Борис Тараканов - Колесо в заброшенном парке

• Название: Колесо в заброшенном парке
• Автор: Борис Тараканов
• Жанр: Детективная фантастика

Венеция, XVIII век. Город полон слухов, что известный композитор Антонио Виральдини (1705–1741) зашифровал в своей опере-оратории «Ликующая Руфь» формулу вечной молодости. Адепты древнего культа «Двенадцать Голов» пытаются завладеть этой заманчивой тайной.

Борьба за Сокровенное Знание доходит до наших дней. Последователи культа охотятся за московским мальчишкой — согласно древнему пророчеству, именно он способен разгадать Тайну Виральдини. К счастью, на помощь приходят два историка — совершенно далекие от музыки люди.

В этой захватывающей детективно-фантастической истории сплетены воедино разные века, страны, судьбы, таинственные события и человеческие взаимоотношения. А мальчишке и его взрослым друзьям помогает… сам Антонио Виральдини.

Для широкого круга читателей.

---

— Совершенно точно, ее звали не Марлен Дитрих. Увы, за все остальное я ручаться не могу.

— Тогда иди и готовь обещанное филе! — Стас повелительно ткнул пальцем в сторону холодильника и уселся на табурет.

Вовка покорно и хмуро открыл дверцу.

— Сколько готовить-то? Много?

— Ну, не знаю… — усмехнулся Стас. — Я не лошадь, больше ведра не съем.

Порезав филе кубиками, посолив его и хорошенько сдобрив пряно пахнущими приправами, Вовка вывалил то, что получилось, на сердито шкворчащую сковородку. Вдруг на кухне раздался выстрел. Вовка вздрогнул — он не сразу понял, что это Стас открыл бутылку шампанского.

— Это ты хорошо сделал… Давай сюда!

Не дожидаясь ответа, он взял бутылку из рук Стаса, сделал щедрый глоток из горлышка, после чего залил шампанским полуготовое филе. Шипение усилилось и плавно перетекло в бульканье.

— Вовка, ай-ай-ай… — Стас осуждающе качал головой. — Шампанское из ствола кушать.

— Я чуть-чуть. Для куража, — невозмутимо ответил Вовка, перемешивая содержимое сковородки.

— Пьяница…

Вовка закрыл сковородку крышкой.

— Ну вот, еще немного, и пища богов будет готова.

Через несколько минут Вовка открыл крышку сковородки, и кухня наполнилась ароматами версальской гостиной, накрытой как минимум на дюжину персон. Друзья воссели за стол.

— Вовка, ты просто гений! Обыкновенный гений… — говорил Стас, жуя нежнейшее куриное мясо. — Ты всегда так питаешься?

— Нет… — рассеянно отвечал Вовка. — Для себя одного так стараться не будешь. Скучно.

Филе быстро убывало.

— Так вот, Стас, — продолжил Вовка ранее начатую мысль. — Я думаю, что надеяться на твое «Кэй-Джи-Би» просто глупо.

— Ладно тебе, Вов! Они все-таки у меня сейчас этот… основной работодатель. Деньги-то нам с тобой понадобятся…

— Да! Но вряд ли этот твой «работодятел» вступится за мальчишек.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что они действуют только тогда, когда НАДО. Но на это самое «надо» у них свой взгляд — как только станет «не надо», они в одночасье вычеркнут из своего благотворительного списка и мальчишек, и тебя. Понятия «надо» и «не надо» в этой организации выше человеческой морали, ты это не хуже меня знаешь.

— Мне импонируют твои «отцовские чувства», но не собираешься же ты наняться к пацанам в охранники?

Вовка вздохнул, затем сощурился и изрек:

— До чего ж погано в мире чистогана!

Стас так и застыл с поднятой вилкой в руке.

— Рифможуй несчастный! С твоей графоманской фантазией только устав гарнизонной и караульной службы редактировать!

— Спасибо, дружище! Пошли тебе Господь за это чего пожелаешь. Твое стихохульство просто безгранично!

— Не без… Зато, Вовка, блюдо ты приготовил феноменальное, — сказал Стас, накладывая себе щедрую порцию добавки. — Вот женюсь, заставлю жену пройти у тебя курс нетрадиционной кулинарии.

— Тогда моя кулинария станет традиционной. А это уже неинтересно.

— Как знать! Хотя ясно же сказано, что лучшие повара — это мужчины.

— Да, — согласился Вовка. — Но лучшие поварихи — все-таки женщины.

— Точно. Так что считай, что моя будущая жена будет твоей ученицей.

— Не вопрос!

Вовка немного помолчал и осторожно спросил:

— А с Ликой-то чего расстались? Если, конечно, хочешь поговорить на эту тему.

Стас долго подбирал слова.

— Володь… я всегда старался избегать «минусовых» людей и «минусовых» настроений. Не помню, кто это сказал, но я с ним совершенно согласен. Порой мне нужен… карантин души. То есть хотя бы временная защита от очередной эмоциональной хвори — иначе невозможно становится жить дальше.

Стас смотрел куда-то поверх вовкиного взгляда. Тяжело вздохнул, всколыхнувшись всем телом.

— А Лика — она излучала какой-то лошадиный пессимизм. И потом, чуть что не по ней, сразу начинала кидаться предметами.

— Какими? — спросил Вовка.

— Да всякими! Что ближе окажется. На таком фоне очень трудно жить, не преодолевая его. Женщины-художницы вообще сложные существа — муки творчества, постоянные поиски себя… Искала она себя, искала! и что же она там находила, я тебя спрашиваю?

Он перевел взгляд на Вовку.

— Могу себе представить, — буркнул тот.

— Ошибаешься! Этого даже я представить не могу. Знаешь, как называлась ее последняя работа в стиле иррационального экспрессионизма? Нет? — Стас поднял вилку и провозгласил как на торжественном заседании, акцентируя каждое слово: — «Железный оргазм на оранжевом фоне»!

— Гм-гм… — только и сказал Вовка. — Действительно, даже представить себе не могу. По-моему, это еще страшнее, чем «квадратный трехчлен».

— Она писала его под «Болеро» Равеля — с тех пор мне от этой музыки чесаться хочется. И этот ее оранжевый, с позволения сказать, опус получил гран-при! Куда мы катимся, ума не приложу… К тому же, она курила, как сволочь! В какой-то момент я понял, что моя перспектива равна нулю. Кто-то сказал, что семья — величина постоянная. Как ни крути. А любовь — величина очень даже переменная. Как выяснилось… Ты хоть немножко понимаешь меня?

Вовка помолчал. Тоже подбирал слова?

— Я бы хотел, чтобы ты назвал хоть одного человека, который понимал бы тебя лучше, чем я.

Стас посмотрел на Вовку. Глаза в глаза.

— Стас, а тебе не мешает… твое одиночество? — спросил Вовка. — То, что у тебя нет семьи. Ведь после того, как Лика ушла… — он замялся.

— Мешает. Оно не может не мешать. Через полгода, как мы с Ликой расстались, мне пришлось научиться превращать одиночество в свободу.

Вовка молчал.

— Пока получается, — добавил Стас.

— А как же любовь?

Стас пожал плечами.

— Никак… Есть одна женщина, она мне нравится. Я вроде тоже стихийного отвращения у нее не вызываю. Встречаемся… Но я стараюсь не путать любовь и состояние влюбленности.

— Мне кажется, — ответил Вовка, — и то, и другое — не роскошь, а норма.

— Полностью согласен. Без обоих нельзя жить, иначе душа умрет…

— Одна моя… близкая знакомая… скажем так… Так вот, она говорила, что Любовь — это, безусловно, слабость.

— Да, Вов, любовь — это слабость. Но, заметь, позволить ее себе может только очень сильный человек.

Помолчали немного. Каждый думал о своем.

— Вот так и живу. Никакого развития образа:

…и все мои подруги
Давно минувших дней
Уже не так упруги,
Чтоб не сказать сильней…

— А… — хотел спросить Вовка.

…а те, что им на смену
Успели подрасти
Такую ломят цену,
Что Господи-прости!

— Стас!! Откуда ты этого набрался? Господи, прости!..

— Известно откуда, — грустно ответил Стас.

— От академика, что ли? — сощурился Вовка. — Колись, Щербаков написал? Андрюха пиит знатный.

— Да кто ж его знает. Может, и Андрей, а может, и нет. Поди теперь разбери. Уж точно не Некрасов. Фольклор! — Стас ковырнул вилкой в тарелке.

— Главное — написано актуально…

— Ладно, Вовик! Как ни скучна моя жизнь, но эта жизнь — моя. И я стараюсь прожить ее с удовольствием. И не жаловаться — говорят, пока мы жалуемся на жизнь, она проходит.

— Да, жизнь надо уважать. Всякую. Она этого заслуживает…

Кухню огласил истошный свист, переходящий в жалобный вой.

— Вот и чайник вскипел, — обрадовался Вовка и заторопился к плите.

Бурик еле дождался двадцатого июля, когда бабуля получала пенсию. И, конечно же, бабуля напрочь забыла, что обещала внуку сто пятьдесят рублей на закупку литературы. Но внук был упорен и не успокоился до тех пор, пока бабуля, вздохнув глубоко и сказав «охохонюшки…», не открыла кошелек и не выдала ему необходимую сумму.

— Спасибо, бабуль! Ты лучшая в мире у меня! — с этими словами Бурик убежал к Добрыне, а бабуля принялась готовить обед, но уже не вздыхая, а напевая что-то. Робкая улыбка появилась на ее маленьком морщинистом лице.

Менее чем через час после этого разговора мальчишки выходили из вестибюля станции «Менделеевская».

— Вы не скажете, где здесь Командорская лавка? — обратился Добрыня к мужчине в очках и с бородой в пол-лица.

— Что? — не понял тот.

— Он имеет в виду книжную лавку, — вмешался в разговор Бурик, выразительно посмотрев на Добрыню.

— Какую?

— Ну… где книгами торгуют!

— Какими?

— Да всякими. Приключения, фантастика…

— Крапивин, — добавил Добрыня.

— Ах, Крапивин… так он не в Москве живет.

— Да? А где?

— В Орске… или нет, в Орске — это Филиппов… Значит, в этом… в Челябинске! Да… помнится, точно, в Челябинске.