Борис Житков - Виктор Вавич

• Название: Виктор Вавич
• Автор: Борис Житков
• Издательство: Независимая Газета
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-86712-059-7

Роман «Виктор Вавич» Борис Степанович Житков (1882–1938) считал книгой своей жизни. Работа над ней продолжалась больше пяти лет. При жизни писателя публиковались лишь отдельные части его «энциклопедии русской жизни» времен первой русской революции. В этом сочинении легко узнаваем любимый нами с детства Житков — остроумный, точный и цепкий в деталях, свободный и лаконичный в языке; вместе с тем перед нами книга неизвестного мастера, следующего традициям европейского авантюрного и русского психологического романа. Тираж полного издания «Виктора Вавича» был пущен под нож осенью 1941 года, после разгромной внутренней рецензии А. Фадеева. Экземпляр, по которому — спустя 60 лет после смерти автора — наконец издается одна из лучших русских книг XX века, был сохранен другом Житкова, исследователем его творчества Лидией Корнеевной Чуковской.

Ее памяти посвящается это издание.

Борис Житков. Виктор Вавич. Издательство Независимая Газета. Москва. 1999. (Серия «Четвертая проза»).

---

Анна Григорьевна быстро, испуганными глазами, читала эти карандашные записи и не могла понять, понять этих слов — cladbishenskaia vosem и напротив написано — умывать, чистить что-либо.

— Это не все, — бил Вавич по тетрадке тылом руки. — Где ее, извините, белье находится?

— Здесь, в комоде, — и Анна Григорьевна, подбирая юбку, стала на колени перед комодом.

— Не трудитесь, мадам, мы сами. Впрочем, как хотите. Действительно. А ну, помоги! — крикнул Виктор городовым и присел на корточки рядом с Тиктиной.

— Я понимаю, вам самому неприятно рыться в чужом… вещах, уж это ваша должность вас обязывает.

— Убивают, сударыня, убивают, на посту людей убивают. Ведь вы не жиды? А вот из-за жидов и вам приходится терпеть. Очень даже верно, что ваша дочь совершенно невинна, ну, а знаете, это все выяснится, и невинный человек может быть совершенно спокоен.

Анна Григорьевна вынимала аккуратно сложенное Наденькино белье. Она запускала руку, и сторожкие пальцы боялись, не шелестнуть бы бумагой, но бумаг не было среди белья.

— Здесь у ней летние платья сложены, — и Анна Григорьевна поднялась с колен. Она все время думала о тетрадке.

«Боже, дура какая. Адреса, адреса». — И она все время чувствовала, как там за спиной лежит эта тетрадка.

— А здесь полотенца и платочки, — Анна Григорьевна старалась говорить по-домашнему.

— Ну ладно, — сказал Виктор, — это нас не касается. — И он сунул руки вдоль стенки ящика. Что-то холодное и твердое. -

Это, это что? — нахмурился Виктор. Он щупал, Анна Григорьевна смотрела в его лицо, затаив дух, и прочитала — что «это» — ничего, пустяк. И сразу стала услужливо разрывать полотно сложенного полотенца.

— Нет, нет, достанем, посмотрим, — говорила Анна Григорьевна. — Ну тащите, тащите. Ну? Баночка духов, да конечно, что ж у ней тут может быть, у дурочки. Фу, фу, моль, — вдруг замахала руками Анна Григорьевна.

Она хлопала ладошками в воздухе, двигалась толчками по комнате; все следила глазами.

— Скажите, дрянь какая, — Анна Григорьевна хлопнула над столом. Неловким движением опрокинула Надину деловую мужскую чернильницу. — Ах, что я наделала! — и Анна Григорьевна торопливо схватила тетрадь и принялась ею тщательно вытирать Наденькин стол. — Убьет она меня теперь, чистеха такая, беда какая, Господи! Ну да дай же что-нибудь, — крикнула она Дуне. — Стоишь, как столб. — И Анна Григорьевна терла тетрадкой, вырывая новые листы, комкая, коверкая.

— Мы уж тут ни при чем, — сказал Вавич.

— Ах, да я дура, — говорила Анна Григорьевна, а в глазах стояли слезы.

— Ну-с, сударыня, это потом, — деловито сказал Вавич. — А вот скажите нам, где ее переписка находится. Ведь получает она письма. Нет, скажете? Ну а где они?

— Да вот тут все у ней, я ведь не слежу.

— Напрасно-с, напрасно, — закачал Вавич головой и сейчас же отвернулся. — Вот тут в портфеле записки — это мы возьмем. И вот эти заграничные книжки. Там уж разберем.

— Надо под столом полапать, — сказал на ухо Вавичу городовой, — по небелям, по креслам прячут. А ну, встаньте, — мотнул городовой головой.

— Вот и отлично, а теперь отнесите это кресло мужу, он же стоит там все время. У вас ведь, наверно, отец тоже старик. Правда? — И Анна Григорьевна поглядела в глаза Виктору и кивнула головой, как будто уж что-то знала про него.

— Не до того, сударыня, когда в людей палят из-за угла… А когда говоришь, так «бумагу, бумагу», — передразнил Виктор. — Прямо как дети, ей-богу же.

— Отнесть? — спросил городовой. Он неловко держал за ножку опрокинутое Наденькино кресло, держал за ножку, будто оно могло вырваться как собачонка. Вавич кивнул головой.

— Прямо же, ей-богу, как дети, — крутил Виктор головой.

— Да уж, знаете, у нас у самих… — и Анна Григорьевна снова взглянула Вавичу в лицо, и лицо на миг распахнулось. Виктор отвернулся и стал с деловым видом оглядывать стены.

— А это чей же портрет? Кто такая? — Вавич вдруг заметил со стены чуть насмешливый взгляд — Танечкина карточка в овальной рамке красного дерева висела под портретом Энгельса. Вавич обернулся к Анне Григорьевне и чувствовал сзади колющий взгляд со стены. — Надо знать, кто такая, — сказал Вавич хмуро. Он в упор, нахмуренными глазами разглядывал карточку.

«Красивая, а злая, стерва, — в уме сказал Вавич. — Тьфу, злая!» — и помотал головой.

— Кто же? — зло поглядел в колени Анне Григорьевне Вавич.

— Подруга гимназическая какая-то, — пожала плечами Анна Григорьевна.

— Не знаете? — хмуро спросил Вавич. — Определим! — И он снял с гвоздя портрет. — Ну-с, — сказал Виктор, садясь, — протокол!

— Вам чернил? Дуняша, из кабинета, да не разлей, как я.

— Так-с, — сказал Виктор и прижимал маленьким дамским пресс-бюваром лист, — так-с, и фотографический снимок неизвестной личности.

— Рамку, впрочем, можем оставить! — вдруг сказал Виктор. — Рамка не нужна, — и он быстро выдернул карточку из рамки; она выскользнула белым картоном, как сабля из ножен. Виктор скорей сунул ее между записок Наденьки.

Понятые нагнулись к столу. Сопя, выводили подписи.

— Ну-с, простите, сударыня, за беспорядок, уж не взыщите… — Вавич застегивал новенький портфель. — Честь имею кланяться, — и кивнул корпусом: галантность. Все вышли в коридор.

Андрей Степанович стоял рядом с креслом. Он оперся о стену спиной, руки заложил назад и глядел вверх перед собой.

— Что ж вы не присели? — с улыбкой в голосе сказал Виктор, легко шагая к передней.

Андрей Степанович прямым взглядом упер глаза в Вавича. Вавич стал.

— О вашем поведении, господин квартальный, мы еще поговорим. Только не с вами.

— Говорить!! — вспыхнул всей кровью Виктор. — Хоть с самим чертом извольте беседовать! Револьверщики! На здоровье! Двое остаться! Горбачев и Швец, — кричал Вавич городовым, — и никого не выпускать, кто придет — задерживать до распоряжения. Один в кухню, другой тут. По местам! Марш! А в девять в участок! — кричал Виктор. Он с шумом толкнул дверь. На пороге он обернулся и крикнул городовому: — Садись в кресло и закуривай!

— Бу-ма-га! — сказал Вавич гулко на лестнице.

Тьфу!

ТАНЯ сидела в углу балкона. Она куталась в свое любимое старое пальто с уютным мехом на воротнике. Гладила щекой по меху. Ей было видно вдаль всю прямую улицу — тяжелую, серую, со спущенными веками. Рассвет туго надвигал��я и, казалось, стал и пойдет назад. Таня держала низко над собой раскрытый зонтик. Ей было уютно от зонтика, от меха и от папироски. Как будто вся земля едет куда-то, и это ее место, как у окна в вагоне. Мутное небо курилось белыми тучами, и неосторожные капли попадали на землю, на Танин зонтик. Тане казалось, что непременно куда-нибудь приедут к рассвету — надо сидеть и ждать и глядеть путь. Опять въехали в пальбу — и вот гуще, ближе… Нет, проехали. Пальба растаяла, смолкла. А вот шаги. Много. Танечка приподняла зонтик. По пустой улице брякали шаги. Это из-за угла. Вот городовые и впереди серая шинель. Танечка повела лопатками, и любопытный озноб пробежал по спине — говорят что-то, а меня не видят.

— Да недалече теперь, тут за углом и седьмой номер, Хотовицкого дом, — хрипло, ночным голосом, сказал. Вот совсем под балконом — Танечка перегнулась, и мотнулся в воздухе зонтик. И вдруг встали. И в серой шинели задрал голову. Вот отошел на мостовую, смотрит. И городовые сошли на мостовую.

— Кто там? Эй! — крикнул надзиратель.

— Это я, — неторопливо сказала Танечка.

— Мадам там или мадмазель, не знаете распоряженья — все окна закрывать.

— Месье — там, — приподняла зонтик Танечка, — у меня все окна закрыты.

— Ну да, — сказал квартальный и повертел головой, — все равно на улицу ночью выходить нельзя! Дома надо быть!

— Я не в гостях, я у себя дома, — и Танечке нравилось, как певуче звучал голос с легкой улыбкой.

— Вы, сударыня, не шутите, а я требую, чтоб с балкона…

— Прыгнула бы? Нет, не требуйте, не прыгну, — засмеялась Танечка; ей казалось, что это станция, и сейчас все поедут дальше, а на пути можно и язык высунуть.

— А я еще раз вам повторяю, — уж закричал квартальный, — спать надо, мадмазель, между прочим. А если… да бросьте ерунду… Позвони дворнику, — крикнул квартальный городовому.

И Танечка слышала, как сказал вполголоса городовому: «может, сигналы какие-нибудь или черт ее знает».

Городовой уж дергал неистово звонок, звонок и бился и всхлипывал, и едкая тревога понеслась по серой улице.

— Дворник! Что это у тебя? Убрать тут балконщиц всяких! Дворник держался за шапку и что-то шептал.

— Ну так что ж? — громко сказал квартальный. — Ну и адвоката Ржевского, а торчать на балконах не полагается в ночное время. Скажи, чтоб сейчас вон, что околоточный надзиратель Вавич приказал, понял? А завтра разберемся, что за сиденья эти. Марш!.. Стой! Как говоришь: Татьяна Александровна Ржевская? Госпожа Ржевская! — крикнул Вавич; он сделал казенный голос. — Ржевская Татьяна, сейчас очистите балкон, а завтра явитесь в Московский полицейский участок, дадите объяснения.