Джон Апдайк - Россказни Роджера

• Название: Россказни Роджера
• Автор: Джон Апдайк
• Издательство: ООО «Издательство ACT»
• Жанр: Проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-023780-4

Бог все-таки ЕСТЬ?!

По меньшей мере это пытается доказать с помощью своего компьютера программист-виртуоз...

По крайней мере в этом он пытается убедить мужа своей любовницы — профессора богословия...

«Я мыслю, следовательно, я существую?»

«Верую, ибо это абсурдно?»

Что-то еще?

---

В доме моей двоюродной бабки Вильны, на кухне, оклеенной темно-желтыми обоями, за черной печной трубой, обжигающей, если прикоснуться, висело выцветшее, скользкое от сального пара изображение Иисуса Христа, молитвенно воздевшего руки. Единственная в доме книга — семейная Библия — лежала на маленьком хромом столике в «чистой» комнате. По ее кожаному корешку шли рубцы, как на шкуре забитого животного, она отдавала таким же дубильным душком, а из золотого обреза широким раздвоенным язычком торчала закладка — засохшая веточка лаванды. В комнатах держался стойкий запах минерального масла и кисловатый запах мешанки, корма для скота, занесенный мужскими башмаками. Эти выезды в деревню угнетали меня по несколько дней: неприятно было ожидать их и так же неприятно вспоминать. Во время же самого пребывания у родных я чувствовал себя настолько подавленным, что соскальзывал со стула под стол, так что в зрительной памяти сохранились только бахрома на вышитой скатерти, круглые колени, толстые икры, стоптанные башмаки где-то там, в пещерной глуби.

Четвертого июля все повторялось — только при температуре, которая была на девяносто градусов выше, чем в ноябре, и иногда «на воздухе». На заднем дворе, под раскидистыми желтыми тополями ставили грубые столы, и на них горы сияющих от масла кукурузных початков. А когда от жаровни на тарелках несли куски свинины, их встречали восклицаниями, как при виде турчанки, исполняющей танец живота, или распятого Мессии.

Тупая пугающая неразговорчивость скотины перешла к моим ходившим за ней двою- и троюродным братьям и сестрам, и, как те животные, они постоянно натыкались то на одно, то на другое, словно пытались на ощупь узнать, что это такое. Одетые в выцветшие полотняные рубашки и штаны, они молча толкали меня туда-сюда, я же отбивался, как мог. Иногда, совсем редко, они звали меня покидать кольца в цель (дурацкая игра!) или же порыбачить на ближайшей речушке, заросшей осокой. Вооружившись удочками, мы выкапывали розоватых червей, насаживали на крючки; бедные членистоногие извивались, мучились, но моя родня-деревенщина проделывала это бестрепетно и безразлично. Клева никогда не было, мы возвращались домой без улова. После полудня веселье под тополями разгоралось вовсю, потом плавно втекало в белесые летние вечера и, наконец, когда потемнеет гора, моя мама в изнеможении валилась за руль старенького «бьюика», жалуясь на головную боль и плохую видимость.

Эдна в этих поездках не участвовала, поскольку преспокойненько жила с обманщиком-отцом и разлучницей-матерью в пригороде Шагрен-Фоллз и летом занималась теннисом и гольфом в местном клубе. Находился он в одном из ложнотюдоровских строений, посреди огороженных кортов в конце длинного извилистого шоссе. Был там и плавательный бассейн, где подстриженные ежиком парни совершали головокружительные прыжки в честь Эдны, точнее — ее уже ясно обозначившихся форм, и где она и ее гости, в числе которых во время месячной ссылки сюда летом бывал и я, получали из ларька бесчисленное количество стаканчиков с кока-колой и булочек с горячими сосисками, просто назвав номер отцовского счета. Я не очень-то любил Эдну в подростковую пору, когда к ее недостаткам добавились девичья заносчивость и шумный снобизм, но, общаясь с деревенской родней, я с непонятной нежностью вспоминал единокровную сестру. Удушающий гнет крови, череды предков, отживших обычаев, окаменевшего прошлого, того деревенского прошлого, когда недалеким, ленивым и лицемерным «сынам земли» нужны были периодические встряски, чтобы они не забыли включить очередной сезон, — вот что для меня означали праздники.

Когда женятся вторично, — отец понял это прежде меня, — у человека заметно убывает обязательств перед другими. Вначале Эстер и я в порыве радостного освобождения от уз, налагаемых священническим саном, игнорировали День благодарения и даже обходились без традиционной елки, отмечая Рождество Спасителя (единственно по Евангелию от Матфея) под несчастливой звездой незатейливым ужином в сочельник (жареный палтус и шампанское) и беглым обменом подарками наутро за завтраком. Первая моя жена, Лилиан, сама дочь священника, любила, чтобы стол ломился от яств, любила встать пораньше, чтобы посадить откормленную индейку в зев плиты, любила назвать гостей, и чтобы те бесцельно сидели допоздна. Эта маета на людях унимала боль от того, чем жестоко обделила ее природа — от бесплодия. Мы несли тяжкий крест бесчадия вместе, пока моя сперма, полученная путем лечебного мастурбирования в предоставленное клиникой пластиковое приспособление, заменяющее женское влагалище (для повышения возбудимости клиника бесплатно предоставляла также экземпляры «Пентхауса» и потрепанные пейпербэки от издательства «Напрямик», и я до изнеможения вчитывался в классику жанра под названием «Училка слаба на передок»), — пока моя мужская дееспособность не была реабилитирована. Лилиан зазывала в дом бродячих студентов, полунищих прихожан, дальних-предальних родственников и путалась в шарадах изобилия. Индейка на День благодарения, рождественский гусь, телячья ножка на Пасху, говяжий крестец к Дню труда — от усиленной работы резаком у меня появился «теннисный» локоть. Бедная бесплодная покорная Лилиан! Правда, она недолго горевала из-за моего ухода, после развода окончила секретарские курсы и сгинула в управленческом звене какой-то корпорации неподалеку от Уайт-Плейнс, одном из тех, что сооружают для себя немыслимой формы фонтаны из алюминия и крытые ступенчатые автостоянки; потом, на удивление всем, вышла замуж за богатого корпулентного господина с целым выводком детей от предыдущих браков. Каждый год он на четыре месяца возит ее во Флориду. Персефона из Нового Света, треть года проводящая в царстве мертвых.

Поскольку Ричи подрос и принимал участие в домашних разговорах, нам с Эстер пришлось изменить кое-какие праздничные правила. Высокие потолки в доме, обшитые дубовыми панелями стены, камины, выложенные изразцами, прямо-таки просили позвать гостей. Но когда мы устраивали вечеринки — обычно это происходило в конце мая, в связи с окончанием занятий на факультете, — мне с моей, допускаю, повышенной чувствительностью казалось, что народу пришло меньше, чем ожидалось. Я не мог отделаться от ощущения, что Кригманы на свой манер и Элликотты на свой лучше вписываются в атмосферу нашей улицы, чем мы с Эстер, по природе склонные к богемной простоте: забитая книгами прихожая, мансарда с картинами, не слишком прибранная кухня. Наделав четырнадцать лет назад шуму в приходе, мы как бы стыдимся чего-то до сих пор. Но сегодня я затопил в гостиной камин, пляшущее пламя отражали края кофейного стеклянного столика и витражи арочных окон. На улице было холодно, лужайку и кирпичную дорожку припорошил снежок, а в доме уютно пахло горящими дровами и готовящимся угощением. Даже Ричи оторвался от телевизора и с нетерпением ждал прихода гостей.

Они пришли порознь, что порадовало меня, так как ослабило в моих глазах их связь. Первым явился Дейл, в безукоризненном сером костюме и застегивающейся донизу сорочке он был не похож на себя, и только багровый с кричащими зелеными разводами галстук выдавал в нем некоторый недостаток вкуса, свойственный людям науки. В руках у него был конический пакет с цинниями — такие букетики наркоманы на «островках безопасности» предлагают проезжающим автомобилистам. Дейл преподнес его Эстер, которая поспешила из кухни, не сняв цветистого оборчатого передника с выходного, плотно охватывающего шею платья зеленого бархата.

— Как мило! — воскликнула она.

— Это с вашей стороны мило — пригласить меня, миссис Ламберт.

Все-таки в этом парне есть какая-то обходительность, которую я недооцениваю. Его рослая сухощавая фигура, которая в косом свете моего университетского кабинета как бы складывалась в кресле перед столом, здесь возвышалась напряженная и прибранная, воплощение учтивости и мужественности. Он был без шляпы. Вьющиеся каштановые редеющие волосы, сейчас потемневшие от сырости, были зачесаны назад, открывая поразительно белый и такой же чистый, как и его глаза, лоб.

— Ах, что вы! — сказала Эстер, слегка польщенная, как всякая женщина, которой дарят цветы. — Нам так приятно. Родж много рассказывал о вас, вы произвели на него большое впечатление.

— Большое, но, боюсь, не слишком благоприятное. — При этом он улыбнулся, но не так, как улыбался на факультете. Там рот у него был нервный, почти хищный, в уголках его иногда выступала слюна: ему до смерти хотелось обратить меня в свою веру. Теперь же он улыбнулся не растягивая губ, а только слегка их приоткрыв, будто в ожидании очередного хода со стороны женщины. Я постарался посмотреть на мою женщину его глазами — маленькая опрятная фигурка казалась еще меньше с высоты его роста. Ее имбирно-рыжие волосы немного растрепались от работы и жара плиты, а глаза навыкате стали еще зеленее в свете, проходящем сквозь стеклянную дверь. Эстер вся подтянулась, оживилась, напустила на себя уверенный шутливо-игривый ироничный вид, как обычно делает женщина перед мужчиной намного моложе ее.