Анри Мишо - Портрет А

• Название: Портрет А
• Автор: Анри Мишо
• Издательство: Симпозиум
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-89091-229-1

Впервые на русском языке предлагается сборник, дающий максимально полное представление о творчестве классика французской литературы Анри Мишо (1899–1984).

---

Когда я посмотрел на турок и на армян, еще ничего не зная об их истории, я почувствовал, что, будь я турком, мне доставило бы удовольствие избить армянина, а на месте армянина мне бы пришлось быть битым.

Когда я посмотрел на марокканцев и на евреев, я понял, что марокканцам хотелось насиловать жен евреев у тех на глазах, и они часто это делали.

Можно искать объяснения. Но тогда получится что-то совсем другое.

Когда змея впервые видит мангуста, она чувствует, что эта встреча будет для нее роковой. И то, что мангуст терпеть не может змей, — не результат размышлений. Стоит ему увидеть змею, как он проникается ненавистью и съедает ее.

Когда я посмотрел на индусов и мусульман,[12] я сразу понял, как мусульманам хочется задать трепку индусам и сколько индусов с удовольствием подкинули бы потихоньку дохлого пса в мечеть.

Теперь для тех, кто их не видел или не почувствовал этого, можно найти несколько объяснений, идущих издалека.

На все народы, принявшие мусульманство, — на турок, афганцев, персов, на часть индусов, силой обращенных в мусульманство, на эфиопов, мавров, малайцев и пр. — народ Магомета наложил свою печать.

Араб — воплощение ярости. Его символ веры полон угроз: «Нет бога, кроме Аллаха». Его символ веры — это отпор, чуть ли не ругательство — он гремит, и пощады не жди.

Его приветствие: «Да спасется каждый, кто следует истинной вере!» (Истинной! Прочих приветствовать незачем.)

Арабский сад — урок строгости. Ледяная суровость.

Пустыня — вот природа арабов, а вся прочая природа — грязна, неблагородна и раздражает их дух. Никакой живописи, никаких цветов. «Это все сплошное легкомыслие».

Непреклонность. В древней мечети в Дели два медных идола были приделаны к камням, образуя порог, так что каждый входящий правоверный должен был ipso facto[13] попирать их ногами.

На севере некоторые индийские дети-сироты принимают христианство. Магометан же обратить нельзя. Бог мусульман — самый непререкаемый. Другие боги перед ним рассыпаются в прах. И человек перед этим Богом ни во что себя не ставит. Он падает лбом в землю. Поднимается и снова падает лбом в землю, а потом еще и еще.

Арабский язык — как всасывающий и нагнетающий насос, в нем мечутся туда-сюда «х», которые могли родиться только из обозленности, из желания дать отпор противнику и своим собственным соблазнам.

Их письмо — как стрела. Все алфавиты состоят из букв, заполняющих какую-то площадку: либо отрывистыми штрихами (как в китайском), либо обводящими линиями (иврит, санскрит, мексиканский и пр.).{54} Арабское же письмо — сплошная траектория,[14] одна линия, составленная из линий. В арабской вязи все стрелы прямые-прямые, и между ними вклинивается порой рассекающий диакритический знак. Их письмо — настоящая стенография, писать такими буквами вчетверо быстрее, чем латинскими (турки, которые только что перешли на другой алфавит, испытали это на собственной шкуре).

Гласные они в расчет не берут, только согласные; гласные же — дурной плод и неподобающее удовольствие. Они не пишутся — их пропускают, и произносят все гласные примерно как немое «е» во французском — букву из праха, которую сохранили, потому что не было способа от нее избавиться.

Вся работа поэтому ложится на согласные. Против согласных никто ничего не имеет — все строго, никакой роскоши.

Араб благороден, целен, яростен.

Арабская притча настолько вычищена, что в ней вообще ничего не остается, кроме какого-то напряжения, точного слова, сжатой формулировки… Краткие сентенции, краткая развязка.

В притче все спрессовано.

Внутри мечетей пусто, это разноцветная тюрьма.

Араб смел и держится по-рыцарски.

Каждое из этих качеств — противоположно качествам индуса. Хоть бери и сравнивай по пунктам.

* * *

Несмотря на их многочисленность, индийцев множество раз завоевывали. Александр Македонский, греческие цари, гунны, монголы, англичане, кто их только не побеждал — они уже восемьсот лет как потеряли независимость.

Еще и сегодня один гуркх (это потомки монголов, живущие на северо-востоке Бенгалии) подчиняет себе десятерых бенгальцев{55} и запугивает, таким образом, еще сотню.

Все это тоже не поддается простому объяснению, хотя почувствовать это просто.

Первая причина — это природная склонность к пораженчеству, свойственная в глубине души каждому индийцу. Стоит королевскому слону струсить и повернуться к неприятелю задом, и уже вся армия в панике.

Естественно, на слона полагаться не стоит. Его и хлопушка обратит в бегство. Слон спокоен. Но у него ни малейшего хладнокровия. Внутренне его лихорадит. Чуть что не так, он теряет голову, и тогда надо, чтобы перед ним оказался, как минимум, многоэтажный дом, чтобы его остановить. Даже когда у него просто брачный сезон, слон теряет голову. Спасайся кто может, а то худо будет. Господин слон жаждет заняться любовью.

К тому же он мстителен, как любой слабак. А о его взгляде лучше говорить не будем. Всякого, кто любит животных, разочаровывает слоновий взгляд.

Теперь представьте себе армию из тысяч слонов, такого же числа колесниц и шестисот тысяч человек (такое войско выступало против Александра, против многих завоевателей), и вы поймете, какой из этого может выйти базар.

Все это изобилие должно очень радовать индийцев, но маленького войска из десяти тысяч хороших пехотинцев достаточно, чтобы обратить их в бегство.

Учтите еще, что в прежние времена индусы использовали шантры, магические заклинания.{56}

Не будем отрицать ценность магии. Но все-таки ее действия недостаточно. Психическая подготовка — дело медленное. Человек быстрее убивает ударом сабли, чем при помощи магии. Своей саблей он может воспользоваться в любую минуту, ему не надо готовиться и затачивать ее после каждого убитого врага, любой дурак может махать саблей, и двадцать тысяч дураков собрать вместе легче, чем двадцать хороших магов.

* * *

Индус поклоняется всему. Но это у него не единственное чувство.

Он послушно или благоговейно входит в контакт с живыми существами и даже вещами и преображает их.

Когда бенгалец женится, ему недостаточно просто повесить на шею своей будущей жене шнурок с маленьким золотым кулоном, который носят замужние женщины, — символ брака. Нет, он помещает этот кулончик на кокосовый орех, ставит в вазу, наполненную рисом, и совершает перед ним обряд с воскурением фимиама, а потом просит помощников благословить этот кулон. Супруги вдвоем прикасаются к соли, рису, другой повседневной пище.

Один раз в год земледелец берет свой плуг, грабли, мотыгу и кланяется этим товарищам по работе, выражает им свое почтение и просит соблаговолить помогать ему и дальше.

Хотя бы на один день плуг становится хозяином, а земледелец — слугой. Плуг принимает почести, сохраняя всегдашнюю неподвижность, и так каждый земледелец собирает свои инструменты и выражает им свое благоговение и покорность.

Индус не стал устанавливать отношений равенства между собой и окружающим миром. Если он видит кого-то, чье положение выше, он склоняется и прикасается лбом к его ноге.

Жена ему поклоняется. Она не ест вместе с ним. Сам же индус боготворит своего ребенка, и они не выглядят словно самец и самка, как это бывает в Европе даже в самом приличном обществе — вот уж настоящий кошмар. Он зовет своего сына «папа». А иногда с прелестной покорностью даже называет жену «мамочкой».

Индус молится всему. В человеке, который не молится, чего-то недостает (молиться — это даже важнее, чем любить).

* * *

Индусы — мастера придавать вещам и поступкам особый смысл. Им нравится давать обеты.

Я видел в Чандернагоре молодых мужчину и женщину, которые, поженившись двенадцать лет назад, день в день, дали обет целомудрия на двенадцать лет. Духовник, сидя на земле между супругами, которые, как и он, сидели, произнес небольшую речь…

Я украдкой рассматривал невесту, разглядывал жениха.

Ни разу, ни разу в Индии я не видел по-настоящему красивой молодой женщины. Они все быстро продвигаются по дороге, ведущей к старости, и, несмотря на всю скромность, в них чувствуется какая-то обреченность или еще что-то такое. Но этой женщине была открыта какая-то непомерная радость. Что-то чудесное, особая чистота — ни постная, ни аскетическая, какое-то богатство, которое она не выпячивала, но была им переполнена. И жених, что встречается редко, был тоже красив, и что в Бенгалии еще большая редкость, в нем была сердечная скромность и сдержанность. Оба совершенно здоровые, а лет им было — ей около двадцати четырех, ему двадцать пять. Они навсегда останутся у меня пред глазами. Такая трогательная сдержанность. Подумайте, они двенадцать лет вместе, такие молодые, такие… «привлекательные», и любили друг друга, было в этом поразительное счастье, совершенно индийское, которое я так хотел бы испытать.