Сергей Плеханов - Писемский

• Название: Писемский
• Автор: Сергей Плеханов
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1986

Жизнь и творчество Писемского, автора таких этапных произведений русской литературы, как романы «Тысяча душ», «Люди сороковых годов» и др., тесная дружба со многими корифеями отечественной литературы и выдающимися представителями русской сцены, его общественная деятельность – все это дало возможность воссоздать судьбу писателя-демократа на широком фоне важнейших литературных, общественных и политических событий середины XIX века.

---

– О нет, Александр Николаевич представил нам истинный идеал! – с горячностью возразил Григорьев.

– Сколько же еще надо доказывать вам, господа, что искусство не может существовать само для себя. Не стану повторять своих писаний по поводу комедии, мне кажется, я вполне убедительно показал идеальное направление этого нового слова в нашей литературе. Но теперь, к досаде своей, я должен доказывать автору «Тюфяка», что он создал истинно учительное произведение. Ведь эта повесть – самое прямое и художественное противодействие натуральной школе; герой романа, то есть сам Тюфяк, с его любовью из-за угла, с его неясными и не уясненными ему самому благородными побуждениями пополам с самыми грубыми наклонностями, с самым диким эгоизмом, этот герой, несмотря на то, что вам его глубоко, болезненно жаль, тем не менее – Немезида всех этих героев замкнутых углов с их не понятыми никем и им самим не понятыми стремлениями, проводящих «белые ночи» в бреду о каких-то идеальных существах, к которым не смеют подойти в действительности, или страдающих в действительности от этих же самых идеальных существ; только вы, Алексей Феофилактович, может быть, и даже, вероятно, с душевною болью, отнеслись к этому герою как следует, комически.

– Что это за «белые ночи»? – с подозрением спросил Эдельсон. – На кого вы намекаете – на беднягу Достоевского? Мне кажется, его повесть не стоит такого отношения, тем более что автор второй год гниет где-то в сибирской каторге.

На лицо Григорьева как бы набежала тень, взгляд потух. Аполлон Александрович опустился на диван и, сцепив пальцы рук, уставился на «иконостас» Погодина, помещавшийся над бюро. Там висели фотографии писателей, репродукции известных картин, портреты виднейших славянофилов.

– Да, вот мы тут толкуем все о литературе, а люди за свои сочинения не токмо что славы, отзыва не получают! Не могу себе представить, чтобы тот же Достоевский забросил перо – уж по крайней мере какие-то замыслы вынашивает. Только суждено ли им осуществиться?

– А случай с Юрием Федоровичем Самариным вспомним – прочитал в узком кружке свои «Письма из Риги» против немецкого засилья в Остзейском крае – и на тебе, угодил в крепость... – зябко кутаясь в халат, проговорил Погодин. – Ну ладно, Достоевский к Петрашевскому ходил, про какой-то там переворот они толковали. И его все-таки не за сочинения в кандалы забили. Но когда благомыслящего славянофила именно за благие мысли в каземат тащат...

– Я слышал, что и у Петрашевского в кружке одни слова были, – заметил Алмазов. – Так что Достоевский в заговорщики тоже за здорово живешь угодил. Тем более не стоит сейчас над «белыми ночами» глумиться.

– Да ведь я ничего личного не имел в виду, – заметно смутившись, ответил Григорьев.

– Никто вас, Аполлон Александрович, в этом и не подозревал, – грубовато заметил Погодин, с неудовольствием взглянув на Алмазова. – В литературе нет неприкасаемых имен... Закончите, ради бога, вашу мысль о «Тюфяке».

– Я хотел добавить только, что, изображая губернского Печорина-Бахтиарова, Алексей Феофилактович как будто давал подозревать, что других Печориных у нас нет и быть не может, что вот что такое наши Печорины в губернской действительности, а не в виду гор Кавказа и не в байронических мечтах поэта...

Это последнее замечание вызвало решительное несогласие Писемского.

– Вы утверждаете, милейший Аполлон Александрович, что Бахтиаров – разоблаченная претензия на Печорина; это совсем неверно: Бахтиаров не претендует на разочарование, но он в самом деле пресыщен – это стареющий эпикуреец с небольшими деньгами: женщины его только раздражают, как больного обжору новинка; но другое дело сам герой нашего времени и его последователи – это народ еще очень молодой, немного даже поэты в душе, они очень любят женщин, общество и славу, но не показывают этого, потому что все это или не совсем им доступно, а если и есть что в руках, то в таких микроскопических размерах, что даже совестно признаться, что подобные мелочи их занимают и волнуют... Родственная черта героев нашего времени есть, я полагаю, гордость, выражающаяся отталкиванием от всего того, что хоть немного раздражает чувство самолюбия, большею наклонностью властвовать, неуважением ко многому, скрытностью всех нравственных движений, которые обнаруживают в них присущую смертным слабость и мягкость, и, наконец, жизненным образом они очень хорошо высказываются грубостью...

Однако, возвращаясь в Кострому, Писемский то и дело воскрешал в памяти сказанное Григорьевым. И уже вскоре принялся за большое сочинение «Москвич в Гарольдовом плаще», главная мысль которого была так изложена в письме Погодину: «Великая личность Печорина, сведенная с ходуль на землю». Тогда же писался «Богатый жених», сырьем для него послужил отвергнутый цензурой первый роман Писемского. Эти два произведения 1851 года – своего рода пик антиромантической прозы писателя.

Общение с «молодой редакцией» «Москвитянина» давало Писемскому не только ощущение своей причастности к духовной жизни столицы. После поездок в город своей студенческой юности Алексей Феофилактович чувствовал себя моложе, годы службы как бы теряли над ним свою власть. Далеко за полночь засиживались у него друзья, спорили о литературных новостях или, подогретые шампанским, распевали народные песни.

Интерес к народному искусству также разбудили москвитянинцы. В кружке Островского особые пристрастия питали к пению. У многих членов редакции были недурные голоса, Аполлон Григорьев виртуозно играл на гитаре. Но Тертий Иванович Филиппов, писавший в журнале на темы церковной истории, обладатель сильного красивого тенора, затмевал всех. Когда он запевал, все умолкали и, погрузившись в задумчивость, переживали в образах немудреные слова песни – так проникновенно и артистично звучал его голос.

Тертий часто вспоминался Алексею Феофилактовичу, когда кто-нибудь из костромских друзей заводил песню. Мягкий овал лица, обрамленного светло-русыми волнистыми волосами, подстриженными в кружок, виделся Писемскому. Ему начинало казаться, что он вновь в гостеприимном погодинском доме, что, закончив петь, Филиппов подсядет к нему и заговорит на свою излюбленную тему: душа народа сказалась в песне...

Наученный горьким опытом работы впустую, Писемский стал отныне предлагать редакторам журналов не целую рукопись, а только первые готовые главы с кратким изложением будущего содержания произведения. Теперь, когда у него уже было литературное имя, он мог себе такое позволить. В прошлом веке практика печатания романов, доставляемых авторами по частям, считалась чем-то само собой разумеющимся. Если издатель доверял таланту своего «контрагента», он охотно шел на выплату аванса и начинал печатать вещь, хотя очертания ее только слабо угадывались. Первым поверил в Писемского Некрасов – в октябре 1851 года «Современник» поместил начало романа «Богатый жених» и с продолжением вел его по июнь 1852 года.

После мытарств первого своего большого сочинения «Виновата ли она?» Алексей Феофилактович стал осторожнее и вовремя останавливал расходившееся перо. В «Богатом женихе» действуют двойники персонажей несчастного романа, но все они как-то притерлись к своему окружению, страсти здесь глуше, трагизма почти вовсе нет. Власти предержащие и вельможи куда безобиднее, они в общем-то и человеколюбия не чужды. И роман прошел без осложнений – даже весьма подозрительное око не могло здесь усмотреть протеста против общественных нравов. Вот почему «Богатый жених» представлялся сочинением достаточно безобидным, камерным – писатель как бы говорил: все дело в дурных и хороших свойствах отдельных людей, в натуре. Позднее сам автор охарактеризует это произведение как «длинный и совершенно неудавшийся мне роман». И даже резче выскажется об этой через силу написанной вещи: «...я уже пробовал заставлять себя сочинять в „Богатом женихе“, и вышла такая мерзость, что самому стыдно».

Писатель был чересчур строг, даже несправедлив к своему роману. Хотя он и уступал другим его вещам, на фоне тогдашней литературы «Богатый жених» выгодно выделялся. Читатели, по крайней мере думающая молодежь, восприняли его иначе. Об этом можно судить по дневнику юного Добролюбова: «...Я устыдился, и если не тотчас принялся за дело, то, по крайней мере, сознал потребность труда, перестал заноситься в высшие сферы и мало-помалу исправляюсь теперь. Конечно, много здесь подействовало на меня и время, но не могу не сознать, что и чтение „Богатого жениха“ также способствовало этому. Оно пробудило и определило для меня спавшую во мне и смутно понимаемую мною мысль о необходимости труда и показало все безобразие, пустоту и несчастье Шамиловых. Я от души поблагодарил Писемского; кто знает, может быть, он помог мне, чтобы я со временем лучше мог поблагодарить его?»