Яков Кумок - Карпинский

• Название: Карпинский
• Автор: Яков Кумок
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1978

Немногие знают, что первый президент АН СССР А.П.Карпинский был фактически последним главой императорской Российской академии наук. Ему было 70 лет, когда грянула революция. Ученый сумел разобраться в бурных событиях века. Под его руководством старая академия была преобразована. Она стала центром советской науки. Книга рассчитана на массового читателя и написана на основе многочисленных архивных материалов, ранее нигде не публиковавшихся.

---

Но половинчатость и даже сложная неопределенность, отражающие растерянность и колебания в среде академиков, нуждаются ли в оправдании? Только-только наладились печатать бланки со штампом «Российская Академия наук» — вместо «Императорская», а изменилось ли что с переменой названия? Ровным счетом ничего. И не склонны были менять.

Внутри академии ничего не изменилось, а вокруг?

Все! Вдруг, в одночасье изменилось все! Так, во всяком случае, воспринималось это академиками. И чтобы показать это «все», нам вовсе нет надобности описывать петроградские улицы, занесенные снегом, патрули с красными повязками на рукавах, многочасовые митинги на Дворцовой площади и костры у Смольного, коридоры Таврического, в которых сидели, и спали, и крутили самокрутки солдаты, длинные и угрюмые очереди у продуктовых магазинов, беспорядочную стрельбу, откуда-то налетавшую и неизвестно где затихавшую, нам нет надобности описывать комиссаров в черных кожанках, афишные тумбы, заклеенные первыми декретами нового правительства, и даже ставшую легендарной «Аврору», которая — можно воспринять это как своеобразный символ — стояла как раз напротив дома № 2 по Николаевской набережной, угол 7-й линии, и домашним Карпинского (и других академиков), чтобы взглянуть на нее, достаточно было подойти к окну.

Нет надобности описывать это; не надо упрощать восприятие событий академиками. Необходимо понять их психологию. Дело ведь не в том, что Министерство народного просвещения стали называть Народным комиссариатом просвещения! Дело в том, что рушилась — да что там, рухнула, и в одночасье! —с и с т е м а  ц е н н о с т е й. Президент был тайным советником и награжден почетными орденами. Оказалось, что это не только дурно — быть тайным советником, не только не почетно носить вчера еще почитаемые ордена, это опасно. Академики в большинстве своем читали лекции в институтах и университете и носили звания профессоров. Теперь же слово «профессор» стало произноситься с оттенком презрения; так, во всяком случае, академикам казалось. Оказалось, что небезопасно иметь многокомнатную квартиру, необходимую для того, чтобы разместить библиотеку и принимать гостей. Но опять-таки дело не в этом, мы слишком бы упростили ситуацию, если бы свели ее только к безопасности жилища и личности. Академики опасались того — и это делает им честь, — что под угрозой само Здание Науки в высоком смысле, над возведением которого трудились их предшественники, и трудились они всю жизнь.

Они ошибались! Здание Науки не рухнет; жизнь скоро опровергнет их опасения, но тогда они этого еще знать не могли...

Наступила зима, худая пора! Многокомнатные квартиры нечем стало отапливать, и тогда придумали: всей семьей ютиться в одной комнате, остальные запереть, а посреди ставить некое странное сооружение из жести, именуемое в высшей степени непонятно — «буржуйкой», с жадностью поглощавшее все, что ни погружали в ее жерло: щепу, куски торфа, картонные обложки и, увы, книги, и письма, и рукописи... И сколько в этих «буржуйках» погибло эскизов, набросков и законченных творений, и печатных изданий!.. Поизносилась одежда, и истрепалась обувь, а сменить не на что. И в пору эту трудную разнородность академии проявилась резко. Иные укатили в деревню в надежде найти пропитание, и вестей от них никаких по причине, быть может, перебоев в доставке почты. Вестей никаких, а уж о научных статьях от них говорить не приходится; а готовые научные статьи кипами лежат в типографии и не могут быть напечатаны: нет бумаги, краски. Математик Марков уехал с сыном в Рязанскую губернию. Ляпунов в Одессе. Зять Карпинского, Толмачев, застрял с экспедицией в Сибири.

Многие из академиков преподавали в Петроградском университете и институтах; иные из коллег-преподавателей стали поговаривать об эмиграции, а некоторые — не успели оглянуться — уж очутились там, за рубежом, и иностранные газеты приносили их полные ужасов рассказы о жизни в Совдепии. И вот в этих-то условиях преданность академиков своей академии сказалась в полной мере. Выше упоминалось, что эмигрировали всего двое действительных членов, да они не успели и проникнуться духом академии, воспринять ее традиции.

В 1923 году Ольденбургу довелось побывать в зарубежной командировке. Там он встречался с некоторыми из бывших коллег. Спорил с ними ожесточенно, и, видно, не всегда успешно; в одном из писем жене у него вырывается буквально вопль отчаяния.

«В е д ь  м ы  р у с с к и е,  и  п о з о р н о  б ы л о  б ы  п о к и н у т ь  с в о е  о т е ч е с т в о,  р а з  м о ж е ш ь  в  н е м  р а б о т а т ь  д л я  н а у к и».

Вот так они судили об эмигрантах.

В последние дни декабря согласно уставу годичное отчетное собрание. В 1917 году оно собралось 29 декабря. Ольденбург держал речь, говорил «о трудностях момента», о тяжелом положении академии. Даже по протоколу чувствуется, что и у него, и у слушателей неопределенно, смутно и тревожно на душе. И все же они не теряли веры! Иначе как бы Сергей Федорович мог закончить такими словами:

«Вполне сознаю, что при исключительных обстоятельствах, переживаемого времени предложение мое может показаться несвоевременным, тем не менее считаю своим долгом напомнить общему собранию, что в 1925 году исполняется 200-летие существования Российской Академии».

В двадцать пятом! Через восемь лет! И не могли же академики не знать, что нелегкими будут эти восемь лет и кто еще доживет... Нет, в душе они не сомневались, что академия не сгинет и встретит двухсотлетие свое во всей славе и красе.

Глава 2 Триумвират

И все же «трудности момента» тяжелы, время суровое... И академии, чтобы не истаять, не распасться, нужно было объединиться вокруг кого-то, кто смог бы вдохнуть в нее веру, вселить надежду, научить терпению, заставить ждать и внушить желание продолжать работать, мыслить, спорить и знать, что работа не пропадет впустую.

К величайшему счастью для академии, такой человек был.

Сохранилось предание о следующем происшествии. Возвращался как-то президент домой ненастным вечером и на набережной (б.Николаевской, как теперь стали писать, то есть «бывшей») остановлен был незнакомыми людьми, которых сам он позже определил как, «вероятно, дезертиров». В карманах они ничего не нашли для себя интересного, но содержимое портфеля их озадачило. Он был набит камнями.

— Золото небось, — прохрипела слаборазличимая в темноте личность.

— Вы почти угадали, голубчик!

И седенький старичок, тяжело и неспешно ступая, принялся с кротостью пояснять им, что это такое — камни, не камни, а образцы пород, и что такое породы и какие в них богатства, богатства невидимые, но ученым людям ведомые, и как их оттуда извлечь, а бывает, что и нельзя, и так они втуне пролежат в земле, пока не научатся добывать, и прочее и прочее — и так незаметно дошли до дому и мило распрощались, и президент поднялся по лестнице и дернул ручку звонка, чрезвычайно довольный собой и беседой с любознательными молодыми людьми.

Быть может, это только семейная легенда — не суть важно. Важно то, что им, тем, остановившим его, ни на минуту не пришло в голову, что перед ними  б а р и н,  что перед ними президент, что перед ними тайный советник. Ну а если б спросили они его, кто, мол, ты такой, старикашка? Он поспешил бы представиться кротко и обрадованно:

— Президент Российской академии, а в недавнем прошлом, вы знаете, тайный советник!

Но и услышав это, разве пришло бы им в голову, что перед ними  э к с п л у а т а т о р  или же вообще некто вышестоящий,  н а ч а л ь с т в о? Конечно же, нет! Карпинский никогда не был «начальником», он не был даже и «демократичным» начальником и, кстати, не любил слова «демократичный», так же как выражения «надо быть с народом», «за народ», чем отличался Сергей Федорович Ольденбург, который часто такие выражения употреблял; Карпинский сам был  н а р о д,  частица народа, труженик народный, умственный труженик и с работником ручного труда в сфере народной жизни был ровня; просто каждый на своем месте. И заповедь, выраженная в словах нового гимна: «Владыкой мира станет труд» — издавна для него, хоть он только теперь их впервые услышал, была нормой жизненного поведения: его миром всегда владел труд. И потому теперь, когда пересказывали ему речи некоторых ораторов на митингах, в которых профессоров клеймили наряду с прочими «буржуями», он возмущался, не мог поверить, что такое возможно.

Он ведь из семьи горняков и сам потомственный уральский горняк; уральская закваска стойкая, не выдыхается.

И конечно, счастье для академии, что в этот момент ее возглавил человек, в котором естественно сошлись два начала: утонченная интеллигентность и народная простота.

Однако одному ему в таком возрасте, в  т а к о й  момент не потянуть было академии. Как-то незаметно, как всегда, когда за дело брался Карпинский, складывается руководящее ядро; кроме Александра Петровича, в него вошли Ольденбург и Стеклов. И с какой же поразительной интуицией он выбрал и распределил роли! А сам все время остается в тени, и дирижерская палочка никогда не появляется в его руке: все само собой распределилось и улеглось в руководящем ядре...