Борис Житков - Виктор Вавич

• Название: Виктор Вавич
• Автор: Борис Житков
• Издательство: Независимая Газета
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-86712-059-7

Роман «Виктор Вавич» Борис Степанович Житков (1882–1938) считал книгой своей жизни. Работа над ней продолжалась больше пяти лет. При жизни писателя публиковались лишь отдельные части его «энциклопедии русской жизни» времен первой русской революции. В этом сочинении легко узнаваем любимый нами с детства Житков — остроумный, точный и цепкий в деталях, свободный и лаконичный в языке; вместе с тем перед нами книга неизвестного мастера, следующего традициям европейского авантюрного и русского психологического романа. Тираж полного издания «Виктора Вавича» был пущен под нож осенью 1941 года, после разгромной внутренней рецензии А. Фадеева. Экземпляр, по которому — спустя 60 лет после смерти автора — наконец издается одна из лучших русских книг XX века, был сохранен другом Житкова, исследователем его творчества Лидией Корнеевной Чуковской.

Ее памяти посвящается это издание.

Борис Житков. Виктор Вавич. Издательство Независимая Газета. Москва. 1999. (Серия «Четвертая проза»).

---

— Слушайте, это же черт знает что! — Израиль выдернул руку, он возился в темноте. Тайка понимала — снимал пальто.

— Не надо, не надо, — шептала Тайка, хоть сама не слышала за погодой своих слов.

Израиль натягивал ей на плечи свое пальто.

Тайка молча отстраняла, она искала в темноте, как надеть скорей, скорей прикрыть Израиля.

— Ну что мы будем драться! — сказал громко Израиль. — Так пусть вдвоем. — Он накинул на плечи пальто и взял себе под руку Тайку. Тайка обхватила Израиля за спину, вся втиснулась ему в бок, прижалась головой к груди — перестала дрожать.

— Ну! Товарищ! Так как же будет? — крикнул Израиль в темноту сарая. — Так как же будет? Вот барышня боится, аж вся трусится, а вы нас боитесь. Что?

Слышно было, как шершаво терлась о стойло корова.

— А где еще он может быть? — наклонился Израиль к Тае. Тайка со всей силы прижалась к Израилю, она сжимала его рукой и говорила:

— Вот, вот!

— Слушайте, бросьте! — говорил Израиль. — Идем, где еще.

— Не надо, не надо, не надо! — повторяла Тая. — Не уходи! Не надо! Хороший какой!

И вдруг Тая заплакала. Израиль слышал, как всхлипывает, дергается грудь.

— Я ведь… люблю же… тебя! Люблю!.. люблю! — и она дергала Израиля за полы пиджака, рвала как попало.

— Тихо, тихо! — говорил Израиль. Пальто сползало, падало вниз.

— Ай! Что я говорю! — вдруг крикнула Тая, она бросилась прочь, ударилась гулко о доски, зашуршала вдоль стены, и стало тихо в сарае.

Израиль слышал, как зудили железными петлями, скрипели ворота. Он двинулся. Пальто под ногами. Израиль поднял, натянул в рукава.

— А черт знает что! Выходит глупость, — он запахнулся, поднял воротник.

Проход в ворота мутнел синим светом. Израиль досадливо шагнул наружу, и ветер как поджидал — вмиг сбил ударом котелок, и он исчез в провальной темноте двора. Израиль громко выругался по-еврейски. Он зашагал по грязи наугад к воротам. Собака лаяла, дергала цепью. Израиль видел, как открылись светлым квадратом двери, и мутный силуэт старика в дверях.

— Нашли? — кричал Всеволод Иванович через двор.

— Потерял! — крикнул Израиль, подходя. — Шляпу потерял, и черт с ней и со шляпой. Вы, пожалуйста, ничего не думайте, а я вам завтра скажу. — Израиль шел мимо собаки — значит к воротам. Он не слышал сквозь ветер, сквозь собачий лай, как Всеволод Иванович топал по ступенькам. Израиль быстро нашарил задвижку, он с силой притянул за собой калитку, спустил щеколду.

— Ей-богу, черт знает что! — говорил Израиль и шагал как попало в темноте по дырявым мосткам.

Было холодно в комнате. Израиль натянул пальто поверх одеяла, дышал во всю мочь, укрывшись с головой.

— А ну его к черту раз! — говорил Израиль. — И два! и три!.. и семь! и сто семь! — Он поджал коленки к подбородку и вдруг почувствовал, что боялся ударить коленкой голову, ее голову, что чувствовалась здесь, где она прижалась, втиралась лбом.

— А, долой, долой! — шептал под одеялом Израиль и почистил, сбил рукой у груди, как стряхивают пыль.

«Плачет теперь там! — думал Израиль. — И не надо, чтоб больше видеть». Израиль крепко закрыл глаза и вытянулся — ногами в холодную простыню, вытянулся, и сейчас же Тайка пристала во всю длину, как вжималась в сарае. Израиль перевернулся на другой бок и свернулся клубком.

Ветер свистел в чердаке над потолком. Как будто держал одну ноту, а другие ходили возле, то выше, то ниже, извивались, оплетали основной тон. Израиль засыпал, и в ровное дыхание входили звуки, и вот поднялись, стали на восьмушку и ринулись все сразу в аккорд, флейта ходит, как молния по тучам, и взнесся и затрепетал звук в выси. Израиль во сне прижал голову к подушке, и вот щека и слезы и ветер, и вот назад покатилось, и темнота снова в глухих басах, и снова, как ветром, дунуло в угли — пробежало арпеджио флейты — мелькнуло, ожгло — и новое пронеслось и взвилось, и держатся в высоте трельки, как жаворонок крылами — стало в небе — и внизу жарким полем гудит оркестр, ходит волнами, а флейта трепещет, дрожит — белыми руками и треплет, треплет за пиджак и все ниже, ниже и плачет. И какая голова маленькая и круглая, как шарик, и волосы, как паутина.

И голова прижалась, и оборвалась музыка, и крепче, крепче жал Израиль голову к подушке.

Израиль проснулся. Проснулся вдруг — ветер жал в стекла, все без дождя, злой, обиженный. Стукал в железо на крыше. Белесый свет, казалось, вздрагивал и бился на вещах. Карманные часы стали на половине четвертого, не знали, что делать. Израиль чувствовал на щеке чужую теплоту и гладил себя по небритой скуле. Нашарил карман в па��ьто, коробочку, две папироски. Теплым рукавом заколыхался дым.

— Ффа! — раздул дым Израиль, левой рукой он прижимал пальто к груди и все крепче, крепче. — А! — вдруг вскочил Израиль. — Надо прямо утром, сейчас туда и найти этот котелок и шабаш! Геник! — сказал Израиль, и ноги уж на холодном полу. — А, глупости. — Израиль мельком глянул на карточку, но родители еще не проснулись. Они сонно глядели в полутьме с портрета — оба рядом.

Израиль без шапки вышел на улицу. Ветер раздувал утренний свет меж домов.

В улице было пусто, и мостки стукали ворчливо под ногами. Израиль быстро зашагал, натопорщил воротник выше ушей. Он не глядел, шел мимо окон Вавичей. И вдруг оглянулся на стук.

В окне маячило белое, и только рукав с кружевом виден был у стекла.

Израиль затряс головой.

— Долой, долой! — сказал он, и вдруг вся теплота ночи прижалась к нему, и руки и за спиной и тут на рукаве, и бортик пиджака — сто рук обцепили его — маленькие и в трепете.

«Назад!» — скомандовал в уме Израиль. Он сделал с разгона два шага, стал поворачивать, но щелкнула щеколда у ворот впереди, и Тайка в шубейке на один рукав вышагнула из калитки. Она на ходу все хотела надеть шубейку в рукава, не попадала и улыбалась полуулыбкой, подбежала, схватила за руку, как свое, как будто угадала, и все не раскрывала улыбки, она вела за руку Израиля к себе в ворота, лишь раз оглянулась, все тоже молча, будто уговорились, — вела теплой, спокойной рукой.

— Я беру мой котелок, — говорил Израиль, переступая высокий порог калитки. — Он там где-то. — Израиль не глядел на Тайку, смотрел в конец двора. — Слушайте, что вы хотите? Это глупости, это же не надо в конце концов. Нет, я же вам говорил, ей-богу, их бин а ид. Знаете, что это? — быстро говорил Израиль, не глядя на Тайку. — Знаете, что их бин а ид? Это значит, я — еврей. Ну? Так что может быть?

Он быстро шел впереди Тайки — вон он, котелок, прижат к забору. Израиль пробежал по грязи, схватил и обтер поля рукавом. Он быстро надел котелок, повернулся и глядел сердито на Тайку. Она стояла в трех шагах, в шубке внакидку поверх ночной кофточки, белой юбки. Она держалась накрест руками за борта шубки и, задохнувшись, глядела на Израиля в котелке.

— Ну вот, — сказал Израиль, — и довольно и больше не надо. — Он затряс головой. — Не надо! — он поднял палец, подержал секунду и вдруг зашагал большими шагами прямо к воротам.

— Нашел он свою шляпу-то? — кричал Всеволод Иванович. Тайка не отвечала. Он слышал, как она прошла в свою комнату.

— Что там? — услыхал Всеволод Иванович голос старухи.

— Ничего! — крикнул Всеволод Иванович хриплым невыспанным голосом и закашлялся. Встал, кашляя, всунул ноги в туфли и пошел отплеваться в кухню.

— Фу, дьявол! — говорил Всеволод Иванович. — Иду, иду! — крикнул он в двери, зная, что, наверно, зовет жена. — Да котелок он свой вчера… ветром сдуло, — Всеволод Иванович не мог отдышаться.

— Открой шторы! Открой, ничего, что рано, — говорила старуха. Она вглядывалась при свете в лицо мужа. — А что случилось, что? — И старуха силилась приподняться на локоть. Она мигала, морщилась на свет и здоровой рукой прикрывала глаза. — Сева, Сева, говори.

— Да не знаю, нашел он или нет, — Всеволод Иванович стал поднимать с полу бумажку у самого порога, — не знаю, Тайку спроси, черт его, — и Всеволод Иванович зашлепал из комнаты.

— Сева! — крикнула старуха.

— Ну, — остановился Всеволод Иванович в дверях, — не знаю, не знаю, — замахал рукой, сморщился.

— Тая! Тая! — кричала старуха, и казалось, вот кончится голос.

— Да иди ты, мать зовет, не слышишь, — крикнул Всеволод Иванович в Тайкину дверь.

Тайка вышла, быстро, как будто далеко еще идти, с шубейкой на плечах. Всеволод Иванович не узнал, будто не она, чужие глаза — как прохожая какая! Он глядел вслед дочери. Тайка быстро прошла к старухе. Она стала посреди комнаты, держась за шубейку. Всеволод Иванович прислушивался: обе молчали. В доме стало тихо, совсем по-ночному, будто никто не вставал, и во сне стоит Тайка в шубе.

Всеволод Иванович ждал — нет, и шепота нет, и боком глаза видел, что не движется Тайка. Всеволод Иванович глянул тайком на окна: казалось, что потемнело, что назад пошел рассвет. Он снова скосил глаза на Тайку, и время как будто не шло — Тайка стояла.