Иоанн Киннам - Краткое обозрение царствования Иоанна и Мануила Комнинов

• Название: Краткое обозрение царствования Иоанна и Мануила Комнинов
• Автор: Иоанн Киннам
• Жанр: История

---

** 2 Небольшой остров у берегов Далмации, с городом того же имени. Славяне называют его Трогиром. Hoff. Lex.

*** 3 Город Далмации при заливе Адриатического моря, с крепким замком. Hoff. Lex.

**** 4 Сильная крепость в Далмации на берегу Адриатического моря, недалеко от древней Салоны, или нынешней Тузлы, по-славянски Сплит. Hoff. Lex.

***** 5 Народом какцикийским Киннам называет, по всей вероятности, одну из кроатских триб, которых Люций считает двенадцать. Hist. Dalmat. L. 4, с. 46.

****** 6 Диоклеей называется целая область Далмации (Сербии). Бывший в ней главный город Диоклея, как говорит Константин Порфирородный, основан Диоклетианом; у Птоломея называется он Doclea, а сербы прозвали его Дуклей. Дукля оставалась городом знаменитым до самого вторжения турков; он лежит при впадении Зеты в Мораву. Из развалин его, по сию пору называемых Дуклян-град, образовалось нынешнее местечко Подгорица. Шафарик. Т. II. Кн. 1. стр. 450.

******* 7 Кардон у Киннама есть то же, что Скидар, во время римлян Скодра, а ныне Скадр, город при слиянии Бояны и Дримца, столица сербского короля Вълкана (1089-1105. Шафарик. Т. II. Кн 1. стр. 452).

******** 8 Острумбица ныне - Островица. Carol. du Fresne ad h. I.

********* 9 Древняя столица далматских правителей Салона, ныне Солина, по-турецки Тузла, лежит на реке Яле,- город весьма древний, упоминаемый уже Птоломеем (Sallis). Шафарик Др. Т. II. Кн. 1. стр. 430.

Книга 6

1. По возвращении Андроника1*0 из Тавроскифии, как было сказано, царь не только удостоил его дружбы, но и, щедро одарив золотом, послал в Киликию, чтобы он привел в порядок тамошние дела; а для ведения больших расходов предоставил в его пользу сбор податей с Кипра. Впрочем, Андроник на {277} назначенном ему месте пробыл недолго и сперва обручился с родной сестрой Августы, Филиппой, хотя наш закон1**1 не допускал этого; потом, оставив ее без всякой причины и взяв с собой большие суммы царских денег, собранных им в виде податей с Киликии и Кипра, отправился в Палестину. Встретившись там с дочерью севастократора Исаака, которая, как сказано, была замужем за Балдуином, а когда он умер и власть его перешла к брату, жила вдовствующей в городе Аке; он часто бывал у этой вдовы, как родственницы, и вступал с ней в какие-то тайные совещания. Простираясь же далее, воспламенился к ней беззаконной и нечестивой любовью и, заведя с ней связь, взял ее и уехал в землю сарацинов, где впоследствии имел от нее детей. Затем, обойдя многие иноземные страны, проник он в восточную часть земли иберийской, а оттуда спустя немного времени опять пришел с женой к персам, и, из Персии делая частые набеги на римские пределы, этот злодей поработил множество людей и военную добычу передавал персам, за что Церковь и предала его анафеме.

______________

* 10 О возвращении Андроника и о родстве его с Мануилом см. Nicet. L. 4, n. 4, 5. Will. Tyr. L. 20, с. 2; также табл. Комниных.

** 11 Матфей, монах (Quaest matrimonial. L. 8 juris graeco-rom. p. 482), говорит, что у греков вступление в брак с родственницами возбранялось до пятого колена. См. Pachymer. L. 6, с. 6.

2. Около этого времени в Византии произошел спор о славе Христовой по следующему случаю. Был некто Димитрий1*, родом рим-{278}лянин, но происходивший из азийской деревни Лампы. Мало, думаю, знаком он был с энциклическим образованием и светскими науками, зато прилежно занимался божественными догматами и свою о них говорливость всегда простирал до бесконечности. Часто отправляемый в качестве посла на Запад и к народам Италии, он возвращался оттуда с сильным нравственным насморком2**, начинал говорить много нелепого и не переставал исследовать божественную природу,дело, никому другому не дозволенное, кроме учителей и лучших иереев да царей ради их достоинства. Наконец, возвратившись из земли алеманов, он стал уже открыто склонять народ к иномыслию и однажды заговорил о том же, беседуя с царем. Тут царь спросил его3***, в чем состоит это учение,- и он тотчас изложил все его содержание. Дело вот в чем. "Люди дерзают говорить,- начал Димитрий,- что один и тот же - и меньше, и равен рождающему Его Богу".- "Так что же? - сказал царь. - Разве мы не говорим, что один и тот же есть и Бог, и человек?" - "Да",- отвечал он. А царь продолжал: "Так вот, как человека мы признаем Его меньшим, а {279} как Бога - равным. То же самое говорит и Спаситель; в одном месте Он сказал: Отец мой болий мене есть. И если этого нельзя приписать той и другой природе,- что было бы крайне нелепо,- то приведенное изречение необходимо приложить ко второй (человеческой), ибо не прилагать его ни к которой - безумно. Следовательно, люди говорят об этом хорошо, сколько понимает наше величество".- "Нет, они явно заблуждают",сказал опять Димитрий. Этим тогда и заключился разговор. Потом, спустя немного времени, Димитрий изложил свои мнения даже в книге и представил ее царю. Тогда царь сказал ему: "Если можно скрыть эту книгу под землей, то немедленно закопай ее, чтобы не сделаться тебе виновником погибели многих. Ведь мне надобно крепко держаться высказанного мною учения; да, я думаю, и не легко кому-нибудь отклонить меня от него". Но тот сделался еще дерзновеннее и показывал свое сочинение как частно, так и в собраниях, даже вошел в сношение со многими архиереями и некоторыми левитами, которых мы называем диаконами. Найдя же себе много единомышленников, он стал еще открытее восставать и нападать на тех, которые принимали слово "меньше". Через это спор обобщался и чрезвычайно усиливался, так что тогда не было никого, кто не говорил бы и не делал исследований по этому предмету, к какой бы стороне ни принадлежал. Узнав об этом и принимаясь за дело с осторожностью, царь медлил и отказы-{280}вался передать его на общее обсуждение. Видя же, что почти все склоняются на мнение Димитрия, начал он призывать к себе состязателей то по одному, то по два, то более и, рассматривая с ними предмет спора, многих из них, не могших противоречить ему, убедил в противном мнении, потому что хотя и не получил диалектического образования, зато природной проницательностью и глубиною понимания превосходил всех вообще людей, живших в наше время. И никто не отрицал в нем этого,- не только из тех, которые были в близком к нему отношении (ибо таких можно было бы подозревать в лести), но и из людей, ему неизвестных. Если он принимался объяснять что-нибудь, то раскрывал дело с чрезвычайным искусством, ясностью и простотой выражения, из какой бы части философии ни взят был вопрос: из естественных ли наук, или из богословских, или даже из чего другого; потому что слушал и божественное, и светское учение, мог много говорить и о Марсе и Меркурии, хотя почти никогда не отрывался от воинских занятий. Итак, благодаря природным способностям, о которых мы говорили, царь склонил к своему мнению многих, с кем сходился, тогда как прежде не было никого, кто бы не принадлежал к противной ему партии, кроме Луки, управлявшего тогда церковными делами, который, впрочем, еще не отваживался открыто высказывать свои мысли, и еще не более шести диаконов. Все же другие, видя, что после до-{281}машнего разговора с царем многие покидают их сторону, думали, что на этих домашних беседах они привлечены к нему гибкостью его суждения и изворотливостью языка, и стояли в своем убеждении, так что никто из них наедине и тайно не приходил к единомыслию с царем. "Ведь если не теперь,- говорили они,- то после смерти,- там непременно будет он предан анафеме" и делали собрания то в собственных домах, то в домах некоторых знатных лиц. Не зная еще всего этого, царь однажды призвал к себе частно епископа Новых Патр Евфимия1**** и, желая заняться с ним делом о славе Христовой, стал спрашивать его. Но тот сжал губы и стоял молча. Когда же царь спросил о причине молчания, он вдруг заговорил и высказал все дело. Раздраженный этим, царь - чего прежде с ним не бывало (ибо что ни делал он, все делал спокойно и без запальчивости), грозил столкнуть его с высоты, если, извращая здравое мнение о Боге, они будут приписывать это Богу. "Но чтобы вам узнать,- сказал он, изменив голос,- каковы вы и как, рассуждая неправо о Боге, оскорбляете и меня (я удерживаюсь от обиды, боясь правое мнение уронить наказанием за личное мне оскорбление; ибо уравнение добрых дел с худыми может отожествить и самые мысли, из которых происходят те и другие), воору-{282}житесь и постарайтесь сразиться со мной одним, выступающим против всех вас,- сразитесь не силой рук, а действенностью слова. Мне ненавистна победа над побежденным, свидетель - теперешнее дело: самым явным образом оскорбляемый, я, как видишь, удерживаюсь от мщения. Скажу еще: вам не следовало рассеивать это по углам; да кто и принуждал вас? Или кто отнимал у вас свободу? Изгонялось ли когда-нибудь ваше слово от моего престола? Какую пользу извлеку я сам из того, что стану защищать уродливое учение? Итак, чтобы не уронить своей чести в словесных исследованиях, что испытали уже многие из вас (впрочем, я никогда ничего такого не высказывал), мне, без сомнения, остается не предавать моих убеждений о Боге. Впрочем, если бы кто взялся изменить мои мысли, говоря согласно со Священным Писанием, я нисколько не постыдился бы последовать ему. Одно только будем иметь в виду - не оскорблять Бога; за Него я готов тысячекратно терпеть оскорбления. Так говорил царь и потом, спустя несколько дней принеся значительное количество книг, в которых раскрывался спорный вопрос, передал дело на общее исследование. Тогда всякий раз многие оставляли противную сторону, пока во мнении с другими патриархами не сошлись все и не согласились, что царь лучше понимает смысл Священного Писания, а Луку открыто оскорбляли, подвергали насмешкам и кричали, что его следует низвергнуть с престола, по-{283}лагая, что он управляет делами неискусно; ибо признавались, что если побеждены они мнением Луки и возвратились к истинному учению веры, то потому, что приняли мнение царя; иные же при этом возводили на него и другие вины. За такие пристрастные отзывы их о Луке осуждал их, думаю, и царь, когда сказал: "Это дело пусть будет до времени отложено; прежде окончим настоящее, а потом рассмотрим и то и сделаем надлежащее заключение". Отраженные этим, они утвердили определение, которое подписал и сам царь, и наконец, вырезав его на камне, поместили в храме Софии с левой стороны от входа. Так кончилось исследование. Что касается до меня, то относительно подобных предметов я всегда был того мнения, что человек никак не должен подвергать исследованию естество Божие. Скажу еще о том, что нахожу удивительного в самодержце. Однажды, когда он участвовал в исследовании спорного предмета (а исследование его продолжалось около шести лет), явился в собрание один из придворных чинов и донес ему на ухо, что царица выкинула и что выкидыш - мужского пола. Но он, нимало не изменившись в лице, продолжал сидеть и внимательно слушал, что говорилось; по окончании же рассуждений того дня встал и, упав к ногам иереев, говорил: "Святые отцы! Сейчас пришло ко мне известие с женской половины, что выкинут младенец мужского пола - величайшая моя надежда; прошу вашу святость, вознесите {284} молитву к Богу, вознесите, умоляю вас. Если я не право подвизался в этой священной борьбе, то да не созреет и после мое семя того или другого пола, пусть не сбудутся мои надежды; а когда мой образ мыслей благоугоден Богу надежда моя исполнится не в продолжительном времени". Сказав это, он поднялся с земли; а иереи, приклонив колена, со слезами призывали Бога и потом разошлись. Прошло немного времени, и у царя родился сын1***** - образ Харит, цвет природы. Но каков он собой, будет описано в своем месте. Этим и закончилось исследование упомянутого предмета. Лука, так как обвинители не представили ничего достойного внимания, опять остался на престоле. Напротив, предстоятель Корциры Иоанн и один из монахов, по имени Ириник, упорно державшиеся прежнего мнения, преданы анафеме, а иные исключены из церковных каталогов.