Михаил Одинцов - Преодоление

• Название: Преодоление
• Автор: Михаил Одинцов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Первой книгой нашего земляка генерал-полковника авиации Михаила Петровича Одинцова был вышедший в 1979 году в Москве роман "Испытание огнем", посвященный летчикам Великой Отечественной. О летчиках рассказывает и новое произведение Михаила Одинцова "Преодоление". Главный герой его Иван Сохатый впервые поднялся в небо еще до войны юным курсантом аэроклуба, а в наши дни мы видим его уже генералом, ведущим заоблачными дорогами могучий реактивный корабль. В судьбе героя "Преодоления", человека, влюбленного в небо, в окрыленную радость полета, можно найти немало схожего с судьбой самого автора. Но М. Одинцов подчеркивает, что Иван Сохатый ― собирательный образ. "Не написать о войне, о послевоенных буднях армии я не мог, а писать воспоминания, документальную книгу ― не хотел", ― так в беседе с журналистом сказал автор о своем произведении, жанр которого он определил несколько необычно: записки военного летчика. Сокращенный вариант "Преодоления" был выпущен в 1982 г. в Москве издательством ДОСААФ СССР.

---

Память переносит Сохатого на Волгу, в мемориальный музей Валерия Чкалова. Он вновь переживает встречу с мужеством людей, пролетевших через Северный полюс в Америку на АНТ-25… "Шедевр тридцатых! Как ты далек и удивителен из наших дней, неправдоподобно стар, очень прост для непросвещенного взгляда и невероятно сложен для полета!… Новые возможности оттеснили, отодвинули на второй план старые летные истины. Век радиоинженерной навигации изменил штурмана и его службу, но не их роль и значение. Упростилось отношение людей к небу, оно сделалось доступней человеку. Однако эта "легкая" досягаемость по-прежнему очень обманчива. Слишком доверчивые дорого платят за свои ошибки".

Сохатый прослушал по радио информацию о метеообстановке. Она была неутешительна: всюду туман.

Туман опередил их прилет на двадцать минут, а прогноз ― на целый час, превратив небо в пространство без надежной жизненной опоры, невидимые границы которого теперь для Сохатого определялись только остатком керосина в баках самолета. И это пространство в форме замкнутого круга с каждой новой минутой полета все больше сокращало свой радиус, отгораживая чертой недоступности аэродромы с хорошей погодой.

Земля закончила передачу.

В наушниках тишина: вблизи нет других самолетов. Нет разговоров и в экипаже. Штурман и стрелок-радист молчат… Сохатый ищет выход из безнадежного, кажется, положения. Ему сейчас не время думать о себе: он не имеет на это права, пока не придумает что-нибудь приемлемое для всех.

Иван Анисимович торопливо перебирает в памяти названия ближайших аэродромов. Вспоминает отличительные особенности каждого из них, пытаясь найти там холмы, леса, может быть, городскую жизненную теплоту, которые могли бы задержать распространение тумана или растопить его. Мысль, закончив исследование одного объекта, быстро перебрасывает свои цепкие щупальцы на другой, но все время помнит людей, находящихся рядом.

― Сто второй, я ― "Ракета", вы погоду приняли?

Земля спрашивает, скрывая свою тревогу, не выдержав молчания экипажа. На аэродроме волнуются больше находящихся в воздухе. Оно и понятно: метеослужба гарантировала погоду, а когда она начала портиться просмотрели и поэтому опоздали ему сообщить, лишив таким образом Сохатого возможности сманеврировать и временем полета над океаном, и выбором места посадки.

― Принял, принял погоду. И понял, что плохая. Но мне идти больше некуда. Топлива на сорок минут. До вас пятьдесят километров. Давайте думать вместе. Начал снижение.

― Сто второй, посадку разрешить не могу. Нет условий. Придется прыгать.

― Парашютом воспользоваться никогда не поздно. Растолкуйте-ка лучше поточнее погоду. Что все же за туман? Какой он?

― Туман сплошной. Выносит его с озера. Пока суша теплее воды, поэтому туман приподнимается над землей и плывет над аэродромом на высоте метров двадцать ― тридцать. Видимость под ним ― километр-полтора.

От услышанных слов Ивану становится легче. Сердце мгновенно отзывается на проблеск надежды, еще неосмысленной, смутной, и начинает с силой пульсировать в висках.

― Эх ты, "Ракета"! Разве можно так давать погоду? Хоть и маленький просвет над посадочной полосой, но ведь есть?… Запрещаешь посадку ты правильно, по закону. А я на свою ответственность хочу попробовать сесть. Сделаю первый заход пристрельный. Если шансы будут, со второго раза попробую садиться… Оборудование на борту все включено, приборы работают нормально.

― Сто второй, не могу вам этого разрешить. Чем такие попытки заканчиваются, всем известно.

― Мне это ведомо не хуже. Сейчас посоветуемся и сообщим наше решение… Экипаж, слышали обстановку? Над аэродромом приподнятый туман. Конечно, между землей и небом малюсенькая щелка, меньше нормы в три раза, но попробовать можно. Чем ошибка может закончиться, наверное, представляете, так что неволить не могу. Если не согласны попытаться, то будете прыгать. Это безопасней и надежней…

― Раз так, то давай, командир, постараемся. Я согласен.

― Позиция штурмана определилась… Как радист?

― Подчиняюсь большинству.

Ивану приятно единодушие боевой ячейки. Где-то в глубинах самолюбия затронута и профессиональная гордость летчика: "Ведь не случайно же они доверяют мне свои две жизни".

― Хорошо, товарищи мои! Спасибо за доверие… А теперь всем за работу!

Предстоящая посадка заставляет Сохатого спешно заняться арифметикой. Он начинает соединять воедино секунды полета и снижения со своим уменьем, чтобы определить наличные жизненные резервы.

"Допустим, туман от земли двадцать, а снижение три метра в секунду, что же в таком варианте получится?

Кабина расположена на высоте четырех метров от земли, начало посадки с семи, пока пойму, что вышел из тумана, нужна хотя бы секунда… В резерве остается шесть метров, или две секунды, на принятие решения о посадке и исправление возможных ошибок при заходе на полосу… Две-три секунды, после которых можно еще успеть увидеть бросившуюся тебе навстречу смерть или бесконечно долгую в секундном исчислении жизнь".

Иван Анисимович стремится посмотреть на себя с нейтральных позиций, хотя их существование, по его убеждению, вообще-то сомнительно. Молчание в остром споре, так же, как и демонстративный нейтралитет, ― тоже позиция, которая активно отражает точку зрения человека… Но на размышления внимания уже не хватает: самолет и работа с ним не оставляют свободного времени… "Примеряться надо с полным старанием. Теперешний заход предопределит окончательное решение", ― эта мысль вытеснила из головы все, не относящиеся к быстро бегущим секундам.

…Выпущены колеса и посадочные закрылки. Машина планирует в молочную белизну. Когда до земли остается сто двадцать метров, а до начала полосы два километра, самолет встречается с верхним краем тумана и окунается в него.

"Туман только начинается, ― размышлял Сохатый. ― При нормальной погоде я должен был бы на этой высоте уже выйти из облаков и видеть перед собой посадочные огни аэродрома. А в этом заходе ― все не так… Опасно нырять в воду, не зная дна. Смотри, не сломай шею!"

Высота пятьдесят метров… От красных огней, размещенных перед посадочной полосой, туман окрасился в кровавый цвет.

В наушниках голос стрелка-радиста:

― Командир, огни приближения по левому борту! Заговорил и штурман:

― Идем правильно. Выше нормы пять метров!

― Понял. Смотреть за высотой. Уходим на второй круг с двадцати метров. Определить нижнюю границу тумана.

Сохатый бросил взгляд на секундомер. "Проговорил шесть секунд потерял двадцать метров".

― Командир, двигатели!

― Пошли! Штурман, смотреть на землю! Иду по приборам!

Сохатый двинул сектора управления двигателями от себя и почувствовал, как с ростом оборотов они плавно потащили машину вперед… Скорость двести пятьдесят ― двести восемьдесят километров.

― Увожу корабль вверх.

― Командир, полоса под нами! ― доложил штурман.

"Ему хорошо. Штурман сейчас смотрит вертикально вниз. А у меня такой возможности нет: расположение кабины не позволяет и нельзя оторвать взгляда от приборов, если не хочешь попасть в рай".

― Лапшин, как прошли?

― Точно по центру полосы, командир!

Доклад штурмана обнадеживает Сохатого. Вытерев рукавом куртки взмокший лоб, он старается сбросить с себя излишки напряжения, продышаться… Бомбардировщик вырывается из белой пелены в дымчатое небо, и Сохатый кладет его в разворот для выхода на обратный посадочному курс.

― Что же будем делать дальше, товарищи экипаж?

Иван говорит это будничным голосом, слушает сам себя, и ему кажется, что так необходимая сейчас обыденность интонации получилась. Важно, ох как важно быть сейчас уравновешенным и уверенным. Надо утвердиться в спокойствии самому и вселить его в штурмана и стрелка-радиста. Если кто-нибудь из них не выдержит напряжения последних секунд, сорвется на крик, который отвлечет внимание летчика от главной работы, ― тогда пиши пропало, труды окажутся напрасными.

― Как самочувствие, командир? Устал?

― Ничего, до выхода на посадочный курс передохну.

― Если сумеешь повторить такой же заход ― сядем…

― "Ракета", я ― сто второй. Еще одна попытка, теперь с посадкой!

― Вас наблюдал. Заход был правильный. Повторяю: посадку разрешить не могу, не имею права!

― "Ракета", мы же добиваемся у тебя не разрешения, а докладываем о наших действиях. Ты дал команду прыгать. Мы ее приняли. Безопасность наша на моей совести… Включай огни на полный накал. Боковые посадочные прожектора не зажигать, а продольный луч опусти пониже, чтобы он не засвечивал нижнюю границу тумана.

Иван надевает кислородную маску. Туго усаживает ее на лицо и открывает полностью вентиль аварийности подачи кислорода. В рот врывается тугая, пахнущая морозцем струя. Он не успевает ее полностью расходовать, и от этого под маской создается небольшое избыточное давление. Вдох делается легким, а прохладный кислород пробирается глубоко в грудь, разливается бодростью по телу и осветляет голову.