Анри Мишо - Портрет А

• Название: Портрет А
• Автор: Анри Мишо
• Издательство: Симпозиум
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-89091-229-1

Впервые на русском языке предлагается сборник, дающий максимально полное представление о творчестве классика французской литературы Анри Мишо (1899–1984).

---

Может, это Китай меня изменил? Я всю жизнь питал склонность к тиграм. Только увижу тигра, как что-то во мне происходит, и я тут же сливаюсь с ним в одно целое.

А вчера я был в зоопарке. Видел тигра — он там недалеко от входа (красавец, а не тигр) — и понял, что этот тигр мне чужой. Я увидел, что у него вид слабоумного, захваченного навязчивой идеей. Но пути живых существ так загадочны — может быть, этому тигру все-таки открывается Мудрость. Судя по всему, он и правда чувствует себя просто замечательно.

* * *

Сегодня я, может быть, в тысячный раз смотрел, как играют дети (европейские дети). Игра ума, от которой дети, как правило, получают удовольствие раньше всего, не связана ни с рассуждениями, ни с запоминанием.

Это, наоборот, идеография.

Кладут на землю дощечку, и дощечка становится кораблем, они договариваются, что это корабль, кладут другую, поменьше, — это будет мостик или трап.

Потом, когда несколько детей условятся, случайная неровная линия — граница света и тени — становится у них берегом, и вот корабль следует вдоль этой линии, и, в согласии с тем, как они договорились об обозначениях, идет погрузка и выгрузка грузов, корабль выходит в открытое море, а если кто не в курсе, ему ни за что не догадаться, что происходит, и что тут вот корабль, а это трап, что трап сейчас поднят… и обо всех остальных обстоятельствах (немаловажных, кстати), которые у них возникают по ходу дела.

Но знаки-то — вот они, они очевидны для детей, которые об этом договорились, и им нравится как раз то, что это только знаки, а не сами вещи.

Покладистость знаков — искушение для ума, ведь с самими вещами хлопот куда больше. В нашем случае это как раз было хорошо видно. Дети играли на трапе корабля.

Любопытно, что именно эта радость от пользования знаками для китайцев на протяжении целых веков была самой главной радостью и даже ядром всего их развития.

Из сборника «Внутренние дали; Перо»{98}

Из цикла «Между центром и нигде» (пер. А. Поповой)

Магия

I

Раньше я был очень нервным. Теперь я вышел на новый путь:

Помещаю на стол яблоко. Потом помешаю себя в это яблоко. Какая безмятежность!

Кажется, что это просто. А я бился двадцать лет, и пока я хотел начать с яблока, ничего у меня не выходило. Почему? Пожалуй, мне казалось унизительным, что яблоко такое маленькое и жизнь его столь непроницаема и нетороплива. Может, в этом причина. Мысли, скрытые в глубинных слоях, редко бывают привлекательны.

Тогда я подошел к делу по-другому и слился с рекой Шельдой.

В Антверпене, где я ее наблюдал, Шельда — широкая, серьезная река, по ней каких только корабликов не плавает. Когда появляются высокобортные суда, она даже их принимает. Словом, настоящая большая река.

Я решил с ней соединиться. Провел на набережной целый день. Но меня отвлекали многочисленные и бесполезные впечатления.

И еще я помимо собственной воли временами поглядывал на женщин, а рекам это не положено, и яблокам не положено, и вообще всей остальной природе.

Так вот, Шельда и тысяча ощущений. Что тут делать? Внезапно я от них отказался и стал… нет, не скажу, что я стал рекой, ведь, если честно, дело было не совсем так. Река катит свои воды безостановочно (вот в этом большая трудность) и движется в сторону Голландии, где ее ждет море и нулевая высота над его уровнем.

Перехожу к яблоку. С ним тоже приходилось двигаться на ощупь, опытным путем — в общем, это целая история. Начинать нелегко, как и рассказывать об этом.

Но одно слово на эту тему я могу вам сказать. Это слово — терпеть.

Пока я попал в яблоко, я заледенел.

II

Едва увидав ее, я захотел ею обладать. Сначала, чтобы ее соблазнить, я повсюду раскинул равнины. Созданные моим взглядом ласковые, приветливые, надежные равнины.

Идея равнин устремилась ей навстречу, и вот, сама о том не догадываясь, она уже гуляла по ним и радовалась.

Так, войдя к ней в доверие, я ее получил.

Потом, понаслаждавшись покоем и безмятежностью, я бросил притворяться и опять извлек на свет божий свои копья, отрепья и пропасти.

Она почувствовала, что резко похолодало и во мне она совершенно ошиблась.

И ушла растерянная, осунувшись, будто ее обокрали.

III

Мне трудно поверить, что это дело обычное и со всеми бывает. Иногда я так глубоко ухожу в себя, в единый плотный шар, что, сидя на стуле, от которого меньше двух метров до лампы на моем письменном столе, я с большим трудом и далеко не сразу могу достать взглядом до этой лампы, хотя глаза у меня широко открыты.

Странное чувство охватывает меня, когда я обнаруживаю этот круг, в котором я замкнут.

Мне кажется, что даже снаряд или удар молнии не смогли бы ко мне пробиться — как будто я со всех сторон обложен матрасами.

Попросту, это ведь неплохо, когда корень всех тревог оказывается на время надежно зарыт.

В такие моменты я недвижим, как в склепе.

IV

Больной передний зуб вгонял свои иголочки далеко вверх по корню, чуть не под самый нос. Скверное ощущение!

А как же магия? Да, конечно, но тогда надо все силы согнать чуть не под самый нос. Так нарушить равновесие! И я медлил, сосредоточившись на другом — изучал, как устроена речь.

Тем временем проснулся застарелый отит, уже три года не дававший о себе знать, пошел тоненько покалывать в глубине уха.

А значит, пора решаться. Все равно намок, так ныряй в воду. Потерял равновесие — устраивайся по новой.

Итак, я отложил работу и сосредоточился. За три-четыре минуты я избавился от боли, которую причинял отит (я знал способ). Для зуба времени нужно было в два раза больше. Уж в таком дурацком он был месте — чуть не под самым носом. Наконец и с этим покончено.

Так оно всегда; удивляешься только в первый раз. Самое трудное — найти место, где болит. Потом соберешься и двигаешься в ту сторону в темноте на ощупь, пытаясь ограничить эту область (люди нервные, не в силах сконцентрироваться, ощущают боль всюду сразу), потом, по мере того как к ней приближаешься, прицеливаешься все более тщательно, ведь область эта становится меньше и меньше, в десять раз меньше булавочной головки; а вы все следите за ней неотрывно, напрягая внимание, испуская в ее сторону всю вашу радость жизни, до тех пор, пока болевая точка перед вами не исчезнет совсем. Это значит, вы правильно определили место.

Теперь остаетесь там, не прилагая особого труда. За пятью минутами усилий должны следовать часа полтора-два покоя и нечувствительности. Это для людей не слишком сильных и не слишком одаренных; таково мое собственное время.

(Из-за воспаления тканей остается чувство давления на маленьком замкнутом участке, — как после инъекции обезболивающего.)

V

Я такой слабый (а раньше было еще хуже), что если бы хоть кто-то оказался мне близок по духу, я тут же был бы им покорен, поглощен и во всем от него зависим; но я настороже: я внимательно, чуть ли не с остервенением слежу за тем, чтобы всегда оставаться собой и никем больше.

Благодаря такому порядку у меня теперь все больше и больше шансов никогда не встретить никого близкого мне по духу и продолжать свободно разгуливать по этому миру.

Больше того! Я так окреп, что бросил бы вызов самому могущественному человеку. Кто мне навяжет свою волю? Я стал таким изощренным и тренированным, что даже стоя со мной нос к носу, он бы просто меня не увидел.

Мой конёк{99}

Я вырастил себе небольшого конька. Он носится по комнате вскачь. Такое у меня развлечение.

Поначалу я тревожился. Думал, а вдруг он не вырастет. Но мое терпение было вознаграждено. Теперь мой конёк ростом выше пятидесяти трех сантиметров, а ест и переваривает — как взрослый.

Главная проблема была с Элен. Женщины вечно что-нибудь придумают. Чуть-чуть навоза — и у них портится настроение. Такие вещи их выбивают из колеи. Глядишь, они уже на себя не похожи.

«У него же такой крохотный зад, там помешается совсем немного навоза», — говорил я Элен, но она… Ладно, неважно, что о ней теперь говорить.

Меня тревожит другое: иногда с моим коньком ни с того ни с сего происходят странные превращения. Голова у него вдруг распухает, распухает — не пройдет и часу, как выгибается и вспучивается спина, разлезается клочьями и полощется, если в окно задувает ветер.

Ох! Вот наказанье!

Я думаю, а вдруг он только притворяется коньком, ведь конь, даже маленький, не должен развеваться, словно знамя, полоскаться на ветру, хоть бы и считанные секунды — все равно не должен.

Не хотел бы я, чтоб он меня одурачил, я ведь отдал ему столько сил, столько ночей не спал, защищал его от крыс, от опасностей, которые всегда тут как тут, от детских болезней.