Александр Воронский - Гоголь

• Название: Гоголь
• Автор: Александр Воронский
• Жанр: Биографии и Мемуары

Эта уникальная книга с поистине причудливой и драматической судьбой шла к читателям долгих семьдесят пять лет. Пробный тираж жизнеописания Гоголя в серии «ЖЗЛ», подписанный в свет в 1934 году, был запрещен, ибо автор биографии, яркий писатель и публицист, Александр Воронский подвергся репрессиям и был расстрелян. Чудом уцелели несколько экземпляров этого издания. Книга А. Воронского рассчитана на широкий круг читателей. Она воссоздает живой облик Гоголя как человека и писателя, его художественные произведения интересуют биографа в первую очередь в той мере, в какой они отражают личность творца. Гоголь у Воронского обладает как бы «двойным зрением», позволяющим ему, с одной стороны, с поразительной остротой видеть «вещественность мира», а с другой — прозревать духовный рост человека.

В тексте сохранены некоторые особенности орфографии автора и приведённых цитат.

---

«Я слышал между прочим, что у вас в Париже завелись шпионы. Это, признаюсь, должно было ожидать, принявши в соображение это большое количество русских, влекущихся в Париж мимо запрещений… Будь осторожен! Я уверен, что имена почти всех русских вписаны в черной книге нашей тайной полиции… Я советую тебе перенести резиденцию из Мореля к другому ресторану…». (1839 год, 14 апреля.)

Говоря словами Гоголя, но только в ином смысле:

«Исполненный любви взор бодрствует надо мной».

Отнюдь не был простачком-патриотом Николай Васильевич!..

Болезненное и угнетенное состояние Гоголя отмечали и его знакомые, но они находили в нем также мнительность, преувеличения. Золотарев, живший с Гоголем в Риме почти в течение двух лет, сообщает: хотя Гоголь и был весел и разговорчив, но уже и тогда отличался крайней религиозностью, часто посещал церкви. Иногда на него нападал род столбняка, совершенно неожиданного. Являлась застенчивость. При незнакомых Гоголь умолкал, прятался в себя. Жалуясь на болезни, он отличался, однако, необыкновенным аппетитом.

«Бывало, зайдем мы в какую-нибудь тратторию пообедать, и Гоголь покушает плотно, обед уже кончен. Вдруг входит новый посетитель и заказывает себе кушанье. Аппетит Гоголя вновь разгорается, и он, несмотря на то, что только пообедал, заказывает себе или то же кушанье, или что-нибудь другое». (В. Вересаев, «Гоголь в жизни», 183 стр.)

Неумеренность в еде Гоголя отмечали и другие его знакомые. По рассказам Репниной, у него было большее пристрастие к десерту и к лакомства; она собственноручно приготовляла Николаю Васильевичу компот, который он называл «главнокомандующим всех компотов». Обед для Гоголя являлся священнодействием и, говоря о нем, он употреблял выражения: храм, жертвоприношение.

В Гоголе было нечто петуховское.

Неумеренность в пище, всем известная, не мешала жаловаться Гоголю на желудок; к него нет решительно никакого аппетита, он вынужден соблюдать голодную диету. Погодин, приехавший в марте 1839 года в Рим, рассказывает: Гоголь обычно уверял его и Шевырева, будто он до шести часов вечера ничего не в состоянии есть. Общий знакомый их, Бруни, услышав об этом, расхохотался, заявив, что все это неправда: Гоголь ест за четверых и на него даже ходят смотреть с целью возбудить аппетит. Для подтверждения своих слов Бруни повел приятелей в ресторан, где обычно обедал Гоголь. Приятели заняли удобные для наблюдения места в отдельной комнате. Явившись к обеду, Гоголь заказывает макарон, сыру, масла, уксусу, горчицы.

«Гоголь с сияющим лицом… раскладывает пред собой все припаса, — груды перед ним возвышаются всякой зелени, куча склянок со светлыми жидкостями, все в цветах, лаврах и миртах. Вот приносятся макароны в чашке, открывается крышка, пар повалил оттуда клубом. Гоголь бросает масло… Когда ватага наблюдателей с шумом окружила Гоголя и стала над ним смеяться, Гоголь сначала сконфузился, а потом заявил, что это он делает, чтобы искусственно возбудить аппетит и в заключение он пригласил приятелей с ним пообедать»[17].

Наряду со всем этим Гоголь продолжает заниматься семейными делами и хозяйством в Васильевке. Сестра Мария решила вновь выйти замуж; Гоголь спрашивает мать, велико ли состояние жениха, если оно с сестрино, то это «небольшая вещь». Сестре надо быть крайне осмотрительной: девушке восемнадцати лет извинительно предпочитать наружность, но вдове двадцати четырех лет этим ограничиться нельзя, ей приличествует «величайшее благоразумие».

Гоголь старается получить сведения о доходах украинских помещиков; беспокоится, как по выходе из института сестрам-пансионеркам, Анне и Елизавете, найти «хорошую партию»; по его мнению мать, Мария Ивановна, не права, полагая, что дочерям лучше всего жить в Васильевке: в Васильевке ничего путного для девиц на выданье не найдешь, выезжать же с ними в Полтаву, или в Миргород, толку мало, да и дорого. Сестер следует оставить в столице.

Гоголь не скупится на душеспасательные наставления: Анна и Елизавета должны непременно каждый день читать «Деяния апостолов» и припоминать прочитанное перед обедом, после обеда и когда захочется кому-нибудь перечитать.

Переписка Гоголя этих лет поражает частым употреблением грубых и непечатных выражений Все это вполне в духе самого заурядного помещика-крепостника, или николаевского чиновника средней руки.

Иногда захолустный помещик, любитель поесть причудливо сочетается с поэтом. Балабиной Гоголь пишет из Баден-Бадена:

«Если бы я видел долины Шамуни, Юнгфрау, я уверен, что мои впечатления были бы другие. Душа бы почувствовала сладкий трепет и священный ужас, глаза с наслаждением окунулись в страшно прекрасных пропастях… A propos — в Турине, очень хорошие сухари к чаю». (1837 год, 16 июля.)

Николаевского «благодеяния» хватило не надолго и в августе 1838 года Гоголь просит у Погодина взаймы две тысячи рублей. Аксаков рассказывал в сових воспоминаниях, что по Москве распространился слух, будто Гоголь бедствует, очень болен и за долги посажен в тюрьму. Погодин, Павлов, Баратынский, Великопольский и он Аксаков, послали Гоголю две тысячи рублей, скрыв имена.

В декабре 1838 года в Рим приехал Жуковский, сопровождавший наследника (Александра II). Гоголь был чрезвычайно образован приездом поэта, показывал ему Рим; рисовал с ним виды. Жуковский уехал в начале следующего года, но прибыл Погодин с Шевыревым. На одиночество Гоголь жаловаться не мог, тем более, что друзья его держались с ним очень предупредительно.

В одном отношении Гоголь тоже был предупредителен к свои друзьям, родным и знакомым. Он не ленился на подробные к ним письма, входил в обиход их жизни, давал совета, беспокоился, если долго не получал известий. Правда, круг друзей Гоголя был узок, Гоголь с трудом расширял свои знакомства, и чаще всего в направлении знатных и влиятельных лиц, причем некоторые связи, очевидно, ставшие ему бесполезными, например, с историками, с Максимовичем, он прекращал без очевидных поводов, но в целом Николай Васильевич внимательно относился к переписке. Переписка позволяла ему жить жизнью родины, хотя и в отраженном виде# петербургские «свиньи» тоже тем сильнее побуждал искать содружества, чем неотвязнее преследовали его. Переписка отвлекала также и от тоски; недаром Гоголь советует писать сестрам ему, когда им делается грустно, или он рассердятся на кого-нибудь.

Может быть, Гоголь принадлежал к натурам, которые легче входят в общение с другими «из прекрасного далека».

Если подвести итог чрезвычайно сложным и остро противоречивым состояниям Гоголя, можно сказать: он переживал в этот период частые смены относительного здоровья и болезненных приступов; повышенная впечатлительность и мнительность уступали место равнодушию, безжизненности, тупости, доходящим до столбняка. Болезненные приступы все учащались. Гоголь вел с ними упорную борьбу, продолжая напряженно работать над «Мертвыми душами».

Русская литературная действительность тоже, видимо, не радовала Гоголя. Он жаловался Погодину:

«Литературные разные пакости, и особенно теперь, когда нет тех, на коих почиет надежда, в состоянии навести большую грусть… Ничего не могу сказать тебе в утешение. Битву, как ты сам знаешь, нельзя вести тому, кто благородно вооружен одною только шпагой, защитницей чести, против тех, которые вооружены дубинами и дрекольем. Поле должно остаться в руках буянов. Но мы можем, как первые христиане в катакомбах и затворах, совершить наши творения. Поверь, оне будут чище, прекрасней, выше». (1838 год, 1 декабря.)

Действительно, Пушкина замучили, убили, Лермонтова отправили в ссылку, Гоголь был вынужден бежать за границу, Белинского окружала черная свора царских приспешников, Булгариных и Грачей. Цензура и Третье Отделение держали искусство под арестом. «Народ безмолвствовал».

В 1839 году Гоголь пережил смерть близкого к нему юноши графа Вильегорского, сына богатого вельможи. Вильегорский умер в Риме двадцати трех лет на руках поэта. Отец его хлопотал перед царем о разрешении «Ревизора», а впоследствии и о разрешении «Мертвых душ».

Незадолго до смерти друга Гоголь писал Погодину:

«Иосиф, кажется, умирает решительно. Бедный, кроткий, благородный Иосиф!.. Не житье на Руси людям прекрасным; одни только свиньи там живучи!» (1839 год, 5 мая.)

И Балабиной:

«Клянусь, непостижимо странна судьба всего хорошего у нас в России! Едва только оно успеет показаться, — тотчас же смерть! Безжалостная, неумолимая смерть! Я ни во что теперь не велю, и если встречаю, что прекрасное, то жмурю глаза и стараюсь не глядеть на него. От него мне несет запахом могилы». (1839 год, 30 мая.)

Смерти Вильегорского посвящены «Ночи на вилле». В этих кратких отрывках много необычайного. «Они были сладки и томительны, эти бессонные ночи». Что же сладкого в том, чтобы видеть и переживать мучительную смерть дорого юноши?.. Обращаясь к неведомому другу, Гоголь взывает: