Борис Житков - Виктор Вавич

• Название: Виктор Вавич
• Автор: Борис Житков
• Издательство: Независимая Газета
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-86712-059-7

Роман «Виктор Вавич» Борис Степанович Житков (1882–1938) считал книгой своей жизни. Работа над ней продолжалась больше пяти лет. При жизни писателя публиковались лишь отдельные части его «энциклопедии русской жизни» времен первой русской революции. В этом сочинении легко узнаваем любимый нами с детства Житков — остроумный, точный и цепкий в деталях, свободный и лаконичный в языке; вместе с тем перед нами книга неизвестного мастера, следующего традициям европейского авантюрного и русского психологического романа. Тираж полного издания «Виктора Вавича» был пущен под нож осенью 1941 года, после разгромной внутренней рецензии А. Фадеева. Экземпляр, по которому — спустя 60 лет после смерти автора — наконец издается одна из лучших русских книг XX века, был сохранен другом Житкова, исследователем его творчества Лидией Корнеевной Чуковской.

Ее памяти посвящается это издание.

Борис Житков. Виктор Вавич. Издательство Независимая Газета. Москва. 1999. (Серия «Четвертая проза»).

---

— Проходи мостовой! Свертай право!

Филипп глянул: трое городовых с винтовками ходили под окнами фабрики. Филипп глянул в окна: как будто тихо, стало, бастуют. В последнем окне он заметил свет — будто кто шел с керосиновой лампой. Но стать было нельзя. Филипп еще раз оглянулся.

— Проходи, проходи! — крикнул вдогонку городовой.

А вот он длинный, низкий канатный. Филипп шел посреди мостовой — мелкими стеклами рябили решетчатые окна. Тусклый свет мелькал в заводе, и опять черные шинели с винтовками — старые берданки, вон штык-то какой вилой выгнут. Городовые провожали Филиппа глазами. А за углом шум. Ага! У ворот кучка. Вон и квартальный — серая шинель. Так и есть: вон поодаль еще народ — это на работу не пускают. Фу ты! Квартальный туда. Бежит. Городаши за ним.

Филипп стал на минуту.

— Пррра-ходи! — и один городовой шагнул и винтовку от ноги вскинул.

— Ну! — Филипп дернул вверх подбородком.

— Не рассказывай, сука, а то враз поймаешь! — и городовой сделал еще два шага и щелкнул затвором.

Дальняя кучка рассыпалась, Филипп видел, как в одного кинули камнем.

— Да бей в него! — крикнул городовой от ворот.

Филипп повернулся и пошел. Он сделал шагов пять, и сзади грохнул выстрел. Филипп оглянулся. Городовой стрелял туда, куда убежала кучка. Да неужели? Филипп оглянулся еще раз: из низенькой заводской трубы, крадучись, поднимался жидкий дымок.

— Вот сволочь! Какая ж это там сволочь? Бабы, что ли? — Филипп еще раз оглянулся на трубу. — Расскажу Егору, сейчас все узнаю, все-все, как кругом дело, — и Филипп поддал шагу. Теперь уж город, гуще стало на тротуаре, гремят по мостовой извозчики. Филипп проталкивался, отгрызал куски папироски и отплевывал прочь.

— Позвольте прикурить? — Филипп не сразу узнал Егора в барашковой шапке, будто даже ростом выше.

— Дурак ты! — сердито заговорил Егор.

— Чего дурак? Знаешь, что возле канатного? — Филипп строго глянул на Егора.

— Каким ты, дура, расплюям листки отдал? А?

— А что? — Филипп брови поднял, чуть не стал.

— Иди, иди, — бубнил Егор. — Что? А вот и что! Провалили они листки, все девять сотен. Вот что!

— Да ну? — Филипп глядел в землю.

— Теперь и нукай! Понукай вот. Запхали в трактире в машину, на шестерку понадеялись, он их и засыпал. Я ж тебе, дураку, говорил: не можешь, не берися. А он: я! я! Вот и я!

— Так давай я враз другие двину. Давай! Я возьмуся, так я…

— Я! Я! — передразнил Егор и сплюнул в сердцах.

«Сейчас приду, притащу гектограф, да мы с Надей как двинем», — и Филиппу представлялось, как они с Надей орудуют, как листки так и летят из-под валька, и вот не девятьсот, а полторы тысячи — на! получай нынче к вечеру, вот в самый нос кину. «Она уж как-нибудь по-особенному» — и Филиппу захотелось, чтоб дать Наде себя показать — ух! — огонь.

— Придешь вот нынче, — Егор огляделся, — на то же место, только чуть поближе к стрельбищу — вот придешь и всем скажешь: вот это я и есть дурак.

— Да ну тебя! — вдруг озлился Филипп. Он круто повернул и зашагал назад, толкаясь, сбивая прохожих. Он дернул вниз кепку, поймал губой ус и зажал зубами.

«Перерваться, сдохнуть, а чтоб было к вечеру, и вот — пожалуйте-с — полторы тысячи», — Филипп видел уж, как Егор кивает на него головой, а все комитетчики глядят и зло и учитель-но… подумаешь, сами-то лучше.

А Филипп тут, не говоря ни слова, пачку — пожалуйте. И вот тут сказать: «Вот на всякую бабью грызню время волынить, так, вижу, тут мастера…» — и еще тут что-нибудь, поумней — у Нади спрошу.

Филипп чуть не сшиб с ног гимназиста, завернул за угол, и ноги сбавили шаг: вся улица стояла. Люди липли к домам. Две дамы неловкой рысью простучали мимо Филиппа. И вдруг вся улица двинулась назад, попятились все, будто дернули под ними мостовую. Вот скорей, скорей. Ближние еще шагали, завернув назад головы, а от дальнего угла бежали, и все скорей и скорей, и молчание — оно все сильней и выше завивалось в улице, и вдруг вывернули из-за угла казаки. Они рысью шли и по мостовой и по тротуару — пять человек. Филипп стоял и глядел — люди толкали его на бегу, тискались в ворота домов. На пол-улице казаки остановились. Один потряс в воздухе нагайку. Лицо было красное, и он смеялся. Потом мотнул головой вбок, и все повернули, поехали шагом вниз по улице. Двое стали на мостовой, другие поскакали за угол.

— Чего стал! Проходи! — Филипп глянул назад, но городовой уж рванул его за плечо, повернул, толкнул в спину. — Проходи, говорят тебе, стерва!

Филипп двинул назад, и городовые один за другим спешили, стукали на ходу голенищем по шашке.

— А ну, назад!

Филипп прижался к стене, он терся плечом о фасад, скорей и скорей разминуться с городовыми.

Услыхал два коротких свистка сзади. Скосил через плечо глаз — фу, не ему: околоточный останавливал городовых, они цепью перегородили улицу, шагах в пяти позади Филиппа. Филипп шел теперь обходом к себе, в Слободку — улица пустая — ух, не вторая ли цепь там впереди.

Филипп наддал, шел во весь дух, но вдруг улица, вся улица позади городовых зачернела народом, загомонила воробьиным частым чоканьем. Филиппу приходилось тереться в густоте.

Какая-то старуха в платочке совалась, искала выхода меж людей, уцепилась за хлястик Филипповой тужурки.

— Уж прости, прости, сынок, из каши этой чертовой вытащи. Стопчут, кони какие-то… Побесились.

Филипп досадовал, не сбавлял ходу, старуха спотыкалась, бодала в спину, но не пускала Филипповой тужурки.

— Куда несет-то их леший! — отплевывалась от прохожих старуха. — Господи! — выкрикивала она в спину Филиппу. — А на Слободке-то, у круглого-то базару! Сунулась я, дура, страсть!

Старуха уж бросила Филиппов хлястик, она ковыляла рядком за рукавом Филиппа, боялась отстать.

— С ума прямо повыскакивали — конку на бок… конку, я говорю, с рельсов, и каменья… прямо мостовую… ей-богу… роють… прямо… копають.

Филипп придержал шаги, наклонился.

— И что?

Старуха совсем запыхалась.

— А я… а я на другой базар… а куда же, сынок? Солдаты там.

Филиппа подхватил испуг, и не стало ни тела, ни ног, одна голова неслась по улице, и глаза проворно и точно мерили, где верней пройти. «Какой это черт затеял? Спровокатили, что ли, народ? Само завелось?» А глаза вели влево за угол — вон уж улица не та, и лавки закрыты, и народу не видать, и эта, черт, нацелилась улица, дальше!

Трещит по мостовой извозчик. Ух, нахлестывает порожняком — вскачь дует. Лево, в улицу. Вон у ворот стоят — ничего, будто спокойно, семечки лущат. Филипп сбавил шаг: на углу, у ларька, чернел городовой. «Теперь уж прямо надо на городового» — и Филипп деловым шагом прошел мимо ларька. Городовой поворачивался ему вслед. И Филипп чувствовал в спине его глаза.

Улица пошла немощеная, с кривыми домиками, теперь вправо — и вот скат вниз, и вон через дома торчит ржавый шпиц колокольни, там круглый базар, и заколотилось сердце, застукало по всей груди, и дыхание обрывками, — Филька побежал. Вон впереди выскочили двое из ворот и зашагали вприпрыжку. Филипп нагнал. На одном полупальтишко, руки в карманах — глянул на Филиппа из-под кепки, примерил. Другой завернул голову на длинной шее из тяжелого пальто. Молодой зубато улыбнулся.

Филипп шагом пошел по другой стороне. Чтоб в обход — надо налево.

Оба свернули налево и оглянулись на Филиппа. Филипп шел следом, видел, как выходили люди из ворот, оглядывали наспех улицу и быстро пускались туда, вниз, к базару. Но вдруг Филипп дернул голову назад — сама повернулась, сзади спешным шагом топали солдаты. Филипп бегом бросился вниз. Побежал зубатый, путаясь в полах.

— Сюда, сюда, лево! — махал он Филиппу. В кепке завернул тоже, — впереди бегом топали люди, — а вон в ворота забежал — вон и другой. — А, черт! — Филипп рванул вперед, под горку, обгонял, кричал на ходу:

— Живей! Валяй! Дуй! — Он видел, как впереди свернули вправо, косо глянула сбоку ржавая колокольня, и вон черная куча народу — видать сверху, а вон наворочено, столбы телеграфные, сбитые с ног, и крестовины с белыми стаканчиками.

На миг стал передний перед воротами налево и позвал рукой. Филипп вбежал в ворота, он бежал следом за передним, лез за ним на курятник, через забор; голый сад, липко, мягко, опять забор, и уж Филипп подталкивает грязные подошвы — ух, тяжелый дядя! Перевалил! Филька подскочил, ухватил забор, а снизу поддают, и уж слышен гул, крик народа и треск — мотает голыми ветками дерево, вот она куча народу, вон напирают, валят дерево, слышно, спешит пила — ничего не видно за народом.

— Га-а… — заревела толпа, бросилась в стороны, дерево пошло клониться, скорей, скорей, Филиппа отбросили вбок. Дерево мягко упало ветками и закачалось.

— Кати! Кати веселей!