Игорь Тарасевич - Императрица Лулу

• Название: Императрица Лулу
• Автор: Игорь Тарасевич
• Издательство: Издательство «Пальмира»
• Жанр: Эротика
• Год: 2002
• ISBN: 5-94957-004-9

Это очень мужской роман, по жанру одновременно и любовный, и авантюрный. Автор живо рассказывает о поисках счастья и похождениях императрицы Елизаветы Алексеевны, жены Александра I. В романе предлагается совершенно необычная версия её участия в определяющем для русской истории XIX века событии — убийстве своего свёкра Павла I.

Некоторые эпизоды и персонажи романа могут не соответствовать историческим.

---

Он действительно почувствовал, как его колотит дрожь. Как всегда, никто о нём не побеспокоился, никто не позаботился о тёплом платье, о вине и постели для русского императора; поистине, челяди в России бессмысленно что-либо приказывать, челядь никогда не станет, не станет о нём заботиться, никто никогда не станет заботиться о нём! Сунул руку в правую ольстру — пистолет отсутствовал. У него всегда лежал отличный четырехствольный «льеж» в правой ольстре. Пропал. И слово «пропал» отозвалось в сердце. Русскому императору нечем было застрелиться на поле проигранной битвы.

— Par ici, Votre Mageste. Rien d'autre n'est possible. Oui. Mais cela passera. Des de main cela passera.[53]

Виллие за повод ввел обеих лошадей в пустую кошару на краю поля. Сейчас нельзя было разглядеть, что сразу за полем начинались поднимающиеся вверх, на холмы, луга, на которых ещё недавно паслись, по всей вероятности, серые и пушистые моравские овцы, дающие столь мягкую и приятную на ощупь шерсть. Теперь луга оказались истоптанными войсками, а овцы — давно съеденными теми же войсками. Более никогда не будет моравской шерсти, нет, никогда не будет мягкой овечьей шерсти, не будет тепла и покоя.

Особенно сильный приступ озноба потряс его, он упал на сухую солому, чувствуя, что кишечник начинает неостановимо опорожняться, делая лосины ужасно тяжёлыми и мокрыми; лёг на живот, чтобы не лежать на мокром, но потекло сверху. Всегда он мечтал лежать с женщинами на соломе, сейчас почему-то совершенно позабыл об этом. Последним усилием воли он постарался перенестись лет на десять вперёд, в годы своего триумфа, перенестись вперёд, в Париж четырнадцатого года — не смог этого сделать, остался лежать здесь, в кошаре, распространяя зловоние, перебивающее зловоние, что шло от соломы, деревянных стен, каких-то непонятных жердей, прислонённых к стенам, и, конечно, от овечьего помёта, только и свидетельствующего, что здесь ещё недавно были овцы. Заснул, словно бы немедленно, словно бы резко ушёл отсюда прочь, заснул, более ничего не чувствовал, не видел и не слышал, не почувствовал, как врач стаскивал с него одежду, вытирал и накрывал лошадиной попоной, не увидел, как блестит в лунных лучах пенсне Виллие — треснутые стекла посылали сполохи ничуть не хуже дневного светила.

— Pardon, Votre Mageste, pour avir du vir rouge chauffe il faut de l'argent. Sans argent personne ne servira une seule goutte de vin. Oui. Les Autrichens re verserons du vin sans argent et je ne peux pas, Votre Mageste, qller demander du vin aux soldats russes.[54]

He увидел, не услышал, не сказал ему и всем прочим, что денег нет. Нет денег. Нет.

9

Из Малого тронного зала, из окон возле нефритовой вазы, из окон Малого тронного зала — она потом в продолжение нескольких лет проходила по Малому тронному залу, словно невзначай задерживаясь возле окон меж чёрно-зелёной узкогорлой вазою в человеческий рост и багровым, словно бы кровяным тронным креслом батюшки Павла Петровича, — из Малого тронного павильон под горкою казался сахарной новогодней игрушкою даже в середине лета, в редкие солнечные дни. Такие игрушки у неё дома подавали на Рождество, она помнила очень хорошо, как, высовывая язычки, они с сестрой жадно облизывали со всех сторон рождественские лакомства — так, будто первый раз в жизни сосали сладкое.

— У Луизы самый длинный язычок, — посмеиваясь, однажды сказала матушка. Матушка наверняка и не думала, что язычок Луизе так пригодится.

— Маменька, самый длинный язычок у меня, — вдруг выпалила Амалия; Валаамова ослица заговорила!

С детства Амалия не могла вынести её соперничества решительно во всем, хотя могла бы, кажется, наоборот, любить младшую сестру. Старшие дети любят младших — так заведено Богом для семьи, в которой более чем один ребенок.

Мой Бог, у Амалии самый большой рот! Хотя красноречием сестрица вовсе не отличалась никогда, вечно она молчала, дулась; даже когда в замке устраивались танцы, Амалия только сидела у стены, хотя учитель танцев месье Лапарм на уроках все же умел добиваться от Амалии правильных движений и осанки — добиваться, когда как от нее, Луизы, месье ничего не приходилось добиваться, она сама всё исполняла с радостью. В кого только уродилась сестрица — уже став взрослой, лет в тринадцать, она впервые задалась этим вопросом, — в кого только уродилась сестрица с её плоским конопатым лицом, с губами гузкой, с узким лбом, на котором — там, где сходились редкие её бровки, на котором то и дело проявлялись блестящие капельки пота? А зад? Неприлично обладать столь узким и плоским мальчишеским задом. Вечерами в спальне, когда никакие ухищрения портного уже не могли скрыть этого сестрицына главного недостатка, ей приходилось видеть этот постыдный зад — каждый вечер на мгновение, после снимания платьев и до надевания ночных рубах. Как сестрица будет носить своих будущих детей? Большой же рот Амалии тоже вечно был влажен, как и лоб. Столь неприятного свойства натуры не было ни у кого в династии маркграфов Баден-Дурлахских. Вечно в уголке рта у Амалии еле заметно пузырилась слюна, словно бы сестрица непрерывно сосала рождественский сахарный леденец. У… мокрый рот.

За несколько месяцев до брачного уведомления от русской императрицы — кажется, всего за несколько месяцев, ей было тогда около четырнадцати, а сестрице — около семнадцати, вечером накануне Рождества, когда потушили свечи, Амалия вдруг, уже помолившись на ночь, в полной темноте вскочила с постели, подбежала, сорвала с неё одеяло. С одеяла упал и наверняка больно стукнулся Михель — игрушечный медведь, которого она очень любила и которого потом даже взяла с собой в Россию, она всегда, сколько себя помнила, спала с Михелем.

— О, Михель! Ему больно! — только и успела вскрикнуть.

Бог ты мой! Хорошо, что ушли уже и матушка, и фрау Геттель, и горничная. Она просто оказалась в шоке, когда Амалия, упав на неё сверху, принялась целовать её мокрым своим ртом, обдавая нестерпимым запахом лошадиного пота и розовой воды, которым её нещадно поливала фрау Геттель, чтобы запах лошадиного пота избыть; тщетно, сестрица, по всей видимости, сама уже издавала сей омерзительный скотский запах. И этот постыдный, узкий, плоский и твёрдый зад! Сестрица разом перевернулась и принялась целовать пальцы её ног, колени, внутреннюю сторону ляжек… Она несколько секунд пребывала в шоке, прежде чем её пронзило острое чувство счастья, прежде чем она изо всей силы, вложив в руки ещё и энергию этого счастья, оттолкнула сестру.

Амалия с шумом упала возле кровати на ковёр, с размаху ударив рукою бедного Михеля и продолжая так же исступленно шептать: «Любовь моя… Любовь моя… Любовь моя…»

В тот день сестрица ездила с батюшкою смотреть и пробовать новых, только что купленных для маркграфской конюшни лошадей — лошади и конюшня были любимыми её занятиями, лошади — единственное, что сестрица действительно любила с детства, фуй! — пробовала она, значит, пробовала вместе с батюшкою новых лошадей и так в тот день наездилась, словно бы это её саму гоняли под седлом, никак нельзя было предположить, что у сестрицы Амалии осталось столь много сил.

Лошадей батюшке привезли из Баварии, баварской короне Баден был должен существенную сумму, об этом она знала, не знала лишь величины долга — пострадает ли государство, если долг станет погашенным при женитьбе наследника баварского трона на одной из баденских принцесс? Тогда недостаток денег весьма угнетал и батюшку, и матушку, недостаток денег — постоянная угроза маркграфству, с которой она, Луиза, выросла и стала взрослой; недостаток денег возможно было возместить отдачею в Баварию сестрицы Амалии, коль скоро она так ненасытно любит баварских лошадей. О браке Амалии в семье говорили как о деле решённом; неужто Амалия с её плоским лицом, мальчишеским задом и лошадиным духом от тела стоила столько, что её мокрый рот перевешивал на купеческих весах серебро и злато? Один лишь миг она могла поверить в батюшкин план откупиться от долгов сестрицею Амалией — в этот миг счастья, но в этот миг она, разумеется, не думала о деньгах.

Тогда дело с женитьбою не сладилось — на ее, Лиз, несчастье, сестра осталась с нею. Амалия кротко сказала батюшке, что готова пожертвовать своей горячей любовью к наследнику баварской короны, чтобы принести в государство ещё большие деньги, чем могла дать Бавария, — как раз тут случилось послание русской императрицы, а Россия могла дать куда большие деньги, чем Бавария, за какую-либо из баденских принцесс. Так стоило ли, рассудительно говорила Амалия, стоило ли рисковать большими деньгами и не дать возможность русской императрице выбрать между нею и Луизой? Это соображение в голове батюшки перевесило все остальные — хотя бы то, что только сумасшедший мог предпочесть ей, Луизе, только сумасшедший мог предпочесть ей узкозадую вонючую Амалию. А ночью Амалия так же твёрдо сказала сестре, что никогда её не покинет. Что бы ни случилось, она никогда и ни за что её не покинет и не променяет ни на одного жеребца, хоть самых лучших кровей. Так впоследствии и произошло, так и произошло.