Андрэ Шварц-Барт - Последний из праведников

• Название: Последний из праведников
• Автор: Андрэ Шварц-Барт
• Издательство: Библиотека Алия
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1978

В книге «Последний праведник», которая воспринимается как хроника, автор широко использует еврейские источники, восточноевропейский и еврейский фольклор, а также исторические документы (особенно в главах, в которых описаны нацистские преследования). Изложение реальных событий переплетается с вымыслом. Все повествование, посвященное истории одной еврейской семьи, построено вокруг легенды о ламед-вав цаддиким, которую Шварц-Барт интерпретирует нетрадиционно, по-своему. Автор рисует страшную картину кровавых преследований, выпавших на долю евреев Европы, начиная со времен крестовых походов, в частности, с погрома в городе Йорк в 12 в. и гибели Иом-Това бен Ицхака из Жуаньи, и до третьего рейха и Катастрофы европейского еврейства. Герои книги — члены семьи Леви, потомки Иом-Това, в каждом поколении которых есть один скрытый праведник; последний из них, Эрни, гибнет в газовой камере. Центральные части романа дают увиденную глазами еврейского ребенка картину нарастания антисемитских и нацистских настроений в тихом провинциальном немецком городке, главным образом, в детской среде и школе. Большой интерес представляют многочисленные бытовые сцены и язык книги — эпический, богатый метафорами и изобилующий идишизмами. Один из ее лейтмотивов — дань уважения и благодарности евреям, которые на протяжении веков предпочитали смерть отказу от веры отцов.

---

Наученный примером Морица, дед прибрал Эрни к рукам чуть ли не в четыре года. Он выписал из Польши старинный еврейский рельефный алфавит и начал обучать Ангелочка дедовским способом — привлекательным на вкус: малолетний ешиботник с удовольствием облизывал смазанные медом буквы из розового дерева. Позднее, когда Эрни научился уже читать не только слова, но и части фраз, Мордехай строил их из пряников, в изготовление которых Юдифь вкладывала все свое мастерство.

Эрни ходил за дедом по пятам. Их взаимная привязанность начала беспокоить маму-Блюменталь. Прикладывая ухо к дверям, она ничего не слышала, кроме шепота, то таинственного, то такого нежного, что у нее больно сжималось сердце. Однажды ей удалось разобрать слова: «Ну, как, одолжишь мне свою бороду?» А потом снова многозначительное шушуканье. Но больше всего она расстраивалась, видя их вместе. Когда они сидели во время этих проклятых занятий над ивритом, она наблюдала за ними из кухни. Они, казалось, наперебой старались угодить друг другу — старик не меньше ребенка. Если Эрни задавал вопрос, дед, прежде чем ответить, задумчиво склонял голову, словно вел ученые споры с талмудистами. К тому же время от времени старик клал руку на курчавую головку и теребил чубчик.

Маленькая. Блюменталь ничего не понимала. Она чувствовала, что между стариком и ребенком существует своего рода пуповина, и только не могла себе представить, какие питательные вещества проходят по ней. Однажды, подсматривая через кухонное окно, она увидела, что ребенок склонился над букварем и степенно поглаживает воображаемую бороду. Ей открылась необычайная истина: оказывается, Эрни подражает деду! Насторожившись, она стала замечать и другие признаки: когда мальчик считал, что никого кругом нет, он закладывал руки за спину, нахмуривал брови, опускал голову и тяжелым старческим шагом ходил вокруг стола, словно погруженный в размышления о Талмуде. А иногда, сидя за букварем, он вдруг начинал читать нараспев, как читают набожные евреи. Однажды она случайно увидела, как он осторожно заталкивает в правую ноздрю воображаемую щепотку табаку и затем медленно вдыхает ее, задирая при этом голову точно, как дед.

Вскоре в один из канунов субботы дед после молитвы поднялся в свою комнату и вынес оттуда огромный фолиант в кожаном переплете. Маленькая Блюменталь кое-что слышала об этой книге от господина Леви-папы, который иногда в минуты близости ронял слово-другое. Поэтому смутное представление о Праведниках из Земиоцка и о почтовых переводах, посылаемых ежемесячно в Польшу, она имела. Она могла бы узнать и больше, но ее не интересовала эта потаенная сторона жизни семейства Леви, она никогда слова о ней не говорила мужу, делая вид, что ничего не знает. Поэтому она поразилась не меньше, чем Юдифь и Биньямин, когда старик, неторопливо раскрыв книгу, начал читать первую главу. Воцарилась гнетущая тишина. Дети не спускали глаз с побледневшей от гнева Муттер Юдифь, которая не смогла сдержать возмущенного крика. Дед поднял веки и испепелил ее взглядом.

— Эти дети не знают, что такое настоящий еврей, — сказал он ледяным тоном и, нервно постукивая пальцами по столу, добавил: — А ты уже забыла, что я еще мужчина в доме.

И он продолжал чтение тем же ровным и резким, чуть дребезжащим голосом. Читал он и в следующую пятницу.

Маленькая Блюменталь достаточно знала иврит, чтобы понять жизнеописания мучеников. Она старалась выбросить из головы все эти ужасы. И ей было больно смотреть на Ангелочка, который, широко раскрыв глаза, поддался вперед и «подражал» всем сердцем окровавленным персонажам, книги. Потом на четвертую пятницу, когда дед закончил чтение, Ангелок поднял указательный палец и спросил: «Это все было на самом деле?»

У господина Биньямина Леви вырвался неприятный ледяной смешок.

Муттер Юдифь, казалось, готова была взорваться от бешенства. Она с мольбой посмотрела на деда, который заколебался, стал покусывать усы и, наконец, сказал разбитым голосом:

— Ну, как ты думаешь, птенчик мой, может такое быть на самом деле?

Тонкая складка залегла между бровями ребенка.

— Нет, конечно! — ответил он с горечью.

На этих словах дед закрыл книгу и вышел из столовой. Поздно ночью до маленькой Блюменталь донесся голос Муттер Юдифь, которая спорила с дедом. Больше он никогда не выносил невероятную хронику рода Леви.

Усердие, с каким относился Эрни к урокам деда, никогда не нравилось Муттер Юдифь.

— Ему и медом не надо мазать буквы — только позволь сидеть над букварем. И что там такого хорошего?

Она опасалась, как бы Мордехай, питая эту ранимую душу «старыми сказками», не занес в нее «вирус земиоцкизма», как говорил Биньямин. К счастью, за лекарством было недалеко ходить: скоро маленький Эрни пойдет в школу и там узнает игры, подобающие его возрасту, — по крайней мере на это надеялась бабка.

Но оказалось, что изучение Закона сделало мозг мальчика восприимчивым не только к Пятикнижию и Пророкам, но и к безбожной школьной программе. Муттер Юдифь утешалась тем, что Эрни явно запустил уроки Мордехая, увлекшись школьными занятиями.

Большей частью он готовил уроки в кухне, и маленькая Блюменталь освобождала для него место на столе, а Муттер Юдифь выискивала предлог, чтобы вторгнуться на кухню. И пока школьник, склонившись над тетрадкой, высовывал от усердия язык, обе соперницы, ревностно следя друг за другом, бросали на него по очереди любопытные и тревожные взгляды.

В один роковой день он вернулся с целой охапкой наград, полученных за успехи.

Ни Мордехай, ни Юдифь не выразили особого восторга. Хоть и по диаметрально противоположным причинам, они сохраняли сдержанность относительно этого события, которое послужило Биньямину поводом осыпать сына поцелуями. А маленькая Блюменталь, мучимая страшной тревогой, но и восхищенная, только сложила молитвенно руки и без конца повторяла:

— Пусть это будет к добру. Боже мой, пусть это будет к добру!

Когда Эрни важно поднялся по лестнице, Муттер Юдифь на цыпочках последовала за ним. Увидев, что он прокрался в комнату молодых супругов, она тихонько подошла к двери, приложила ухо к замочной скважине и услышала умопомрачительные слова.

— Опять вы? Что ж, поздравляю, мой мальчик, поздравляю, дружок. И снова вы? — говорил Ангелок чужим, менторским немецким голосом, но со своей напевной еврейской интонацией.

Потом она услышала легкий смешок, будто мышь скребется, и поняла, что Ангелок иронически фыркает перед зеркалом. Она не выдержала и сама расхохоталась от счастья. За дверью мгновенно наступила тишина.

До этого дня в доме водились только молитвенники, священные книги и забытые детьми учебники. Поначалу, когда Муттер Юдифь видела, что Эрни с головой уходит в книги, полученные им в награду, она не тревожилась: принимала это как неизбежное проявление местных нравов. Но однажды вечером она усомнилась в правильности своего суждения и попросила Биньямина пояснить ей, что за книги читает Ангелок. Ответ сына ее удивил: два сборника волшебных сказок, роман о приключениях, происходивших в Китае, и три рассказа о немецком рыцарстве! После получаса запутанных объяснений она вскипела:

— Ничего не понимаю из твоих рассказов! Я хочу знать одно: то, что в них написано, было на самом деле? Таки да или нет?

— Таки нет, — решительно заявил Биньямин.

— Ага, значит, все это вранье, — с нескрываемым отвращением проговорила Муттер Юдифь.

— Не вранье, а сочинения.

Юдифь заморгала глазами и процедила сквозь зубы:

— Ну, теперь скажи еще, что я, сумасшедшая, да?

На этом разговор окончился.

Но мнение Муттер Юдифи и по этому поводу сложилось окончательно. В тот же день она впервые заметила, что, если Эрни внезапно оторвать от чтения, он смотрит на вас невидящим взглядом, затуманенным страстной мечтой, и только потом с сожалением узнает вас.

— Ты где витаешь? — спрашивала она его нежно.

И, так как ребенок смотрел на нее без всякой радости, она начинала жалеть, что не может последовать за ним в тот мир, где тем, кто умеет читать, доступны невидимые простым глазом вещи, да еще такие прекрасные, что оттуда не хочется возвращаться в здешний мир.

Вскоре неведомым ей образом у ребенка в руках появились новые книги — одна увлекательней другой. В некоторых были картинки, а на них всадники, женщины в длинных платьях, усыпанных брильянтами, неведомые звери, невиданные растения — не иначе как из Китая. Но больше всего Юдифь боялась сочинений без картинок, которые не раскрывали перед ней своего содержания. Когда ребенок отрывался от них, у него был совсем отсутствующий вил. Через несколько недель веки его покраснели, воспалились, и на белках появились опасные прожилки. В один прекрасный вечер у Эрни за столом начали слезиться глаза от усталости. В полном смятении Юдифь призвала в свидетели все семейство, потому что ясно, что так дальше продолжаться не может!