Александр Нилин - Стрельцов. Человек без локтей

• Название: Стрельцов. Человек без локтей
• Автор: Александр Нилин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-235-02438-9

Вниманию читателей предлагается не вполне обычная биография. Книга А. П. Нилина написана в биографическо-мемуарном жанре: она наполнена личными воспоминаниями автора, его размышлениями не только о судьбе Эдуарда Стрельцова, но и о времени, в котором довелось жить великому футболисту, а также о времени, в котором тот оставил нас жить после своего ухода. Автор раскрывает малоизвестные страницы быта своего героя, его жизни как на свободе, так и в заключении, подробности взаимоотношений с матерью, женами, детьми, друзьями, случайными знакомыми. В книге использованы письма из архива семьи Стрельцова, мемуары, многочисленные свидетельства современников, а также редкие фотографии, многие из которых публикуются впервые.

---

Работал вторым тренером Григорий Федотов — и ничего с ним в этой должности не случилось. Заболел он от горя и вскоре умер, когда отобрали у него работу в ЦСКА. Стрельцов говорил, что не может забыть, как получил Григорий Иванович в Тбилиси (они там волею футбольного календаря оказались одновременно) телеграмму насчет увольнения: «Никогда не забуду, какое лицо у него было тогда». Был поддужным и Всеволод Бобров — правда, он согласился стать вторым при Борисе Андреевиче Аркадьеве, оставаясь в имидже любимого ученика маэстро… Казалось бы, и Эдуард Анатольевич мог изобразить из себя помощника старого друга Кузьмы, ведомого им, как в давешние годы.

Но сделанная в дни их сотрудничества фотография выдает с головой и помощника, и отчаявшегося подчинить себе Эдика шефа. И в оценке сложившейся ситуации я целиком на стороне Иванова.

Стрельцов, сам того не сознавая, держится с патроном так, что и вязаная конькобежная шапочка, напяленная по-клоунски небрежно, кажется на нем полковничьей папахой. Руководящая вальяжность в облике помощника подавила бы и габаритного тренера, а уж Валентина Козьмича, тогда еще не избавившегося от юношеской худобы, и подавно. Из снимка непонятно — вернее, понятно — кто кем руководит. Спокойное неповиновение Стрельцова способно было рассердить любого начальника больше, чем если бы проявлял он командирскую инициативу.

Когда-то в Художественном театре то ли Станиславский, то ли Немирович-Данченко, затрудняясь с определением функций одного булгаковского персонажа, остановился на соломоновом решении — обозначить саму должность фамилией замечательного сотрудника. Ничего бы лучше и для Стрельцова не придумать. Но как поступиться субординацией? Должность, поименованная стрельцовской фамилией, предполагает неограниченную самостоятельность.

Мне кажется, что Валентину Козьмичу неприятна была и предыстория назначения Эдуарда Анатольевича к нему в штаб.

…«Дед» выиграл с «Торпедо» Кубок в начале семидесятых. Но не убедил дирекцию и партком, что в шестьдесят три года сможет вступить в автозаводскую реку (как будто в докиевской жизни Виктора Александровича миллион раз не выгоняли из команды и не возвращали обратно). И когда штаб собрали для беседы с начальством, им объявили, что для пользы дела от своих должностей освобождаются Маслов и Батанов. Борис посмотрел на Кузьму — тот пожал плечами. Иванов оставался. Но насчет того, делать ли его снова старшим тренером, видимо, некоторые сомнения у командиров производства возникали. Кое-кто из них склонялся и к Марьенко.

Стрельцов рассказывал, что его вызывали к заводским и партийным начальникам — спрашивали мнение: кого назначить? И он их уверил, что лучше Иванова никого не придумать. И они, а не Кузьма, предложили ему войти в тренерскую обойму. Но в справочниках фамилии стрельцовской в графе тренеров я, как ни искал, не нашел.

Эдик, однако, считал, что Лида Иванова испугалась, что его и старшим тренером вполне могут назначить, если у Кузьмы дела не пойдут. Я сомневаюсь в малейшей возможности такого назначения, как и в нужности самому Стрельцову быть старшим тренером.

Важнее, мне кажется, что вел он себя по-стрельцовски — и не захотел стать буфером между бывшим партнером и футболистами его команды. Профессиональный кодекс он, не спорю, нарушал. Но зато остался Стрельцовым. Чего и не требовалось доказывать.

…В последующие годы он почти каждое лето приезжал в Мячково, но оставался на той части территории, где разбивали спортивный лагерь для подопечных детей и тренеров, с ними занимавшихся. На дачу к мастерам не заглядывал. Но когда после смерти Эдика я спросил Иванова: ощутимо ли на футбольной даче отсутствие Стрельцова? — он, к моему удивлению, ответил не задумываясь: «Очень». И добавил, что когда равнодушная к реликвиям нынешняя торпедовская молодежь встречалась с Эдуардом на лесной тропинке, то смотрела на него, как на «прекрасную картину» — я дословно привожу слова Кузьмы…

43

Способности настоять на своем, умения подавлять своей волей других Стрельцов не проявлял и в занятиях с детьми.

После данной им на игру установки ученики бывало обращались к нему со встречным предложением: а может быть, Анатольевич (всех тренеров звали по имени-отчеству, а его запросто Анатольевичем), мы попробуем…

Это в нашем-то мире яростных, непримиримых амбиций, где и в дворовом футболе никто бы со старшим не посмел спорить, где на всех этажах моментально делаешься смертельным врагом заведующего чем бы то ни было, выразив тень несогласия, где гноишь с чистой совестью хоть чуточку инако, чем ты, мыслящего, когда сам дорвешься до власти, сопливые дети, никто из которых, кроме Сергея Шустикова (тоже, замечу, не Пеле), заметным игроком не стал, вместо того, чтобы расплакаться от счастья общения со Стрельцовым, решаются не согласиться с величайшим футболистом XX века. И величайший футболист не гневается на их своеволие, а только спрашивает: «Справитесь?» И когда не справляются, не колет никому глаза собственной правотой. А разговаривает с каждым, не скрывая своей удрученности игрой подопечных, но совершенно на равных. Спорит с ними, как спорил бы с игроками своего ранга — существуй такие игроки. Раиса недоумевала: «Все они для него Сереги, Мишки, со всеми он по-свойски».

Когда шел прием в торпедовскую школу, он никому не умел отказать. Брал в свою группу до полусотни детей, а в оправдание говорил, что лишние все равно за зиму отсеются…

Нет, был, конечно, случай, когда Анатольевич проявил себя строгим наставником. Сын Воронина Миша притворился в спортивном лагере больным, попросил освободить от тренировки, а сам с девчонками пошел в лес, прихватив винца. И тренер посчитал, что в четырнадцать лет так вести себя рановато — и позвонил отцу нарушителя, сообщив, что отправляет Михаила в Москву для исправления. У младшего Воронина был свой контраргумент — лет шесть назад до случившегося в лагере он как-то вернулся с занятий раньше времени, порадовав родителей информацией, что Эдуард Анатольевич пришел пьяный и сказал, что тренировки не будет.

Ему легко было держаться рядовым, поскольку он всегда знал, кто он, — и в скромности Эдика, о которой всегда все любившие его твердили, выражался жизненный стиль, а не робость или, тем паче, запрятанная вглубь гордыня.

Ему не по нутру было приказывать — власть над людьми ему ни в какой форме не требовалась. Вместе с тем он осознавал, что для него многое готовы сделать и без просьб — и стеснялся злоупотребить этой добровольностью.

Мы снимали на стадионе телесюжет о нем. И режиссерша попросила Эдуарда Анатольевича пересечь поле. Стрельцову неохота было вставать с места — и он попытался ее уверить, что директор никому не разрешает ходить по газону. Но когда стали записывать интервью с ним — и Эдик понял, что стрекот газонокосилки мешает звукооператору, он тут же велел выключить косилку.

Игорь Стрельцов заметил, что в занятиях с детьми совсем уж не секретом становились спартаковские пристрастия отца. В команде мальчиков шестьдесят первого года рождения, тренируемых Эдуардом, в чести были и «стеночки» накоротке, и все прочие прибамбасы, любимые в «Спартаке», чьим болельщиком не переставал быть торпедовский на все времена символ.

44

«Если написать всю правду, то мы с тобой Нобелевскую премию получим», — первое, что сказал Стрельцов, когда я снова, более чем десять лет спустя, завел беседу о книге его мемуаров.

Мне бы обрадоваться, что мы одинаково смотрим на литературу. К тому же занимаем смелую позицию — в те времена книги отечественных нобелевских лауреатов, кроме Шолохова (но я отчего-то догадывался, что Эдик не «Тихий Дон» имеет в виду), у нас в стране запрещались. Я их все равно читал, но уверенности в том, что и Эдуард прочел «Доктор Живаго», у меня не было.

Но книгу Стрельцова, работу над которой никогда не санкционировало комсомольское издательство, в начале восьмидесятых вознамерилась выпустить «Советская Россия» — издательство ЦК КПСС. И не думаю, чтобы директор издательства, относившийся к проекту без энтузиазма (ему редактор Лидия Петровна Орлова, все это затеявшая, до поры и не сообщала, что процесс пошел), обрадовался бы, услышав наш разговор о нобелевских перспективах.

И все же как литзаписчика меня не могли не интересовать литературные вкусы Эдуарда. Однажды он к чему-то заметил, что Шукшин — тоже еще не вся правда. Но по тому, что Эдик читал или смотрел по телевизору, у меня не складывалось впечатления, что правда в искусстве так уж лично ему важна.

Читать он стал гораздо больше, чем в бытность игроком. Из каждой поездки с ветеранами он привозил домой по несколько книг. Дальше я немножечко расскажу о той обстановке, в какой проходили ветеранские гастроли, — и тогда забота Стрельцова о пополнении своей библиотеки покажется еще трогательнее. Книг в семье накопилось огромное количество, сегодня в гараже они уложены в девять ящиков — и сын Игорь собирается подарить их школе, где учится внук великого футболиста Эдик. Игорь с женой детективами увлекаются, видимо, меньше, а отец собирал сплошь детективы.