Елена Лаврентьева - Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия.

• Название: Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия.
• Автор: Елена Лаврентьева
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Культурология
• Год: 2006
• ISBN: ISBN 5-235-02927-5

«Это дурное предзнаменование!» — произнес А. С. Пушкин, когда его об­ручальное кольцо упало неожиданно на ковер.

Вера в приметы, интерес к обрядам, гаданиям были широко распростране­ны в среде дворянства пушкинской поры. Слова, предметы, поведение людей и животных — всё имело в глазах даже самого просвещенного человека первой по­ловины XIX века свой тайный смысл.

О том, во что верили, чего боялись, чего старались избегать, а чего страстно желали Александр Сергеевич Пушкин и его современники, читатель узнает из первых рук: из воспоминаний, писем, газетных и журнальных публикаций того времени, любовно собранных и тщательно, со вкусом организованных автором книги.

---

Одной ночью разразилась сильная гроза. Еще с вечера надвинулись со всех сторон тучи, которые зловеще толклись на месте, кружились и сверкали молниями…

Нас уложили, но мы не спали, робко прислушиваясь к шумным крикам грозы и испуганному чириканью воробьев и глядя в щели ставней, вспыхивавшие синими отсветами огня. Уже глубокой ночью гроза как будто начала смиряться, раскаты уносились вдаль, и только ровный ливень один шумел по крышам… Как вдруг где-то совсем близко грянул одинокий удар, от которого заколыхалась земля… В доме началась тревога, мать поднялась с постели, сняли из-за иконы и зажгли большую восковую свечу «громницу». И долго в доме не ложились, с жутким чувством ожидая какого-то особенного божьего гнева…{9}

* * *

Когда по несчастию кто поражен молниею и замертво повержен на землю, тогда раздевают его во всевозможной скорости до самой рубашки и, во-первых, расстегивают галстук и все то, что сколько-нибудь стягивает тело; потом немедленно относят его с того места, на котором он был поражен, на такое, где земля рыхла и можно делать горизонтальную яму такой величины, что тело совсем протяженное свободно в оной может лежать и в глубине своей половиною фута более толщины человеческого тела. Потом скидают с убитого рубашку и кладут его совсем нагого горизонтально в приготовленную яму, так что он лежит на спине, а голова его выше, нежели ноги. В таком положении совсем покрывают тело его вынутою из ямы землею, толщиною на ладонь; однако так, что лицо совершенно открыто и земля, которую бросают, до него не касается, в таком состоянии оставляют убитою лежать несколько времени и почасту прыскают лице его холодною водою. Естьли есть в человеке какие-нибудь следы жизни, то он оживает, как опытами изведано, в час или уже много в 3 часа. Естьли же по прошествии всего времени не видно никакого знака жизни, то человек при ударе в него молнии совершенно убит и само собою уже разумеется, что в таком случае земляная баня не произведет никакого действия и следовательно возвращения жизни ожидать не можно{10}.

* * *

В Лубнах первый приветствовал нас статский советник Гильдебрандт и здесь также статский советник Иван Степанович Суденко, коего тамошние жители не называют иначе как старый пан Суденко. Этот почтенный старик, лет семидесяти, преласковый и богомольный, до крайности любил быть везде первым, даже и духовные делали ему уважение; без него никакую службу не начинали… Он жил, как и все малороссийские паны, его состоянием равные, но имел две странности: первая, что ни во что не одевался, кроме сюртуков… Другая странность — в том, что он не мог, как прочие, слышать гром, почему камердинеру его в первейшую обязанность поставлено наблюдать появление облаков, из коих может быть гром и, увидя таковые, делать ему доклад, по которому он, хотя бы в начале обеда, все оставлял и, спрятавшись в подземную комнату, при неугасимой лампаде маливался Богу{11}.

* * *

Вскоре, после моего прибытия в Братцово, я была крайне изумлена тем, что произошло в одну ночь. Меня с матерью, возле которой я спала, разбудил стук в дверь. На вопрос матери, кто стучится? послышался голос Александры Евграфовны, la de moiselle de compagnie[24] графини: «Извините, что я вас беспокою. Графиня просит вас пожаловать к ней как можно скорее!» — «Что же случилось?» — спросила испуганная мать моя. — «Начинается гроза; графиня очень опасается! Сделайте милость, пожалуйте скорей!»

Мать моя, отправив Александру Евграфовну с ответом, что тотчас сойдет, и, не понимая, каким образом она могла быть для графини защитой от грозы, начала поспешно одеваться. «Maman, возьми меня с собой!» — закричала я, соскочив с постели. Мать согласилась. Это было обыкновенное последствие просьб моих. В спальне графини мы нашли всех дам, пребывающих тогда в Братцове. В канделябрах горели все свечи, ставни окон были крепко затворены. Среди комнаты, обитой штофом, устланной шелковым ковром, стояла, на стеклянных ножках, кровать, тяжелая шелковая занавесь которой была продета у потолка в толстое стеклянное кольцо. На этой, таким образом, по возможности изолированной, кровати лежала графиня, на шелковом одеяле, в шелковом платье, с шелковой повязкой на глазах, вскрикивала при каждом громовом ударе и в промежутках повторяла умоляющим голосом: «Говорите, говорите, что вам угодно; только ради Бога говорите!»

Это была для меня сцена вовсе неожиданная и странная до невероятности. Приученная отцом не бояться грозы и смотреть на нее, как на великолепное зрелище, я сидела возле матери в невыразимом удивлении и в самодовольном тайном сознании моей безбоязненности. Я глядела то на графиню, полубезумную от ужаса, то на окружающих ее. Княжна Хованская, прижавшись в угол, была также в незавидном состоянии духа. Ей тоже хотелось кричать при раскатах грома; но, из почтения к графине, она позволяла себе только слабый визг. При каждой грозе вся эта история повторялась. Возможность какой-нибудь опасности ужасала графиню до степени неимоверной. Она сама называла себя величайшей трусихой в мире и казалась очень довольна этим превосходством{12}.

* * *

За квартирой Григоровича, на угол 4-й линии, шла квартира профессора живописи Егорова… Когда я знала Егорова в Петербурге, он сам многого трусил: от грозы прятался между перин своей постели…{13}

Опасно ли звонить в колокола во время грозы?

Обыкновение звонить в колокола во время грозы совершенно бесполезная предосторожность. Движение, производимое в воздухе раскачиванием колокола, не может достигнуть до облаков; во всяком случае, если даже и допустить это, подобное движение не в состоянии уничтожить электричности, находящейся в облаках, ибо не может служить для нея проводником. Высокие колокольни скорее привлекают к себе громовой удар, нежели простая хижина поселянина. Кроме того, над шпицами колоколен всегда находятся кресты из железа или другого металла, имеющие противоположное действие с громовыми отводами: от этого самого церкви ни в каком случае не могут быть безопасными убежищами от грозы.

Во Франции, неоднократными распоряжениями полиции, в продолжение уже более тридцати лет, запрещено звонить в колокола во время грозы. В Journal de Paris, за август месяц 1807 года, рассказывают о Трульском (близ Тулузы) прихожанине Пужибе, человеке более набожном, нежели опытном, который, услыхав раскаты грома, побежал на колокольню и изо всей силы принялся звонить для отвращения грозы. Трульский мэр, знавший физику лучше Пужибе, поспешил в церковь, чтобы прекратить звон; но было уже поздно: несчастный Пужибе лежал на полу, пораженный громом. Редактор Journal de Paris говорит по этому случаю: «Вот новый пример опасности звонить в колокола во время грозы».

Справедлива ли эта опасность и может ли раскачивание колоколов привлекать гром? Большая часть физиков, писавших о громе и о колоколах, указывают на следующий случай, описанный в записках Парижской академии наук.

«В 1718 году, 15 августа, поднялась сильная гроза в Нижней Бретани; гром, гремя сильными раскатами, ударил в двадцать четыре церкви, находившиеся между Ландернау и Сен-Поль-де-Леон; во всех этих церквах звонили, чтобы отдалить грозу; в которых же не звонили, те остались целы».

Но, рассматривая внимательно этот случай, нельзя не сомневаться в его верности. Три раската грома ударяют в двадцать четыре церкви. Предположив даже одну лигу расстояния между каждою церквою, трудно понять, каким образом один удар грома мог разделиться на восемь равных частей и упасть в одно и то же мгновение на каждую колокольню.

Трудно также, чтобы звук колокола мог разогнать тучу; ибо, если несколько сильный ветер будет гнать тучу, то легко представить себе, что колоколу трудно бороться с ним и преодолеть его противодействие. Бывши еще школьником, я иногда доставлял себе удовольствие звонить в колокола и всегда замечал, что движение их есть движение сотрясательное, которое попеременно переходит на два противоположные пункта, так что действие этого движения не может распространяться на большее расстояние. Кому не известно, что движение колокола не в состоянии пошевелить даже листьев близрастущего дерева? Каким же образом может колокол разогнать тучу, когда она находится от него в весьма отдаленном расстоянии.

Не должно ли заключить из этого, что решительно все равно, звонить ли в колокола во время грозы или не звонить; что их движение или спокойное положение имеют одно и то же следствие, и что гром ударил бы в Трульскую колокольню, если бы Пужибе и не звонил в колокола. Но очевидно, что он остался бы жив, если бы сидел дома во время грозы, вместо того чтобы звонить на колокольне.

До появления Франклина, когда феномены электричества были еще малоизвестны, слабые смертные знали не много средств для спасения себя от грома, да и те не мешали грому ударять во все, что находилось в сфере его деятельности. Не знаю, был ли Порсенна так же учен, как Франклин; но Плиний утверждает, что этот государь нашел средство проводить удары грома на известные предметы и таким образом избавил Этрурию от ужасного животного, опустошавшего ее поля[25]. Пизоний утверждает в своих летописях, что Нума Помпилий владел этою тайною и часто пользовался ею; но Туллий Гостилий, не искусно взявшийся за дело, был убит громом, подобно Пужибе и Рикману профессору физики в С.-Петербурге, производившему опыты над электричеством{14}.