Джон Кинг - Тюрьма (The Prison House)

• Название: Тюрьма (The Prison House)
• Автор: Джон Кинг
• Жанр: Контркультура

Описанная в новом романе Кинга террор и паранойя тюремной жизни. В которую врезаны воспоминания главного героя о его детстве и путешествиях – реальные и воображаемые, – стирают грань между невинностью и грехом, преступлением и наказанием, реальностью и фантазией. Этот роман повествует по большей части о воли человека к выживанию, так же как и о неизменной тяге к злу Жестокое, предельно натуралистичное произведение – “завет нового человека” человеческому духу и его возможностям. В котором вопреки всему сохраняется надежда и идея любви.

---

Светает, и приходит Рождество, и радостный надзиратель раскачивает церковные колокола, и они звонят, и ему хочется оказаться дома со своей семьей. Мы выстроились в шеренгу, странно веселые, знаем, что этот праздник – для нас для всех, и мы откладываем наши выяснения отношений, единственный раз мы находимся в гармонии друг с другом. Каждый из нас что-то про-ебал, но существует на свете период доброжелательности; и раздается смех и шепот, и нам приносят завтрак, и сахар пахнет сильнее, чем обычно. Они удвоили дозу бромида, чтобы предотвратить содомистскую оргию и убийства, таким извращенным радикальным способом Директор одновременно борется со спермой и насилием, надеется избежать повторения прошлогоднего инцидента, тогда ранили троих, а один умер. Убийцу отправили в психушку, в отделение для буйных, но Директор продолжает осторожничать. Когда я подхожу к Шефу, он повторяет мне соответствующее случаю поздравление и я говорю ему то же самое на его языке, и от этого большой человек улыбается еще шире, внимательно наполняя мою кружку. Я сажусь рядом с Иисусом, тот болтает с Мясником и еще одним парнем. Я зажимаю кружку с молоком между коленями и лезу под куртку за хлебом, который я занычил, опускаю его в молоко и смотрю, как он разбухает, пропитывается насквозь молоком, великая Рождественская служба.

Мама и Нана сидят в ногах на моей кровати, и я прыгаю по матрасу, а Нана говорит мне, что она уже была внизу, и собрала камин, и зажгла огонь, так что в передней комнате нам будет хорошо и тепло; я не имею ничего против того, что она сделала это без меня, потому что сегодняшний день отличается от любого другого дня; и пока я прыгаю, из моего чулка выкатывается яблоко и падает на пол, и я наклоняюсь, чтобы поднять его, и смотрю под кровать, замечаю темную тень; я знаю, что это, должно быть, гоблин, и я пугаюсь – и тут же становлюсь счастливым, потому что понимаю, что это мишка Йоги, о котором я просил Деда Мороза; и Дед Мороз хочет знать, был ли я хорошим мальчиком, и я смотрю на маму; и она улыбается, и кивает, и говорит, что я на самом деле очень хороший мальчик; и я подумал, что, может, я действительно получу в подарок мишку Йоги, а вдруг под кроватью сидит именно он; я понимаю, что это нежданный подарок, интересно, каким образом Дед Мороз смог прокрасться по лестнице так, что никто его не услышал; иногда Мистер Справедливый отправляется на ночь вниз, чтобы защищать меня, но он не слишком-то способен меня защитить, он очень мал, а теперь мне будет помогать Йоги, если мне понадобится его помощь, ведь он больше; и я хватаю яблоко и снова запрыгиваю на кровать, вытаскиваю из чулка яблоки, и мандарины, и шоколад, и полицейскую машинку, а вот еще каучуковый мячик и водяной пистолет; и я говорю: «Спасибо тебе, Дед Мороз, где бы ты сейчас ни был»; должно быть, он уже вернулся домой, в свою чудесную зимнюю страну, окруженную заснеженными бесконечными лесами; и повисает пауза, и я пытаюсь решить, если у меня под кроватью действительно сидит Йоги, то как я это узнаю; и тут мама роняет мяч, и случайно заталкивает его под кровать, и говорит: «Извини, дорогой, ты можешь его достать оттуда»; и конечно, я должен понять, что она и Нана на самом деле и есть Дед Мороз.

Мясник кладет огромную ручищу на хрупкое плечо Иисуса и крепко обнимает его, обнимает новорожденного, который бормочет слова извинения; этот человек-расчленитель взрывается неким подобием смеха, и от этого его живот трясется, а Бу-Бу играет с ложкой, воздавая водоворот в своей кружке. Он оставил свои спички в камере, и это необычно, потому что, как правило, он повсюду таскает их с собой, как и Франко, прилипший к своему альбому с фотографиями. Прошлой ночью он занимался великим делом, отмерял по длине спички и складывал в панели, работал дольше обычного, он откусывал спички зубами, доставал из десен застрявшие щепки и неистово стряхивал их на пол, он страдает так же, как и все остальные. Иисус отворачивается от Мясника, и качает головой, и спрашивает меня, как я дошел до жизни такой. Это тот же вопрос, который задавал мне Элвис; и я в панике, я начинаю рассказывать ему о том, как я желал посмотреть мир, сдержать детскую клятву и переночевать в очарованном лесу, и он печально качает головой: «Нет, нет, друг мой, это не то, что я имел в виду».

Рождественская елка мерцает над грудой подарков и рожденственской сценкой, пластмассовые пастухи ждут на горе из ваты, окруженные ягнятами и козликами, и мне нужно поставить на крышу хлева льва, и двух тигров, и маму-свинью, и ее поросят; и Мария вдвое больше, чем лев, но это не имеет значения, ее сын завернут в коричневое одеяло, видно только его невыразительное лицо; и Трое Волхвов сидят на своих верблюдах, но одного сбила звезда, упавшая с ветки; и это настоящая елка, наполняющая комнату запахом, который я всегда буду помнить; я хотел бы остаться таким навсегда, разгоряченным, с широко распахнутыми глазами, это и в самом деле волшебство, потому что пламя танцует в такт с фонариками, и тепло от углей сливается с теплом нашей семьи, мама обнимает меня, а Нана целует меня в макушку, и нам всем хорошо просто от того, что мы вместе; Нана ставит на стол блюдо, в нем пирожки с мясом, а мы сидим вокруг елки, мы с мамой – на полу, рядом с подарками, а Нана в своем кресле, и мы начинаем вручать друг другу подарки; и играет пластинка Наны, это хор, поющий гимны, и я воодушевлен тем, что мне нужно распаковать эти подарки, но по большому счету меня сделали счастливым мама и Нана, а может, я счастлив еще и оттого, что понял, Рождество – это о людях.

Завтрак закончен, проходит утро, и мы ждем обеда. Мой святой друг по секрету говорит мне, что Мясник больше всех будет скучать по своему рождественскому пиршеству, ведь он всегда отмечал этот праздник горой дичи и мяса. Иисус проводит глазами вдоль проволоки, натянутой по внутренней стене, рассматривает валы и башни, потом возвращается во двор. Он вздыхает и поясняет, что Христос пожертвовал собой, а теперь люди жертвуют ягнят. Самопожертвование, в этом вся разница, друг мой, внутренняя битва. И мне мельком представляется, как Мясник расправляется со своей женой и ее любовником, я вижу запекшуюся кровь его преступления, нежирный стейк, поджаренный на сковороде. Я оборачиваюсь к Бу-Бу и в упор смотрю на него, он занят своей загадочной работой, новоприбывшие тоже заинтересовались; и Иисус говорит мне, что это чиновники из союза фермеров, новый закон урезал их права, и потому у них возникли споры с правительством, а мстительный судья отправил их в Семь Башен. Но они непокорные, искрятся неподдельным достоинством и преданностью своим идеалам, и каждый заключенный выказывает свое уважение. Эти люди попали сюда из-за своих принципов, а это многого стоит. Бу-Бу откупоривает клей.

Мы сидим за столом, за рождественским ужином, моя тарелка наполнена жареным картофелем, и брюссельской капустой, и пастернаком, и йоркширским пудингом с начинкой, и кусочками индейки, политой густой подливкой; и это великолепно, особенно жареный картофель, и я режу его и заливаю подливкой, а мама и Нана говорят про клюквенный соус; и мама говорит, чтобы я не торопился, ужин никуда не убежит; и я замечаю, что от индейки остались одни ребра, и на начинке лежит нож; и мама и Нана поднимают бокалы с шерри, а у меня – газировка; и это хорошее время и хорошие воспоминания, и я спрашиваю маму, зачем мы едим индейку, а она говорит, что это традиция; и я спрашиваю ее, сколько индеек умирает в Рождество, а она говорит: «Миллионы», и кажется, ей неловко, и несколько секунд мне грустно, но я не хочу портить праздник и продолжаю есть, и получаю добавку, и тоже съедаю ее; и мне кажется, что я лопну, а потом на столе появляется рождественский торт и яблочный пирог Наны со сладким кремом, который я обожаю, и когда мы заканчиваем ужинать, мы садимся перед камином, усталые и довольные; и мама напоминает мне, что мы всегда должны помнить, как сильно нам повезло, потому что у нас так много еды и любви.

Рождественский обед запаздывает. Мы голодны, и вначале это спокойствие кажется зловещим, а потом причина происходящего выясняется: окружив долговязого священника в черной рясе, во двор входят шестеро надзирателей, и у священника такая длинная борода, что под ней не видно деревянного креста. Эскорт в самом что ни на есть приподнятом настроении, они бодры и благочестивы. Один из надзирателей тащит котел, а священник несет свои причиндалы и большую ветку. Люди встают с уступа, все внимание; и я делаю то же самое, я стараюсь соблюдать их традиции и никого не обидеть. Священник медленно шествует вперед, кивает некоторым парням, опускает ветку в котел и разбрызгивает воду по земле. Он благословляет нас и поворачивается к камере. Мы следуем за ним, толкаемся в дверях и смотрим, как он движется вдоль кроватей, рассеивая святую воду; зомби вскакивают и встают перед ним, склонив головы, и вот он доходит до зеленой двери, открывает ее и пытается войти в сортир, отскакивает, его лицо белеет от шока; и секунду мне кажется, что ему плохо, но он приходит в себя и роняет несколько капель в туман, захлопывает дверь и поворачивает обратно, идет, благословляя вторую колонну кроватей. Мы отходим в сторону, а священник отправляется на верхний этаж, и мы ждем во дворе его возвращения. Он останавливается у ворот и смотрит на собравшихся, и перед тем, как покинуть двор, рисует в воздухе какой-то знак. Момент тишины, а потом начинают щелкать четки.