Джон Апдайк - Иствикские ведьмы

• Название: Иствикские ведьмы
• Автор: Джон Апдайк
• Жанр: Фэнтези
• Год: 1998

«Иствикские ведьмы». Произведение, которое легло в основу оскароносного фильма с Джеком Николсоном в главной роли, великолепного мюзикла, десятков нашумевших театральных постановок. История умного циничного дьявола — «плейбоя» — и трех его «жертв» трех женщин из маленького, сонного американскою городка. Только одно «но» — в опасной игре с «женщинами из маленького городка» выиграть еще не удавалось ни одному мужчине, будь он хоть сам Люцифер…

---

— Вы должны быть в следующий четверг, — настаивала Франни Лавкрафт, преувеличенно жестикулируя, как это обычно делают не очень известные люди, вице-президенты сберегательных банков, внучки капитанов клиперов. — Уорик, сын Дейзи Робсон, только что вернулся из Ирана, где он и его прелестная небольшая семья провели три чудесных года, он был там советником, что-то связанное с нефтью. Он рассказывает, что шах творит там просто чудеса, строятся дома великолепной современной архитектуры в столице, как она называется, я хочу сказать — в Нью-Дели…

Александра не пришла к ней на помощь, хотя знала, что столица Ирана — Тегеран. Ею овладел дьявол.

— Во всяком случае, Вики собирается показывать слайды с восточными коврами. Знаете, милая Сэнди, по арабским поверьям, ковер — это сад, домашний сад в их шатрах и дворцах среди пустыни. И в дизайне изображаются реальные цветы, которые на первый взгляд кажутся абстракцией. Ну, разве это не фантастика?

— Да, конечно, — сказала Александра. Миссис Лавкрафт украсила свою морщинистую шею, спадающую складками и канавками, как разрушенное дорожное покрытие, ниткой искусственного жемчуга, в центре которой было подвешено старомодное перламутровое яичко с инкрустированным золотом крестиком. Сделав внутреннее усилие, Александра пожелала, чтобы ожерелье порвалось в том месте, где протерлась нитка. Фальшивые жемчужины заскользили по впалой груди старой дамы и каскадом посыпались на пол.

Ковровое, цвета бледно-зеленого гусиного помета покрытие на полу церковной гостиной заглушило звуки падающих бусин. Окружающие не сразу заметили беду, и сначала только стоявшие в непосредственной близости наклонились, чтобы подобрать жемчужины. Миссис Лавкрафт — от потрясения лицо ее побелело под слоем румян — застыла в оцепенении, сама она из-за ревматизма и общей слабости наклоняться не могла. Александра, опустившись на колени рядом с опухшими ногами старухи, от злости пожелала, чтобы узенькие тугие ремешки на ее старомодных туфлях из кожи ящериц развязались. Злость похожа на пищу — начав есть, трудно остановиться, внутренности расширяются, чтобы принять еще и еще. Александра выпрямилась и вложила полдюжины найденных жемчужин в трясущуюся, с синими костяшками пальцев, сложенную ковшиком руку. Затем попятилась назад, выходя из расширившегося круга сидящих на корточках людей. Их скорчившиеся фигуры напоминали нелепые огромные кочаны капусты из мышц, алчности и материи; все их ауры соединились, как акварельные краски, смешение которых дает серый цвет. На пути к дверям стоял преподобный Парсли с красивым восковым лицом и с видом Пер Гюнта, отмеченного знаком рока. Как у многих мужчин, что бреются по утрам, к вечеру у него заметно проступила щетина.

— Александра, — начал он, нарочно напрягая голос до самого искательного низкого регистра. — Я так надеялся увидеть вас сегодня вечером.

Он желал ее. Ему надоело трахать Сьюки. Сделав это вступление, Парсли занервничал и поднял руку, чтобы почесать свою необычно причесанную голову, а его предполагаемая жертва воспользовалась случаем, чтобы расстегнуть дешевый широкий ремешок на солидных позолоченных часах «омега». Он почувствовал, что часы падают, и успел подхватить в манжете рубашки свою драгоценную вещицу. Александра воспользовалась и этой секундой и проскользнула мимо мелькнувшего удивленного лица — трогательного, как она будет вспоминать впоследствии с чувством вины: словно, переспав с ним, она могла его спасти, — на воздух, в благодатную темноту.

Стояла безлунная ночь. Сверчки исполняли свою бесконечную монотонную песнь. Фары автомобилей, несущихся по дороге Кокумскуссок, и облетевшие кусты у входа в церковь четко вырисовывались в свете иллюминации, как сложные жвалы и сочлененные с лапками усики огромных насекомых. В воздухе стоял едва уловимый запах кислых яблок, они превращались в сидр под собственной кожицей — их не собирали, они падали и гнили в заброшенных садах, ставших церковной собственностью и ждущих настоящего хозяина. На гравийной стоянке у церкви сгрудились в ожидании машины. Ее собственный маленький «субару» представлялся ей туннелем цвета тыквы, в конце которого ярко светилась огнями тихая деревенская кухня. Коул, приветливо стучащий по полу хвостом, дыхание детей, спящих в своих комнатах или притворившихся спящими и выключившими телевизор в ту минуту, как фары ее машины ярко осветили окна дома. Она проверит каждого из них в своей постельке, затем вынет двадцать обожженных малышек (искусно разложенных так, чтобы ни одна пара не соприкасалась и не соединялась) из шведской печи для обжига, которая будет все еще пощелкивать, охлаждаясь, и рассказывать ей о том, что произошло дома, пока ее не было, — ведь время движется везде, а не только в речушке, в дельте которой мы плывем. Затем, исполнив свой долг по отношению к детям, к мочевому пузырю, к зубам, она войдет в просторное постельное царство королевы без короля, принадлежащее ей одной. Александра читала бесконечный роман, автором была женщина с тремя именами и яркой раскрашенной фотографией на блестящей суперобложке. Каждую ночь, прежде чем впасть в небытие, Александра прочитывала несколько страниц бесконечных описаний ковбойских приключений среди утесов и замков на Диком Западе. В снах своих она странствовала повсюду: далеко над крышами домов, попадала в комнаты, причудливо составленные из обломков собственного прошлого, и в каждом сне присутствовало ее собственное «я», исполненное неясной печали, когда она доставала из материнской рабочей корзинки подушечку для иголок в форме яблока или, глядя на снежные вершины за окном, собиралась позвонить по телефону давно умершей подруге. Во снах вокруг нее витали предчувствия, как яркая реклама из папье-маше в парке развлечений, заманивающая простаков. Но мы никогда не предвкушаем снов, как и надуманных приключений, что следуют за смертью.

За спиной заскрипел гравий. Какой-то темноволосый мужчина коснулся ее локтя, прикосновение было холодно как лед, а может, просто она сама была как в лихорадке. Александра подскочила от испуга. Он захохотал.

— Только что случилось ужасное. Старая дама, у которой рассыпались бусы минуту назад, разнервничалась и споткнулась о собственные туфли, все боятся, что она сломала бедро.

— Как печально, — искренне, но рассеянно сказала Александра, мысли ее были далеко, а сердце еще сильно билось от испуга.

Даррил Ван Хорн наклонился к ней близко, очень близко, и сказал в самое ухо:

— Не забудьте, милая. Подумайте. Я наведаюсь в ту галерею. Мы созвонимся. Доброй ночи.

— Ты в самом деле к нему ездила? — спрашивала Александра по телефону у Джейн, испытывая какое-то неясное удовольствие.

— А почему мне было не съездить? — твердо сказала Джейн. — У него действительно есть ноты сонаты ля минор Брамса, и он изумительно играет. Как Либерас, но только без всех этих улыбочек. А ведь, глядя на его руки, не подумаешь, что он на такое способен.

— Ты была одна? Я так и представляю себе рекламу духов. Ту, где молодой виолончелист соблазняет аккомпаниаторшу в платье с глубоким вырезом.

— Зачем же так вульгарно, Александра. Он не испытывает ко мне влечения, а потом, там вокруг все эти работники, включая твоего дружка Джо Марино, нарядно одетого, с пером в маленькой клетчатой шляпе. И постоянный грохот от ковшей экскаваторов, сгребающих валуны с будущего теннисного корта. Очевидно, там не раз пришлось взрывать породу.

— Как он с этим справится, ведь там плывуны.

— Не знаю, дорогая, но у него есть разрешение, прикреплено кнопками прямо на дереве.

— Бедные цапли.

— Ох, Лекса, да у них, чтобы строить гнезда, остается весь Род-Айленд. Что бы было, если бы природа не приспосабливалась?

— Она приспосабливается до определенных пределов, потом она обижается.

В кухонное окно светили косые лучи октябрьского солнца, крупные рваные листья на виноградной лозе побурели с краев. Слева у болота маленькая березовая рощица под порывами ветра бросала пригоршни ярких острых листьев, сверкая, они падали на лужайку.

— Долго ты у него пробыла?

— Ох, — протянула Джейн, солгав. — Около часа. Может, полтора. Он и в самом деле глубоко чувствует музыку, и у него другие манеры, когда с ним вдвоем, он не паясничает, как было на концерте. Он говорит, что, когда находится в церкви, у него бегают мурашки по коже. По-моему, несмотря на всю его браваду, он довольно застенчив.

— Дорогая, ты неисправима.

Александра увидела, как у Джейн от гнева задрожали губ:

— Он сказал, что бакелит — первый из синтетических полимеров, — и она тут же прошипела: — Думаю, характер тут ни при чем, каждый должен заниматься своим делом. Ты целыми днями пропалываешь свой огород в мужских штанах, а потом лепишь из глины маленькие фигурки. Но чтобы создавать музыку, нужны слушатели. Другие люди.