Кодзиро Сэридзава - Умереть в Париже. Избранные произведения

• Название: Умереть в Париже. Избранные произведения
• Автор: Кодзиро Сэридзава
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94145-282-9

Кодзиро Сэридзава (1897–1993) — крупнейший японский писатель, в творчестве которого переплелись культурные традиции Востока и Запада. Его литературное наследие чрезвычайно разнообразно: рассказы, романы, эссе, философские размышления о мироустройстве и вере. Президент японского ПЕН-клуба, он активно участвовал в деятельности Нобелевского комитета. Произведения Кодзиро Сэридзавы переведены на многие языки мира и получили заслуженное признание как на Востоке, так и на Западе.

Его творчество — это грандиозная панорама XX века в восприятии остро чувствующего, глубоко переживающего человека, волею судеб ставшего очевидцем великих свершений и страшных потрясений современного ему мира. В японской поэтике бытует термин "послечувствование". Глубокий отзвук, рождённый великолепной прозой Кодзиро Сэридзавы, затихает не сразу. На русском языке издаётся впервые.

Составитель — Фумико Сэридзава

содержание книги:

МУЖСКАЯ ЖИЗНЬ

УМЕРЕТЬ В ПАРИЖЕ

Храм Наньсы

Таинство

Разговор С Ушедшим

---

— Доченька, просыпайся, всё уже позади.

Я поискала вокруг — кто это солирует и где, и наконец, окончательно открыв глаза, увидела доктора Б. Улыбаясь, он постукивал пальцем по моей щеке и говорил:

— Всё кончилось. Нельзя больше спать, ма птит[72].

Его белоснежная борода шевелилась и казалась мне крылом ангела.

— Нельзя, нельзя. Нельзя спать… — Его голос, настойчиво повторявший эти слова, и показался мне басом, поющим в сопровождении оркестра. Я пыталась открыть глаза, но мои тяжёлые веки сразу же опускались снова. Тут к басу присоединился альт, и они запели дуэтом:

— У вас девочка. Ну же, мадам, взгляните.

Потом мне показалось, что на мою голову снова надели тяжёлую корону, и, открыв глаза, я увидела, что профессор, уже без халата, стоит у моей постели, одна его рука лежит у меня на голове, другой он меряет мне пульс, а рядом стоит сестра, держа на руках какой-то белый свёрток. Это была ты, доченька. Поднеся свёрток, сестра повернула его так, чтобы я могла видеть твоё личико:

— Взгляните, какая прелестная девочка, мадам!

Тут мне показалось, что у меня больше нет тела, осталась одна голова, и я не могла ни смотреть на тебя, ни говорить. Перед глазами расплывалась белым пятном борода профессора, а в голове вертелось: "Родилась, она родилась потому, что я умерла…"

Только на второй день я смогла ощутить радость. В полусне я некоторое время принимала твой плач за голос матери, пытающейся меня разбудить, и бормотала про себя: "Сейчас встаю, сейчас". Потом вдруг открыла глаза и с удивлением увидела, что медсестра на столике рядом меняет тебе пелёнки. Я подумала было, что это мне тоже снится, но в следующий миг она подошла к окну и со словами: "Проснулись? Вы хорошо спали, уже девятый час", — отдёрнула занавески. В комнату проникли неяркие лучи зимнего солнца, и я поняла, что это не сон, а явь.

— Ну вот я и закончила утренний туалет вашей малышки. Ну-ка, скажи маме "доброе утро!". А теперь мы займёмся туалетом мамочки.

Сестра поднесла тебя к моему изголовью, и я впервые увидела тебя. "Ах, она родилась", — подумала я и тут же ощутила непривычную пустоту внутри.

Оказывается, я проснулась уже матерью! Изнемогая от счастья, я тихонько шептала про себя: "Маман". Да, именно так меня называла теперь медсестра. Она же тем временем передвинула колыбель на место, видное с кровати, измерила мне температуру, пощупала пульс, освежила тело. Температура и пульс не так уж отличались от нормы, поэтому она совершенно успокоилась и, занимаясь моим туалетом, в подробностях рассказала о событиях предыдущей ночи.

Произошло много такого, о чём я не знала. Я не могла понять, когда сумела так крепко уснуть, и мне было стыдно, но, похоже, на тебе моё состояние никак не отразилось, ты весила три с половиной килограмма, и всё у тебя, вплоть до последнего пальчика, было в полном порядке. Я была так счастлива, так счастлива, слушая об этом… Потом мне вспомнилось, как прошлой ночью на меня надели корону, и я тихонько провела рукой по волосам…

Скоро пришёл доктор Б., но, не зная, какими словами выразить свою признательность, я только улыбалась, не сводя с него благодарного взгляда. Смущённо кивая, профессор задал несколько вопросов сестре, изучил мою карту, полюбовался ребёнком и вроде бы остался всем доволен. Когда он склонился над колыбелью, то даже по его спине я поняла, что за ночь многое изменилось. Осмотрев меня, он посоветовал мне постепенно набирать вес и дал подробные указания относительно искусственного вскармливания младенца. Его лицо светилось мягким, добрым светом.

Я хотела попросить, чтобы мне позволили кормить ребёнка самой. Обе мои груди были полны молока, их буквально распирало от этой ниспосланной небесами благодати. Но я промолчала, ведь он наверняка поднял бы меня на смех, обвинив японок в нежелании считаться с наукой и упрямстве, заставляющем их сопротивляться предписаниям врачей. К тому же поскольку новорождённый младенец в отличие от плода в утробе принадлежал настоящему, которое только и ценится на Западе, то в конце концов вполне можно было, ничего не боясь, доверить ребёнка врачам, они сумеют о нём позаботиться. И всё же я едва удержалась от искушения и уже даже приготовила слова, которыми отпарировала бы его нападки: "Я ведь не послушалась ваших предостережений, доктор, и вот родила, и ничего дурного со мной не случилось…"

Так или иначе, я решила дождаться Миямуры и попросить его, чтобы мне позволили кормить ребёнка грудью. Все эти люди так носятся со мной, а ведь в студенческие годы я отличалась завидным здоровьем. Помню, когда я училась в женском училище, как раз стал популярным теннис, меня взяли в команду, и я каждый день тренировалась, уставала же при этом даже меньше, чем другие. У меня очень крепкий организм, почему ему должно повредить кормление ребёнка? И когда это я потеряла своё здоровье? Когда поддалась болезни, из-за которой не могу теперь кормить ребёнка молоком, распирающим мне грудь?

Иногда мне приходит в голову, что здоровье моё начало ухудшаться с того времени, когда мать, помимо Канако, взяла в дом других внебрачных детей отца — ещё одну сестрёнку и брата. Именно тогда в моём сердце пустила ростки злоба, и чем больше она разрасталась, тем слабее я становилась. Тогда-то я и заболела плевритом. Если бы этих детей родила моя мать, мы наверняка любили бы друг друга, а так… Внутри нашей семьи как будто образовалось несколько государств, и они изо дня в день вели ожесточённую психологическую войну. Очевидно, именно тогда исчерпалась моя энергия и я осталась больной и слабой на всю оставшуюся жизнь. Я обижалась на отца, обижалась на мать. С сестрёнкой же и братишкой обращалась грубо, постоянно подчёркивая своё превосходство перед ними, и вот теперь меня настигла кара — я не могу сама кормить свою милую девочку… Да, в то время мои мысли то и дело возвращались к далёким временам моего детства. Я росла избалованной, не зная никаких забот, мне и в голову не приходило поставить себя на место сестрёнки или братишки, я только и делала, что возмущалась поведением отца, вечно пропадающего у любовницы, не могла заставить себя примириться с его распущенностью. Когда же в нашем доме появились дети, возникшие в результате этого ненавистного мне союза, и стали из чувства долга называть мою мать мамой, а она тоже из чувства долга старалась обращаться с ними так же, как со мной, моё юное чистое сердце было уязвлено, и я очень страдала. Ни мать, ни отец не желали замечать моих мучений, они безоговорочно сочли меня упрямой и тем самым ещё больше исковеркали мне душу…

"Всё это было скорее моим несчастьем, — думала я, — почему же страдать за те давние грехи, даже не мной совершённые, приходится тебе, моя девочка?" Я как раз размышляла о том, как жесток Бог, когда в палату с сияющим лицом вошёл Миямура.

— Как чудесно! Я сейчас внизу встретил профессора Б.

Стоило мне взглянуть на его сияющее лицо, как все мои мрачные мысли рассеялись, и я улыбнулась ему навстречу, рассчитывая на похвалу, казавшуюся мне вполне заслуженной. Миямура смущённо взглянул на меня и, не сказав мне ни одного ласкового слова, направился к колыбели.

— Ну как наша малышка? — спросил он и с любопытством заглянул внутрь. Спохватившись, я попросила медсестру побрызгать духами возле моей кровати. Ты, наверное, спала, но Миямура не отрывал от тебя глаз. — Доктор уже обо всём мне рассказал. По его мнению, роды прошли легче, чем ожидалось. Ты знаешь, он тут же стал надо мной подтрунивать. Говорит, раз я крепко спал дома, пока ты мучилась родами, то не могу считаться настоящим отцом.

— Но я действительно мучилась.

Я сказала это нарочно, желая, чтобы муж приласкал меня. Я была так счастлива, глядя, как он стоит около твоей колыбельки.

— Может быть, субъективно роды и были трудными, но говорят же: нет ничего легче, чем родить. Профессор считает, что ты родила удивительно легко. Значит, мы правильно поступили, дожидаясь естественного развития событий…

— Смотрите-ка, оказывается, иногда не так уж плохо быть упрямой.

— На твоём месте я бы не стал этим гордиться. Твои лёгкие роды не имеют никакого отношения к твоему упрямству. Ты должна быть благодарна, тебе просто повезло.

— Кому благодарна, тебе?

— Нашей малышке, конечно.

— Знаешь, а я как раз думала о том, как бы я была тебе благодарна, если бы ты разрешил мне самой кормить малышку. У меня ведь столько молока…

— Ну вот, новая прихоть! — засмеялся Миямура.

Не помню, когда ещё мы говорили с ним так легко и дружелюбно. Такие случаи можно по пальцам перечесть. Да и их бы не было, будь я всегда с ним откровенна. Говорят, что, родив ребёнка, женщина сама словно заново на свет рождается, и в тот день я тайно надеялась, что тоже сумею стать новым человеком. Ведь твоя мать должна быть искренней и прямодушной женщиной.