Михаил Розанов - Соловецкий концлагерь в монастыре. 1922–1939. Факты — домыслы — «параши». Обзор воспоминаний соловчан соловчанами.

• Название: Соловецкий концлагерь в монастыре. 1922–1939. Факты — домыслы — «параши». Обзор воспоминаний соловчан соловчанами.
• Автор: михаил Розанов
• Издательство: Изд. автора
• Жанр: История
• Год: 1979

---

Кто забыл советскую этапную традицию с 19-го года, тому напомним. На день пути (в «столыпинских» вагонах) полкило хлеба, селедка или пригоршня камсы и одна-две кружки воды. Вместо «Счастливого пути!» и «С Богом, ребята!» — два одинаковых напутствия по выходе из ворот тюрьмы и по выходе из вагона, — Этап, внимание! Шаг вправо, шаг влево считается попыткой к побегу. Конвой применяет оружие без предупреждения. В пути не растягиваться и не разговаривать! Партия, шагом марш! Конвой, держать оружие на изготовке!

Наладив выпуск атомных бомб, такой этапный порядок посчитали устаревшим, и внесли в него добавление: — В пути руки держать за спиной!

Глава 3 Три разряда каторги

Дорошевич очень доходчиво описал, как поступившие на остров арестанты включались в каторжную лямку. Воспользуемся его изложением (стр. 145):

«Все каторжные с первого дня делятся на два разряда: испытуемых и исправляющихся. В первый разряд зачисляются осужденные на 15 лет и выше. Они должны пробыть в этом разряде от 4 до 8 лет. Остальные, обыкновенно, сразу же зачисляются в разряд исправляющихся.

„Испытуемая“ — или в просторечье — „кандальная“ тюрьма стоит отдельно, за высоким забором — „палями“, — и вдоль стен ходят часовые… От весны до осени, на „сезон бегов“ испытуемым (не во всех тюрьмах острова. М. Р.) бреют половину головы и заковывают их в ножные кандалы весом в 5–5 с половиной фунтов. И тогда сахалинский воздух наполняется лязгом кандалов.

Испытуемые посылаются на работы не иначе, как под конвоем солдат. И часто можно увидеть такие, например, сцены, описанные Дорошевичем: испытуемые разогнали пустую вагонетку для перевозки муки, и повскакали на нее… За ней… задыхаясь, весь в поту, бежит солдат. А на вагонетку каторжане его не пускают: — Нет! Ты пробежись!.. Зато не редкость и другая сцена. Каторжник поотстал поправить кандалы, а конвойный его в бок прикладом. — Ну, за что ты его? — говорю я. Конвойный оглянулся: — А ты не лезь, куда не спрашивают!

Кандальные и солдаты ненавидят друг друга и делают взаимные пакости, где только подвернется случай.

…Но входя в „кандальную“, не думайте, что вас окружают исключительно „изверги рода человеческого“. Наряду с отцеубийцами и людьми, чье одно имя способно наводить ужас, встретите „исправляемого“, вся вина которого в том, что он загулял и не явился на поверку, или бывшего офицера К. в кандалах, посаженного сюда на месяц за то, что не снял шапки при встрече с господином горным инженером…[71] По просьбе жены одного из служащих, каторжника за то, что он ухаживал за ее горничной и вызывал ее на свидание, перевели временно в кандальную… „чтобы не мешал горничной правильно отправлять ее обязанности“.

… Окончив срок „испытуемости“, долгосрочник переходит в „вольную тюрьму“, как зовут отделение для исправляющихся. Тут больше льгот. Десять месяцев им считается за год, а на рудничных работах год за полтора года. Им не бреют голов, их не заковывают. На работу они выходят не под конвоем солдат, а под присмотром надзирателя, часто даже и без него. И вот тут происходит чрезвычайно курьезное явление. Самые тяжкие, истинно „каторжные“ работы, например, вытаска бревен из тайги, заготовка дрок достаются на долю „исправляющихся“ — менее тяжких преступников, — а тягчайшие, из „испытуемых“ исполняют наиболее легкие работы, потому что, по объяснению начальства, „конвоя не хватит посылать их в тайгу“.[72]

Тюрьма для исправляющихся — это прежде всего грязный, отвратительный, ужасный, ночлежный и игорный дом, приют бездомных и даже беглых. В годы безработицы и голодовки тут кормится иногда до двухсот поселенцев. Хлеба им каторжане не дают, а баланды отпускают сколько угодно. Баланду каторга продает по 5 коп. ведро на корм свиньям.

За хорошее поведение, „исправляющихся“ через некоторое время переводят в „вольную каторжную команду“ и тогда они могут жить на частной квартире (у поселенцев т. е. у бывших каторжников и исполнять только заданный на день урок).

И если бы вы знали, как все, что есть мало-мальски порядочного в тюрьме, стремится к этому! — восклицает Дорошевич. — Как они мечтают вырваться из этой физической и нравственной грязи в свой угол!.. Аттестация о „хорошем поведении“ зависит от надзирателей, „представление“ о переводе составляется писарями из каторжных. Они — надзиратели и писари — решают судьбу, и если нет 2–3 рублей — прощайте мечты о „своем угле“».

Не правда ли, будто схожее положение с соловчанами в 12 и 13 ротах в 1923–1928 годах? Нет денег или блата, чтобы получить терпимую постоянную работу — пошлют в лес к Селецким или на торф. Нет денег «подмазать» на Сахалине — сиди в «вольной тюрьме». Есть деньги — и квартиру найдешь, и от работы избавишься. Дорошевич рассказывает о таком факте. Понадобилось ему встретиться с одним арестантом. Он числился работающим на мельнице, но ни разу Дорошевич не заставал его там. И только позже кто-то сказал ему: — Да он, барин, здесь не бывает. Он за себя другого поставил за полтора целковых в месяц, а сам в тюрьме постоянно. У него там «дело»: он майданщик (содержит свой «буфет»), отец (ростовщик) и барахольщик (старьевщик). А за него до часу дня на мельнице работает мужичонка, приговоренный на четыре года за убийство в драке, в пьяном виде, а с часу до вечера мужичонка исполняет свой урок. «В чем только душа держится, а несет две каторги!» — поразился Дорошевич, посмотрев на него. Тут уж не терпится и мне присоединить и свой возглас изумления: — Да что же это за КАТОРЖНЫЕ уроки, когда даже хилые мужички могут месяцами выполнять их по два урока в день!?

Глава 4 Рабочее время

Сахалинские каторжники, а потом и соловчане двадцатых годов работали по «Урочному положению». Разница лишь в том, что на Сахалине продолжительность рабочего времени для обоих разрядов арестантов зависела от долготы дня, а в концлагере круглый год существовал десятичасовой день, точнее — нормы, определяемые им.

«Законных» дней отдыха у соловчан было в год 54 (все воскресенья, 1-е мая и 7-е ноября). Испытуемые, т. е. кандальники, имеют в году 69 нерабочих дней, а исправляющиеся, включая вольную каторжную команду, 77 дней, из них три на говенье, 52 воскресных и 22 праздничных дней (Дорошевич, стр. 146 и 152). Лобас на 49-й странице приводит продолжительность работ по отдельным месяцам с предоставлением трехчасового перерыва на отдых и еду. По субботам на Сахалине работа заканчивалась в полдень. Соловчане об этом и не мечтали. Они «мантулили» все шесть дней по десять часов, что составит за год (60 х 52 минус 20 часов за два праздника) —3120 часов.

Посчитаем теперь по-домашнему, округляя, все рабочие часы сахалинских каторжан за полный год, пользуясь продолжительностью работ по отдельным месяцам, приведенным в книге Лобаса.

Ноябрь-декабрь-январь 70 дней по 7 часов 490 часов

Февраль и октябрь 50 дней по 8 1/2 часов 425 часов

Март и сентябрь 50 дней по 9 часов 450 часов

Апрель и август 50 дней по 10 часов 500 часов

Май — июнь — июль 70 дней по 11 часов 770 часов

Всего за год 290 дней в сред, по 9 ч. в день 2635 часов

Не забудьте при этом: 52 субботы работают до полудня, т. е. в среднем на 4 с половиной часа меньше, что дает каторжанам дополнительно 235 часов отдыха. За вычетом их, каторжники девяностых годов прошлого века отрабатывали за год 2400 часов, а заключенные двадцатых годов — 3100 часов, на 700 часов больше. Мне возразят: — Дорошевич писал, что каторжников и в праздник гоняли на разгрузку или погрузку пароходов. Верно. Гоняли. И Дорошевич возмущался этим. Иногда каторжники скопом отказывались идти на пристань в праздник. Тогда их запирали на замок, и в камеру ставили «парашу» — «пока не одумаются». Но чтобы им за это добавляли срок или морили штрафной пайкой — об этом нигде не вычитал, кроме как в рассказах об Онорской трагедии, о чем будет речь дальше. Случалось в Александровске, что сами каторжники без протеста в праздничные дни шли на погрузо-разгрузочные работы, чаше в надежде поживиться там тем, что «плохо лежит». Тогда на дорогу с крестом выходил священник и возвращал партию обратно.

На Соловках тоже гоняли на внеурочные работы (см. главу «Ударниками добивают»), но чаще всего на урочные, туда, где «промфинплан в прорыве»: на вытаску бревен к дорогам, на погрузку платформ торфом или дровами, копать осушительные канавы и т. д.

В чем еще сахалинская и соловецкая администрация шла рука об руку, так это в игнорировании одного существенного пункта «Урочного положения». Он гласил: «При определении на разного рода работы принимаются в основание: физические силы рабочего и степень навыка к работе».

Категории трудоспособности устанавливались там и тут, да не очень-то с ними считались на обоих островах. Не вижу даже нужды подтверждать такую практику ссылками на авторов. Факты найдете у каждого соловецкого летописца, а относительно Сахалина — у Дорошевича и Лобаса и в мягкой форме у Чехова.