Николай Коняев - Трагедия ленинской гвардии, или правда о вождях октября

• Название: Трагедия ленинской гвардии, или правда о вождях октября
• Автор: Николай Коняев
• Издательство: Алгоритм
• Жанр: История
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9265-0407-8

Сейчас много говорится о репрессиях 37-го. Однако зачастую намеренно или нет происходит подмена в понятиях «жертвы» и «палачи». Началом такой путаницы послужила так называемая хрущевская оттепель. А ведь расстрелянные Зиновьев, Каменев, Бухарин и многие другие деятели партийной верхушки, репрессированные тогда, сами играли роль палачей. Именно они в 1918-м развязали кровавую бойню Гражданской войны, создали в стране политический климат, породивший беспощадный террор. Сознательно забывается и то, что в 1934–1938 гг. людей погибло в десятки раз меньше, чем в 1918–1922 гг.

В книге известного писателя Николая Коняева на строго засекреченных материалах убийств М. Володарского и М. Урицкого, вождей революции, малоисследованных делах «Каморры народной расправы», первых крестьянских восстаний и солдатских волнений приоткрывается механизм раскрутки террора в России, его истоки и последствия.

---

В родное село он вернулся в роковые годы перелома всей русской жизни.

У него были свои взгляды, как должно переустроить мужицкую жизнь. И хотя попал Кравцов во враги советской власти, взгляды его не очень-то отличались от большевистских.

Провокационный приказ П. В. Якобсона о поголовной мобилизации крестьянских лошадей Кравцов называет «недоразумением» — кстати сказать, за это недоразумение, оплаченное сотнями человеческих жизней, товарищ Якобсон не получил даже служебного взыскания.

Совершенно искренне не понимал Кравцов, почему это крестьяне покупают хлеб у богатеев, вместо того чтобы просто отобрать его. Совершенно искренне Кравцов считал, что идти против советской власти крестьянам не нужно.

Кравцов готов простить большевикам все…

Но эта готовность принять большевистские порядки, все эти доказательства «родства» — ничего не значили для чекистов. Разгадку столь гуманного отношения их к Семену Ивановичу надо искать в другом…

Ожидая расстрела, Семен Иванович Кравцов давал чекистам обширнейшие показания, называя все новые и новые имена участников восстания. Назвать Кравцова «стукачом» не поворачивается язык, но очевидно, что фамилии многих участников восстания чекисты узнали именно от Кравцова.

Не понимать, что произойдет с упоминаемыми им людьми, Семен Иванович, конечно, не мог.

Но он как бы не придавал этому значения.

Он напряженно думал в тюрьме. Собственные раздумья заслоняли для него судьбы конкретных людей. Собственные мысли казались ему более существенными и важными, нежели жизни товарищей по восстанию.

«Германская революция, — писал потом начальник Новоладожской ЧК тов. Т. Е. Быстрое, — произвела на него (Кравцова. — Н.К.) столь сильное моральное воздействие, что он попросил меня о скорейшем окончании его дела и расстреле его. И, между прочим, говорил он, что можно грубо ошибиться в ходе политического развития, как сделал это он. И если бы снова оказался свободным, то положил бы все силы на строительство рабоче-крестьянской Революции и, обратившись к своим единомышленникам, показал бы, как грубо они ошибаются, выступая против Советской власти…»{327}

Судьба других участников восстания была решена скорее.

Многие погибли при столкновении с красноармейскими частями. Особенно отличился в расправе с крестьянами присланный Зиновьевым и Урицким батальон «Беспощадный».

Многие участники восстания бежали в Вологду, где уже начало развертываться белогвардейское движение, многие были схвачены и или умерли от голода в Новоладожском домзаке или были расстреляны.

Более счастливой оказалась участь той группы приговоренных к расстрелу повстанцев, которую отправили для исполнения приговора в Петроград.

Продержав этих осужденных два месяца в тюрьме, коллегия ПЧК вынесла такое определение:

«Ввиду того, что с момента вынесения приговора прошло много времени и за двухмесячный срок настроение крестьянства изменилось, ЧК постановила:

1. Федора Федоровича Конькова

2. Ивана Федоровича Конькова

3. Василия Федоровича Конькова

4. Ивана Петровича Бородовского

5. Ивана Андреевича Колчина

6. Якова Васильевича Ермолаева

7. Константина Николаевича Иванова

8. Василия Семеновича Семенова

9. Петра Ивановича Сергеева

10. Федора Степановича Маланьина

11. Михаила Васильевича Мелескина

12. Матвея Семеновича Яшина{328}

13. Андрея Сергеевича Трегубова

14. Алексея Соцкого

15. Федора Галанина

16. Василия Алексеевича Анухина

отправить на бессрочные окопные работы в Вологду».

И, разумеется, это изменение приговора можно было бы счесть вполне гуманным, если бы не одно обстоятельство…

Именно в Вологду бежали многие участники восстания, чтобы воевать там против большевиков…

И в этом свете «Определение ПЧК» приобретает символический и зловещий оттенок. Бывшие односельчане по решению коллегии должны были встретиться теперь по разные стороны линий фронта.

Но это, собственно, и называлось Гражданской войной, которая к началу девятнадцатого года стараниями большевиков охватила уже всю Россию…

Глава одиннадцатая ОН УБИВАЛ, СЛОВНО ПИСАЛ СТИХОТВОРЕНИЕ

Тихо от ветра, тоски напустившего,
Плачет, нахмурившись, даль.
Точно им всем безо времени сгибшего
Бедного юношу жаль.

Леонид Каннегисер

Кольцо врагов сжимает нас все сильнее и сильнее, приближаясь к сердцу.

Ф. Э. Дзержинский

Когда надлежало соблюдать закон, они попрали его; а теперь, когда закон перестал действовать, они настаивают на том, чтобы соблюдать его. Что может быть жалче людей, которые раздражают Бога не только преступлением закона, но и соблюдением его?

Иоанн Златоуст

Не так уж и много насчитается в истории выстрелов, которые бы пустили столько крови, как выстрелы, что прогремели 30 сентября 1918 года.

Первый из них грянул в Петрограде…

Пять лет спустя после этого убийства Марк Алданов написал очерк, где тщательно зафиксировал все подробности события, которые ему удалось выяснить…

«16(29) августа (накануне убийства Урицкого) он пришел домой, как всегда, под вечер. После обеда он предложил сестре почитать ей вслух — у них это было в обычае. До этого они читали одну из книг Шницлера, и она еще не была кончена. Но на этот раз у него было припасено другое: недавно приобретенное у букиниста французское многотомное издание «Графа Монте-Кристо». Несмотря на протесты, он стал читать из середины. Случайность или так он подобрал страницы? Это была глава о политическом убийстве, которое совершил в молодости старый бонапартист, дед одной из героинь знаменитого романа…

Он читал с увлечением до полуночи. Затем простился с сестрой. Ей суждено было еще раз увидеть его издали, из окна ее камеры на Гороховой: его вели под конвоем на допрос.

Ночевал он, как всегда, вне дома. Но рано утром снова пришел на квартиру родителей пить чай. Часов в девять он постучал в комнату отца, который был нездоров и не работал. Несмотря на неподходящий ранний час, он предложил сыграть в шахматы. Отец согласился — он ни в чем не отказывал сыну.

По-видимому, с исходом этой партии Леонид Каннегисер связывал что-то другое: успех своего дела? Удачу бегства? За час до убийства молодой человек играл напряженно и очень старался выиграть. Партию он проиграл, и это чрезвычайно взволновало его. Огорченный своим успехом, отец предложил вторую партию. Юноша посмотрел на часы и отказался.

Он простился с отцом (они более никогда не видели друг друга) и поспешно вышел из комнаты. На нем была спортивная кожаная тужурка военного образца, которую он носил юнкером и в которой я часто его видел. Выйдя из дому, он сел на велосипед и поехал по направлению к площади Зимнего дворца…»{329}

Здесь мы прерываем цитату из очерка «Убийство Урицкого», поскольку далее Марк Алданов описывает событие по слухам, а у нас есть возможность привести свидетельства очевидцев.

Однако, прежде чем перейти к рассказу о событии, произошедшем в вестибюле дома номер шесть на Дворцовой площади, где размещался Комиссариат внутренних дел Северной коммуны, отметим, что Алданов хорошо знал Леонида Каннегисера и любил его. И понятно, что он, может быть, и неосознанно, несколько романтизировал своего героя:

«Он всей природой своей был на редкость талантлив. Судьба поставила его в очень благоприятные условия. Сын знаменитого инженера, имеющего европейское имя, он родился в богатстве, вырос в культурнейшей обстановке, в доме, в котором бывал весь Петербург. В гостиной его родителей царские министры встречались с Германом Лопатиным, изломанные молодые поэты со старыми заслуженными генералами{330}. Этот баловень судьбы, получивший от нее блестящие дарования, красивую наружность, благородный характер, был несчастнейшим из людей».

Алданов тщательно отбирает факты, и не то чтобы идеализирует, а как бы поэтизирует отношения в семье Каннегисеров. И, повторяю, это по-человечески очень понятно. Для Алданова — Каннегисеры не были посторонними людьми…

Но вот что странно…

Вчитываешься в протоколы допросов, снятых сотрудниками ПЧК с очевидцев убийства, и вдруг явственно начинаешь ощущать какую-то особую торжественность, даже некий поэтический ритм в рассказах о происшествии этих весьма далеких от поэзии людей.

«Убийца высокого роста. Бритый. Курил папироску и одну руку держал в кармане. Пришел приблизительно в десять часов утра. Молча сел у окна и ни с кем не разговаривал. Молчал»{331}.

«Урицкий направился на лестницу к лифту, я открывал ему дверь. В этот момент раздался выстрел. Урицкий упал, женщина закричала, а я растерялся. Потом я выскочил на улицу — преступник ехал на велосипеде»{332}.