Виктория Дьякова - Досье генерала Готтберга

• Название: Досье генерала Готтберга
• Автор: Виктория Дьякова
• Жанр: О войне
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9533-4164-6

В сентябре 1943 года в Минске была осуществлена одна из самых громких диверсий Великой Отечественной войны — покушение на немецкого гауляйтера Белоруссии Вильгельма Кубе. В результате покушения Кубе был убит. Герои этой операции после войны были щедро награждены и обласканы властью. Но только всемогущие органы НКВД, а позднее КГБ, знали, что на самом деле герои… подставные! И лишь спустя пятьдесят лет справедливость была восстановлена с помощью… секретного досье одного из руководителей оккупационного режима в России генерала Курта фон Готтберга.

---

При последних словах Белозерцевой Лиза вздрогнула и как-то инстинктивно обернулась к двери: не слышит ли кто. Но механик ушел, в комнате никого, кроме них двоих, не было.

— Не бойся, Антонов — не стукач, — перехватив ее взгляд, успокоила ее Белозерцева. — Хотя кому теперь можно верить? Себе самому и то — страшно. Но я не первый год держу его при себе, проверяла уж. Другой бы, показав мне фильм, который мы только что смотрели, — сразу бы донес Суэтину или кому-нибудь еще из чекистской братии, но Антонов — молчок. Боишься? — она наклонилась к Лизе, и поскольку та промолчала, потупив взор, сама ответила: — Боишься. И я боюсь, несмотря на все, что уже пережила. Все боятся. А надо пересилить это, только тогда хотя бы что-то переменится.

— Я даже не знаю, боюсь или нет, — ответила Лиза тихо. — Я ко всему готова, уже давно. Но как же вы, Екатерина Алексеевна, попали к красным? Почему вы не уехали в Париж?

— Хотела. Но Шаховские отомстили мне, а я была слишком наивна, доверилась им и не поняла их игры. Они меня наказали за смерть Маши. Наказали на всю оставшуюся жизнь. Я уже упоминала, что в семнадцатом году княгиня Алина Николаевна до конца оставалась рядом с государыней Александрой Федоровной. В самом начале года князь Григорий отличился — всерьез прогневал императрицу. Он был ранен на фронте и приехал домой в недолгий отпуск. За это время он успел вместе со своими дружками — Феликсом Юсуповым и великим князем Дмитрием Павловичем — совершить отчаянное деяние. Они убили старца Распутина, заманив его на ужин в юсуповский дом. Распутин оказывал на государыню просто магическое воздействие, и многие считали, что именно он — источник всех бед для России. О деянии стало известно. Юсупова и Дмитрия Павловича выслали из России вон — это их спасло от революции, а Грица матушка выгородила перед Александрой Федоровной, ему разрешили вернуться на фронт. Впрочем, заодно Алине Николаевне пришлось выгораживать сына и перед Шаховскими.

Помню, как рано утром хлопнула дверь с Невского, слуги засуетились. До меня донеслись их голоса: «Ваша светлость, Григорий Александрович! Молодой барин приехал!». Алина Николаевна с неубранными волосами выбежала из спальни навстречу сыну и осторожно, чтобы не задеть раненое плечо, обняла его. «Гришенька, сынок мой», — шептала она. Ей и в голову не приходило, что Грица в Петербург вызвал Юсупов, — он уже замышлял свое дело. Я колебалась, не зная, как поступить: самой выйти к молодому князю или подождать, пока меня позовут. Но все же не утерпела — вышла. Только взглянула на него — так смутилась, что хотела убежать в спальню. Но он увидел меня и, отстранив мать, приблизился, чтобы поздороваться. «Как вам живется у нас, Екатерина Алексеевна?», — спросил с нежностью, с участием. А я как-то неловко присела в реверансе, ответила, не поднимая глаз: «Хорошо, князь, благодарю вас». А вечером у Оболенских на глазах всего петербургского общества Гриц танцевал со мной, а его невеста так и простояла, забытая им, и вынуждена была принимать другие приглашения.

Маша рассердилась на князя — но не очень. Она тогда еще не понимала, в чем причина его охлаждения, списывала на усталость от войны. К тому же она не ожидала, что я такая способная ученица. Я научилась прекрасно танцевать, и Гриц не хотел менять партнершу, даже вопреки приличиям. «Ах, Маша, не волнуйся, Катя слишком юна, она просто забавляет Гришу», — убеждала ее Алина Николаевна.

Конечно, с первого взгляда я влюбилась в Грица — это был принц, настоящий принц, но даже не смела мечтать, что моя мечта когда-нибудь сбудется. Встречая взгляд его светлых глаз, я едва удерживалась от того, чтобы не отвернуться и тем выдать себя с головой. Он словно спрашивал: «Ты не забыла меня, Катя? Ты помнишь, Катя?». Я понимала, о чем он мне напоминал: об осенней охоте шестнадцатого года, вскоре после моего приезда в Петербург. Они с Феликсом решили развеселить меня и показать, как травят зайца их отличные английские собаки. Но посреди охоты случилась гроза. Охотники, промокнув, доскакали до сторожки. Там, сняв меня с лошади, Гриц впервые поцеловал меня, еще как девочку, без должного чувства. Но я запомнила этот поцелуй. И как выяснилось позже, он тоже запомнил.

«Мне думается, Алина Николаевна, надобно присмотреть Кате мужа, негоже ей постоянно жить у вас приживалкой», — замечала княгине Маша. «Да, камергер Горчаков интересовался ею, — подтверждала Алина Николаевна, — но Гришенька сказал, что слишком стар». Она уже не увидела, как Гриц сам повел меня под венец, и не узнала о самоубийстве Маши в 1919-м.

Алина Николаевна была преданна государыне всей душой. Пожалуй, она принадлежала к тем немногим бывшим приближенным, которые не отвернулись от династии, когда та пошатнулась. Я все время находилась с княгиней. Полупьяные матросы расположились в Царском Селе и выкрикивали похабные слова под окнами царских дочерей. Я почему-то тогда поймала себя на мысли, что если эти люди станут главными в России, то всякий культурный человек наверняка будет объявлен их врагом. Вообще, семнадцатый год стал для меня страшным откровением, — призналась Катерина Алексеевна. — В Опалеве у меня было много свободного времени, и чтобы не поддаваться скуке, я взяла за правило много читать. Я перечитала всего Тургенева, Достоевского, Толстого, многое из Бунина. Я судила о народе по литературе. Но в Царском Селе в октябре семнадцатого года, глядя на буянившую на площади перед дворцом матросню, я поняла отчетливо, что ничего не знала о русском люде. Самое ужасное, что писатели, уверенные в том, что знают, и убеждавшие в этом всех — ничего не понимали наравне с прочими. Просто туманили дворянству и интеллигенции мозги. Они узрели религиозность, которая всегда была напускной; набожность, которая лишь покрывала языческий разгул; сострадание, не знакомое диким и низким душам. Я со всей очевидностью ощутила, что наступает царство тьмы. И тем, кто не желает разделить с темными силами их торжество, остается только одно — умереть.

Княгиню Алину Николаевну застрелил конвоир из пистолета прямо в грудь ранним утром двадцать пятого июля 1918 года, спустя неделю после того, как в Екатеринбурге была расстреляна царская семья. Это произошло в деревушке Сизовражье, затерянной среди густых лесов. Накануне хозяин дома, в котором нас содержали, бывший казачий есаул, шепотом сообщил княгине Алине Николаевне, что государыни больше нет. Он узнал эту страшную новость из пьяных разговоров с приехавшим из Екатеринбурга комиссаром. А кроме того — что Колчак настолько приблизился к городу, что красные вот-вот побегут.

Алина Николаевна поняла, наша участь решится скоро. Конечно, княгиня Белозерская — не императрица всея Руси, ее бы можно и оставить в живых, но тащить с собой — морока, а бросить наверняка жалко. Легче — кончить. Княгиня гораздо лучше, чем я тогда, понимала людей, во власть которых мы попали по злому року. Она была уверена, нас не пожалеют. И потому надо готовиться к худшему. Вместе с нами находилась еще одна придворная дама императрицы, графиня Анна Александровна Бартенева, с дочерью Машей, которая была младше меня на десять лет. Хозяин дома предложил нам всем бежать. Но рассудив, обе женщины приняли мужественное решение — спасти детей, самим заплатить за это страшный выкуп. Они понимали, что вчетвером нам не спрятаться — найдут. А так, может статься, махнут рукой на девчонок, тем более что комиссары торопятся.

Перед самым рассветом мы простились с Алиной Николаевной навсегда. Она просила меня обязательно постараться выжить и добраться до Колчака, а затем найти Грица и княжну Шаховскую и рассказать им о случившемся. Она сняла с шеи крест, единственное украшение, которое у нее осталось, и дала мне его на память. То были страшные минуты и длились они очень коротко — есаул торопил нас.

Вместе с Машей мы через черный ход убежали в лес. Спрятавшись в кустах недалеко от дома, мы видели, как Алину Николаевну и Анну Александровну конвоиры вытащили в ярости на двор, а также и хозяина со всем семейством за то, что помог нам скрыться. Перестреляли играючи, с издевкой, без прощальной молитвы. Потом уже мертвые тела втащили в дом и подожгли его.

Не выдержав, Маша выбежала на поляну и с криками: «Мамочка!» — побежала к дому. Ее заметили и застрелили одним выстрелом. Потом бросились искать меня. Я бежала, не разбирая дороги и, видимо, мой ангел-хранитель распростер надо мной крылья: плюнув, они отстали.

Двое суток я блуждала по лесу, уже не надеясь выбраться, пока не вышла случайно к одинокому хутору, хозяин которого, тоже из казаков, позволил мне остаться и ухаживал вплоть до прихода белой армии. Как только я услышала, что передовые отряды Колчака выдвинулись к Екатеринбургу, я сразу попросила хозяина отвезти меня в расположение белых частей.

Григория я нашла без труда, он находился в авангарде с конницей. Князь знал, что его мать до конца останется со своей государыней, и потому рвался к Екатеринбургу, надеясь застать ее в живых. Но увы. Увидев меня, дрожащую, исхудавшую, бледную, он все понял. Только спросил: «Где?». И кликнув казаков, помчался к сожженному хутору. С содроганием сердца смотрела я, как князь руками разрывал угли и пепел на пепелище, желая найти хоть какие-то останки матери — но безуспешно, «товарищи» сложили костер на совесть, видимо, вложив в него всю злость, которую испытывали. Остался только крестик Алины Николаевны, который она дала мне на память перед смертью. Сдернув папаху, Григорий прижал меня к себе и едва слышно, глухо прошептал: «Мы отомстим, Катя. Мы отомстим. Теперь ты будешь со мной. Не бойся». — Голос Катерины Алексеевны дрогнул. Она опустила голову. Потом поставила чашку с остывшим кофе на пол. Сжала руками виски и как-то неестественно наклонилась вперед, закусив до крови губы.