Дмитрий Мережковский - Юлиан Отступник

• Название: Юлиан Отступник
• Автор: Дмитрий Мережковский
• Жанр: Историческая проза

Д.С.Мережковский (1865 — 1941) — один из самых читаемых и модных писателей своего времени, один из родоначальников русского символизма, давший своим поэтическим сборником «Символы» имя новому направлению. Роман «Юлиан Отступник», вошедший в трилогию «Христос и Антихрист», рассказывает об императоре Юлиане, прозванном за свою попытку возродить умирающую языческую религию «Отступником».

---

— Ну, что?-спросил Юлиан с тревогою, обозревая темный свод неба.

— Не видно, — отвечал Ногодарес, — облака мешают.

Юлиан сделал рукою нетерпеливое движение:

— Ни одного знамения! Точно небо и земля сговорились…

Промелькнула летучая мышь.

— Смотри, смотри, — может быть, по ее полету ты что-нибудь предскажешь.

Она почти коснулась лица Юлиана холодным, таинственным крылом и скрылась.

— Душа, тебе родная, — прошептал Ногодарес, — помни: сегодня ночью должно совершиться великое…

Послышались крики войска, неясные, — ветер заглушал их.

— Если что-нибудь узнаешь, приходи, — сказал Юлиан и спустился в книгохранилище.

Он начал ходить по огромной зале, из угла в угол, быстрыми неровными шагами. Иногда останавливался, насторожившись. Ему казалось, что кто-то следует за ним, и странный сверхъестественный холод в темноте веял ему в затылок. Он быстро оборачивался — никого не было; только тяжело и смутно волновавшаяся кровь стучала в виски. Опять начинал ходить — и опять казалось ему, что кто-то быстро, быстро шепчет ему на ухо слова, которые не успевает он разобрать.

Вошел слуга с известием, что старик, приехавший из Афин по очень важному делу, желает видеть его. Юлиан, вскрикнув от радости, бросился навстречу. Он думал, что это-Максим, но ошибся: то был великий иерофант Елевсинских таинств, которого он также с нетерпением ждал.

— Отец, — воскликнул цезарь, — спаси меня! Я должен знать волю богов. Пойдем скорее — все готово.

В это мгновение вокруг дворца раздались уже близкие, подобно раскату грома, оглушительные крики войска; старые кирпичные стены дрогнули.

Вбежал трибун придворных щитоносцев, бледный от ужаса:

— Бунт! Солдаты ломают ворота!

Юлиан сделал повелительный знак рукою.

— Не бойтесь! Потом, потом! Не впускать сюда никого!..

И, схватив иерофанта за руку, повлек его по крутой лестнице в темный погреб и запер за собой тяжелую кованую дверь.

В погребе готово было все: светочи, пламя которых отражалось в серебряном изваянии Гелиоса-Митры, бога Солнца; курильницы, священные сосуды с водою, вином и медом для возлияния, с мукою и солью для посыпания жертв; в клетках-различные птицы для гадания: утки, голуби, куры, гуси, орел; белый ягненок, связанный, жалобно блеявший.

— Скорее! Скорее! Я должен знать волю богов, — торопил Юлиан иерофанта, подавая остро отточенный нож.

Запыхавшийся старик совершил наскоро молитвы и возлияния. Заколол ягненка; часть мяса и жира положил на угли жертвенника и с таинственными заклинаниями начал осматривать внутренности; привычными руками вынимал окровавленную печень, сердце, легкие, исследуя их со всех сторон.

— Сильный будет низвержен,-проговорил иерофант, указывая на сердце ягненка, еще теплое.-Страшная смерть…

— Кто?-спрашивал Юлиан.-Я или он?

— Не знаю.

— И ты не знаешь?..

— Цезарь, — произнес старик, — не торопись. Сегодня ночью не решайся ни на что. Подожди до утра: предназнаменования сомнительны — и даже…

Не договорив, принялся он за другую жертву-за гуся, потом за орла. Сверху доносился шум толпы, подобный шуму наводнения. Раздавались удары лома по железным воротам. Юлиан ничего не слышал и с жадным любопытством рассматривал окровавленные внутренности: в почках зарезанной курицы надеялся увидеть тайны богов.

Старый жрец, качая головой, повторил:

— Ни на что не решайся: боги молчат.

— Что это значит? — воскликнул цезарь с негодованием. — Нашли время молчать!..

Вошел Ногодарес, с торжествующим видом:

— Юлиан, радуйся! Эта ночь решит судьбу твою. Спеши, дерзай — иначе будет поздно…

Маг взглянул на иерофанта, иерофант на мага.

— Берегись!-проговорил елевсинский жрец, нахмурившись.

— Дерзай! — молвил Ногодарес.

Юлиан, стоя между ними, смотрел то на того, то на другого в недоумении. Лица обоих авгуров были непроницаемы; они ревновали его друг к другу.

— Что же делать? Что же делать?-прошептал Юлиан.

Вдруг о чем-то вспомнил и обрадовался:

— Подождите, у меня есть древняя сибиллова книга — О противоречии в ауспициях. Справимся!

Он побежал наверх в книгохранилище. В одном из проходов встретился ему епископ Дорофей в облачении, с крестом и Св. Дарами.

— Что это? — спросил Юлиан, невольно отступая.

— Св. Тайны умирающей жене твоей, цезарь.

Дорофей пристально взглянул на пифагорейскую одежду Юлиана, на бледное лицо его с горящими глазами и окровавленные руки.

— Твоя супруга, — продолжал епископ, — желала бы видеть тебя перед смертью.

— Хорошо, хорошо — только не сейчас — потом…

О, боги! Еще дурное знамение. И в такую минуту. Все, что делает она, — некстати!..

Он вбежал в книгохранилище, начал шарить в пыльных свитках. Вдруг послышалось ему, что чей-то голос явственно прошелестел ему в ухо: «дерзай! дерзай! дерзай!» — Максим! Ты?-вскрикнул Юлиан и обернулся.

В темной комнате не было никого. Сердце его так сильно билось, что он приложил к нему руку; холодный пот выступил на лбу.

— Вот чего я ждал, — проговорил Юлиан. — Это был голос его. Теперь иду. Все кончено. Жребий брошен!

Железные ворота рухнули с оглушающим грохотом.

Солдаты ворвались в атриум. Слышался рев толпы, подобный реву зверя, и топот бесчисленных ног. Багровый свет факелов блеснул сквозь щели ставней, как зарево. Нельзя было медлить. Юлиан сбросил белую пифагорейскую одежду, облекся в броню, в цезарский палудаментум, шлем, подвязал меч, побежал по главной лестнице к выходным дверям, открыл их и вдруг явился перед войском с торжественно ясным лицом.

Все сомнения исчезли: в действии воля его окрепла; никогда еще в жизни не испытывал он такой внутренней силы, ясности духа и трезвости. Толпа это сразу почувствовала. Бледное лицо его казалось царственным и страшным. Он подал знак рукою — все притихли.

Он говорил: убеждал солдат успокоиться, уверял, что не покинет их, не позволит увести на чужбину, умолит своего «достолюбезного брата», императора Констанция.

— Долой Констанция!-перебили солдаты дружным криком.-Долой братоубийцу! Ты-император, не хотим Другого. Слава Юлиану-Августу-Непобедимому!

Он искусно разыграл роль человека, изумленного, даже испуганного: потупил глаза, отвернул лицо в сторону и выставил руки вперед, подняв ладони, как будто отталкивая преступный дар и защищаясь от него. Крики усилились.

— Что вы делаете? — воскликнул Юлиан, с притворным ужасом. — Не губите себя и меня! Неужели думаете, что я могу изменить Благочестивому?..

— Убийца твоего отца, убийца Галла! — кричали солдаты.

— Молчите, молчите! — замахал он руками и вдруг по ступеням лестницы бросился в толпу. — Или вы не знаете? Пред лицом самого Бога клялись мы…

Каждое движение Юлиана было хитрым, глубоким притворством. Солдаты окружили его. Он вырвал меч из ножен, поднял его и направил против собственной груди:

— Мужи храбрейшие! Цезарь умрет скорее, чем изменит…

Они схватили его за руки, насильно отняли меч. Многие падали к ногам его, обнимали их со слезами и прикасались к своей груди обнаженным острием меча.

— Умрем, — кричали они, — умрем за тебя!

Другие протягивали к нему руки, с жалобным воплем:

— Помилуй нас, помилуй нас, отец!

Седые ветераны становились на колени и, хватая руки вождя, как будто желая поцеловать их, вкладывали его пальцы в свой рот, заставляли щупать беззубые десны; они говорили о несказанной усталости, о непосильных трудах, перенесенных за долгую службу; многие снимали платье и показывали ему голое старческое тело, раны, полученные в сражениях, спины с ужасными рубцами от розог.

— Сжалься! Сжалься! Будь нашим августом!

На глазах Юлиана навернулись искренние слезы: он любил эти грубые лица, этот знакомый казарменный воздух, этот необузданный восторг, в котором чувствовал свою силу. Что бунт опасный — заметил он по особому признаку: солдаты не перебивали Друг друга, а кричали все сразу, вместе, как будто сговорившись, и так же сразу умолкали: то раздавался дружный крик, то наступала внезапная тишина.

Наконец, как будто неохотно, побежденный насилием, произнес он тихо:

— Братья возлюбленные! Дети мои! Видите-я ваш на жизнь и смерть; не могу ни в чем отказать…

— Венчать его, венчать диадемой!-закричали они, торжествуя.

Но диадемы не было. Находчивый Стромбик предложил:

— Пусть август велит принести одно из жемчужных ожерелий супруги своей.

Юлиан возразил, что женское украшение непристойно и было бы дурным знаком для начала нового правления.

Солдаты не унимались: им непременно нужно было видеть блестящее украшение на голове избранника, чтобы поверить, что он — император.

Тогда грубый легионер сорвал с боевого коня нагрудник из медных блях-фалеру, и предложил венчать августа ею.

Это не понравилось: от кожи нагрудника пахло потом лошадиным.