Эдсон Арантес ду Насименто - Моя жизнь и прекрасная игра

• Название: Моя жизнь и прекрасная игра
• Автор: Эдсон Арантес ду Насименто
• Издательство: Издательство «Планета»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1989

"Король футбола"! Наверное, трудно найти на планете другого монарха, которого бы с такой любовью и уважением называли "великим". И при этом ни грана лести. Королевство его — футбол, а точнее весь земной шар. Эта книга — своего рода исповедь. Ведь наступает в жизни момент, когда человек, по словам Владимира Набокова, "насыщается воспоминаниями". В ней была потребность. Видимо, что-то Пеле, как ему кажется, не успел сказать на футбольном поле, хотя играл на высоком уровне до 40 лет. Книга Пеле получила во Франции золотую памятную медаль Министерства культуры и просвещения. Многие бразильцы стали учиться грамоте, чтобы прочитать эту автобиографическую книгу.

Легендарный футболист Эдсон Арантис ду Насименту, или Пеле, трехкратный чемпион мира, единственный в мире форвард, забивший более 1250 мячей в официальных матчах, рассказывает на страницах книги о своем детстве, футбольной карьере, делится впечатлениями о наиболее запомнившихся ему матчах, мыслями о дальнейшем развитии футбола.

Литературная запись Роберта Л. Фиша

---

«Но я ведь еще сапоги чищу!»

«После уроков ты будешь успевать на вокзал до прибытия поезда».

«А как же футбол?»

По лицу Дондиньо пробежала едва заметная улыбка.

«Хоть тебе и придется ходить в школу, работать чистильщиком, помогать мне в больнице, делать дома уроки, ты все равно выкроишь время для футбола».

Он лукаво подмигнул мне. «Ты ведь мой сын…»

Так началось мое учение в школе. В Бауру школьный курс состоял из четырехгодичной начальной и четырехгодичной средней школы. Затем, если выпускник желал поступить в университет, он готовился к этому еще в течение трех лет. Мои восемь лет были вполне нормальным возрастом для поступления в школу.

Сейчас, с высоты прожитых лет, часто вспоминаю, с каким волнением в первый раз переступил я порог школы «Эрнесто-Монте». Трудно поверить, сколько с этим было связано хлопот! Вся моя одежда была заново заштопана. Меня так тщательно скребли щеткой с мылом, что потом еще долго звенело в ушах. На мне были воскресные ботинки (разумеется, начищенные до блеска). В руке я держал настоящий школьный портфель с двумя чистыми тетрадями и коробкой цветных карандашей. Сердце переполнял восторг, желания учиться хватило бы на десятерых.

Первым сюрпризом для меня явилось то, что учительница, по-видимому, не очень-то стремилась учить нас читать и писать, а также разбираться в географических картах и других вещах, необходимых, чтобы поскорее стать летчиком. Самым главным для нее была дисциплина. Дона Сида, очевидно, полагала, что нельзя научиться читать и писать, если переговариваешься на уроке и постоянно ерзаешь за партой. Тот факт, что несмотря на болтовню и ерзанье, я освоил все, чему она нас учила, никак не повлиял на ее убежденность. И тем не менее надо признать, что дона Сида ограничивалась нотациями и не прибегала к крайним мерам наказания, с чем я столкнулся в последующие мои школьные годы.

Любой восьмилетний мальчишка, независимо от того, какое у него воображение, так или иначе обогащает свои познания жизни, помимо школы. Один такой урок запомнился мне особенно хорошо. Как-то мы играли в футбол около местной больницы. Один из нас заглянул в окно, выходившее на площадку, где мы гоняли мяч. Это было окно полуподвального этажа, где, наверное, располагался морг. В тот самый момент, когда мальчуган заглянул в окно, врачи снимали одежду с планериста, который погиб при аварии, случившейся неподалеку от аэроклуба, и готовились к вскрытию трупа. Я уже не помню, кто первым увидел это ужасное зрелище, но у меня до сих пор звенят в ушах слова: «Эй, ребята! Там на столе парень лежит! Держу пари, что он мертв».

Жуткие, какие-то потусторонние интонации в голосе притянули всех нас к говорившему. Я протиснулся к окну и вместе с другими прижался носом к стеклу. Как раз в этот момент один из докторов пытался стянуть рукав блестящей кожаной куртки с повисшей руки погибшего. Мне навсегда запомнились тусклый свет комнаты, выложенные кафелем стены, еще более грязные, чем в больнице, где работал Дондиньо, рваный линолеум на полу, который давно надо было менять, стандартные сорокасвечовые лампочки, мало подходившие для работы, к которой приступали врачи. Кровь запеклась, и рукав куртки, наверное, прилип к руке, сообразил я, вспомнив свой богатый опыт, приобретенный в больнице. Доктор дернул резче, потом поднял руку и повернул ее. Не знаю, как могло случиться, но изо рта мертвеца вдруг хлынула кровь. Она залила стену и потекла вниз малиновыми струйками. Доктор поспешно опустил руку и отскочил назад. Я окаменел от страха, а когда совершенно потерянный обернулся, вокруг никого не было — все мои приятели в ужасе сбежали.

Еще долго после этого я просыпался по ночам, истошно кричал, напуганный кошмаром. Эта сцена снилась мне несколько раз. Только вместо погибшего планериста на столе лежал я сам, рука поднята и повернута в суставе, кровь фонтаном бьет из моего тела в уже перепачканную стену, стекает по щекам на ночную рубашку и душит меня, забиваясь в горло. Я видел лицо доктора, чувствовал на себе его руки, ощущая все большую тяжесть от того, что кровь покидает мое тело. Из груди вырывался истерический крик. Дона Селесте вбегала в комнату и включала свет. Она прижимала мою голову к своей груди, пока я не переставал трястись. Она держала мою руку и ласково шептала что-то до тех пор, пока я снова не засыпал.

С этого момента меня уже не надо было удерживать от посещений аэроклуба, и я выбросил из головы мысль стать летчиком. И даже теперь, садясь в самолет, что бывает достаточно часто, я каждый раз стараюсь не вспоминать того зрелища, которое открылось мне через окно больничного полуподвала.

Примерно в это время меня стали называть Пеле. Я не представляю, откуда взялось это имя, в чьих устах оно прозвучало впервые. Насколько мне известно, это слово ничего не значит ни в португальском, ни в любом другом языке. Я неоднократно приезжал в Бауру и каждый раз расспрашивал своих старых приятелей, но они тоже не могли сказать ничего вразумительного о происхождении моего имени. Скорее всего прозвище родилось просто так и прилипло ко мне. Одно время я ненавидел его. И в школе нередко устраивал из-за него потасовки. Видимо, в этих драках мне не всегда везло, потому что прозвище «Пеле» так и пристало ко мне навсегда.

Один мой приятель утверждает, что это имя дал мне по чистой случайности кто-то из турок, поселившихся в Бауру. Некоторые из них жили рядом с нами. Каждый раз, говорил мой приятель, когда я случайно касался мяча рукой, турок произносил: «Пеле», — что по-турецки, кажется, означает «глупо». По другой версии, в Минасе был когда-то известный футболист по имени Беле и я неправильно произносил это имя — вместо «Беле» у меня выходило «Пеле». По правде сказать, я даже не могу припомнить, что пробовал произнести когда-либо имя «Беле». В общем, откуда пришло ко мне имя Пеле, я не знаю. Но примерно с девятилетнего возраста для всех знавших меня я стал Пеле. Для всех, кроме родных, которые и по сей день называют меня Дико.

За имя денег платить не надо, поэтому даже самый бедный, задавленный нищетой бразилец может позволить себе такую роскошь. Так он и поступает. Он не скупится и на прозвища, возможно, по той же причине, причем очень немногие прозвища что-либо значат. «Дико» — это типичное прозвище для Эдсона, хотя я нисколько не удивлюсь, если узнаю, что с этим же именем связан десяток других прозвищ. Мне неизвестно также, почему мой брат, нареченный при крещении Жанром, получил прозвище Зока. Я иногда подозреваю, что прозвища, особенно короткие, возникли не без влияния наших радиокомментаторов или же просто придуманы ими. Бразильский радиокомментатор, рассказывающий о важном футбольном матче, производит впечатление пулемета, стреляющего истеричными очередями. Ему, конечно, очень помогает, если игроков зовут Пеле, Диди, Вава или Пепе. Я не могу представить себе радиокомментатора, который в своем репортаже произнес бы набор типичных бразильских имен:

«…Эдсон Арантис ду Насименту получает мяч от Себастьяна да Силва Тенорио Тейшейра Араужо и передает его Валдемару Жоао Мендес де Мораис Фи лью, который обыгрывает Артура Рибейру Карвальо Жозе Брито и отпасовывает мяч Руй Морейра Акасиу Гимараенсу, тот бьет головой…»

Прежде чем он успеет рассказать только об одном игровом эпизоде, пройдет добрая половина матча, и все болельщики покинут трибуны, чтобы в перерыве между таймами выпить по бутылке пива!

Глава третья

Гетеборг, Швеция — июнь 1958 года

Я никак не могу уснуть — дает о себе знать возбуждение от игры с русскими. Смотрю в потолок и размышляю о своей судьбе.

И вправду, какое это счастье находиться сейчас в Швеции и принимать участие в матчах на первенство мира. Накануне отъезда на чемпионат я получил в игре травму и не надеялся, что попаду в сборную. В окончательном составе команды, которая отправлялась в Швецию, могло быть не более двадцати двух человек: одиннадцать игроков плюс по одному запасному на каждое футбольное «амплуа». При таких условиях не могло быть и речи о том, чтобы брать травмированного футболиста. Однако врач сборной Хилтон Гослинг и массажист Марио Америке (кстати сказать, исключительно важная персона в профессиональном футбольном клубе) были уверены, что я скоро оправлюсь от травмы и смогу быть полезным для команды.

Я хорошо помню день, когда меня решили попробовать как кандидата в национальную сборную Бразилии. Думаю, что для любого футболиста этот день запоминается на всю жизнь.

Мне уже доводилось играть в составе бразильской сборной — в традиционном турнире Кубка Рока, когда команда Бразилии выступала против сборной Аргентины. Игроков тогда отбирал известный тренер Сильвио Пирилло. Мы проиграли первую встречу со счетом 1:2 и выиграли вторую — 2:1, причем в каждом из этих матчей я забил по голу. Попасть в команду, принимавшую участие в турнире Кубка Рока, очень почетно, и все же это несравнимо с приглашением сыграть в национальной сборной, которой предстоит сражаться с лучшими футболистами мира на чемпионате в Швеции.