Борис Житков - Виктор Вавич

• Название: Виктор Вавич
• Автор: Борис Житков
• Издательство: Независимая Газета
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-86712-059-7

Роман «Виктор Вавич» Борис Степанович Житков (1882–1938) считал книгой своей жизни. Работа над ней продолжалась больше пяти лет. При жизни писателя публиковались лишь отдельные части его «энциклопедии русской жизни» времен первой русской революции. В этом сочинении легко узнаваем любимый нами с детства Житков — остроумный, точный и цепкий в деталях, свободный и лаконичный в языке; вместе с тем перед нами книга неизвестного мастера, следующего традициям европейского авантюрного и русского психологического романа. Тираж полного издания «Виктора Вавича» был пущен под нож осенью 1941 года, после разгромной внутренней рецензии А. Фадеева. Экземпляр, по которому — спустя 60 лет после смерти автора — наконец издается одна из лучших русских книг XX века, был сохранен другом Житкова, исследователем его творчества Лидией Корнеевной Чуковской.

Ее памяти посвящается это издание.

Борис Житков. Виктор Вавич. Издательство Независимая Газета. Москва. 1999. (Серия «Четвертая проза»).

---

— Да ведь действительно глупо, — обратился Тиктин к жене, — ведь не дура же она действительно. И Тиктин солидным шагом вошел в столовую.

— Если б знать, где она, я сейчас же пошла бы, — и Анна Григорьевна заторопилась по коридору.

— Да мама, да что за глупости, ей-богу.

Дробные шаги сыпали за окнами ровную дробь, и Тиктин и Санька рванулись к окну, рота пехоты строем шла по пустой улице и россыпью отбивала шаг.

— На кого это… войско?

Тиктин хотел придать иронию голосу, но сказал сипло.

— В засаду, в участок, — сказал Санька и сдавил брови друг к другу.

— Пойди ты к ней, — сказал Тиктин и кивнул в сторону комнаты Анны Григорьевны.

— Ладно, — зло сказал Санька. Он все глядел на мостовую, где прошла пехота.

Самовар пел тонкой нотой.

— А ну-ка еще баночку, а ну, Наденька, — Филипп тер с силой колено.

Надя глядела, как он впивал в себя чай с блюдечка, через сахар в зубах.

И все веселей и веселей глядел глазом на Надю. А Надя не знала, как пить, и то нагибалась к столу, то выпрямлялась к спинке стула.

Вдруг Филипп засмеялся, поперхнулся чаем, замахал руками — откашливался:

— Ах ты, черт… ты, дьявол! Фу, ну тебя! Ух, понимаешь, что вспомнил. Аннушка-то моя, дура-то! Ах ты, ну тебя в болото! Ночью раз: «Ай! Батюшки, убивают!» — и в одной рубахе на двор да мне в окно кулаком: «Филька, — кричит, — стреляют». — «В кого?» — кричу — «В меня!» — кричит. Весь дом всполошила. Соседи, понимаешь, во двор, кто в чем. «Где стреляют?» — «У нас, в кухне, — кричит, — стреляло, еле живая, — кричит, — я выскочила». Я в кухню. Огня принесли. А сосед уж с топором, гляжу, в сенях стоит. Вот смехота! А это, понимаешь ты, бутылка! Ах, чтоб ты пропала! Квасу бутылка у ней в углу лопнула. Ах ты, чтоб тебе! — Филипп смеялся и головой мотал и стукнул пустым стаканом о блюдечко. — Ах ты, дура на колесах!

Наденька улыбалась. Потом подумала: «А вдруг это действительно смешно!»

— Я выношу этую бутылку, — и Филипп толкнул Надю в плечо, — выношу в сени, понимаешь, вот она, говорю, пушка-то, сукиного сына! Во! Так, ей-богу, попятились, не разглядевши-то! Ой, и смеху!

Наденька смеялась, глядя на Филиппа, а его изморил уже смех и размял ему все лицо, и глаза в слезах.

— Наливай еще! Ну тебя к шуту, — Филипп толкнул Наде свой стакан.

И вдруг самовар оборвал ноту.

Надя сразу узнала, что теперь они остались вдвоем. Филипп перестал смеяться.

— А где Аннушка сейчас? — Надя спросила вполголоса и водила пальчиком по краешку блюдца. Филипп промолчал. Насупился.

— Говорится только: рабочий класс, за рабочий класс… Разговор все.

Надя остановила палец.

— Почему же? Идут же люди…

— А идут, так… так, — Филипп встал, — мой посуду и все тут.

Филипп отшагнул раз и два, отвернулся и стал скручивать папиросу.

Надя не шевелилась. Время стало бежать, и Филипп чуял, как оно промывает между ними канаву. Вдруг обернулся.

— Да что ты? Голубушка ты моя! — И уж обнял стул за спинку и тряхнул сильно, так что Наденька покачнулась. — Да размилая ты моя! Я ж попросту, по-мужицки, сказать. Да ты что, в самом деле, что ли? Ведь верное слово. Шут с ней, с посудой этой! Да я ее побью, ей-богу!

Надя чуть улыбнулась.

— Ей-бога! — крикнул радостно Филипп, схватил чашку и шмякнул об пол. Сунулся к другой. Надя отвела руку.

— Да что ты, да вот он я! — говорил Филипп и уж взял крепко за плечо, через кофточку, горячими пальцами. Совсем руки какие-то особенные и как у зверя сила. И у Нади дунула жуть в груди, какой не знала, дыхание на миг притаилось. Ничего не разбирала, что говорил Филипп, как будто не по-русски говорил что-то. И Надя неловко уперлась ладонями в Филькину руку, и все говорили губы:

— Не надо… не надо… не надо…

А под колена прошла рука, и вот Надя уж на руках, и он держит ее, как ребенка, и жмет к себе, и Надя закрыла глаза.

Шаг

ПЕХОТА шла по пустой улице — одни темные фонари. Дробь шага ровной россыпью грохала по каменьям. Прапорщик запаса вел роту мимо запертых домов. Солдаты косились на дома. Прапорщик сошел с тротуара и пошел рядом с людьми. Рота все легче и легче стучала и стала разбивать ногу — не дробь, а глухой шум. Штыки стали стукать друг о друга, и солдаты стали озираться, — прапорщик вскинул голову, обернулся и резко подкрикнул:

— Ать, два, три!.. ать, два, три!.. ать, два!.. Рота ответила твердым шагом.

— Тверже ногу! — крикнул прапорщик в мертвой улице. Рухнул шаг и раз и два. И снова уж глухой топот — идут и «не дают ноги».

— Ать! — крикнул последний раз прапорщик, будто икнул, и не стал подсчитывать.

Лопнул пузырьком где-то справа револьверный выстрел. Шаг роты стал глуше, и вдруг один задругам треснули винтовочные — как молотком в доску — дам! дам! дам-дам! И далекий крик завеял в улицах — рота совсем неслышно ступала. И крик ближе, и слышен справа топот в темноте, и вдоль улицы справа:

— Держи! Держи!

— Тра-а! — сыпанул справа выстрел.

— Стой! Стой! — крикнул прапорщик. Стала рота. А те бежали, и криком и топотом осветилась темная улица.

— Держи! — крикнул прапорщик, а быстрые шаги споткнулись в темноте. Упал, и вот снова затопали, вот из улицы тяжелым градом топот, и щелкнул затвор, и голос хриплый:

— Кто есть? И что ж вы… сволочи… смотрели! Бежал!.. Рот разинули! Бычки!

— Что? Ты кто? Поди сюда! — прапорщик широким шагом пошел вдоль фронта на тротуар.

Но шаги в темноте уж топали дальше, и куда-то вкось мимо роты раскатился в улице выстрел.

Прапорщик отдирал застежку кобуры, вытащил наган и выпалил вдогонку. Выпалил, подняв на аршин выше. В это время из-за угла тяжелым шагом выбежал еще человек.

— Стадничук, держи! — заорал прапорщик. — Первый взвод ко мне!

Сорок ног рванули с места.

— Ты давай винтовку! Давай же, сука! — кричал солдат.

— Да я ж городовой, братцы, очумели?

— Арестован! — рявкнул прапорщик и рванул из рук городового винтовку. — С нами пойдешь, марш! Первый взвод, стройсь! Рота-а! шагом… арш!

Рухнул шаг, и бойко пошла рота.

— Ругаться, мерзавцы, воинскую часть ругать, а?

— Какого участка! — кричал в темноте прапорщик. — Вот мы в Московский и идем. Номер твой, сукин сын! Рота рубила шаг.

— Тебя на штыки поднять надо, знаешь ты это?

По роте прошел веселый шум.

А в улицах было пусто, и рота снова стала слышать свой шаг. Черные дома мертвыми уступами стояли как наготове, и снова ослаб солдатский шаг.

Прапорщик не командовал, люди сами кашей повалились в ворота участка, в темный двор; в полуподвале горели на стенке два керосиновых фонаря, от них казалась темнота еще гуще, и люди, войдя в подвал, только шептались и никто не топнул.

— Пожалуйте со мной, — Вавич тронул впотьмах свой козырек и пригласил рукой. Прапорщик не видел.

— Кто такой? — спросил прапорщик вполголоса. Но в это время из дверей подвала хриплый, с ругательной слезой, голос крикнул:

— Да скажите, господин надзиратель, нехай меня пустют, когда арестовали без права при исполнении. Да стой, не держи, у меня шинель тоже казенная!

— Да, — сказал прапорщик и откашлялся для голоса. — Тут вот, черт его, ругался, ругал воинскую часть — городовой. Ваш это будет? А то сдам в комендантское.

— Ах вот как! — крикнул Вавич. — Скажите, мерзавец. Давайте его сюда.

— Выведи! — скомандовал прапорщик. Виктор шел рядом с офицером, а сзади шагали трое: городовой и двое солдат.

— Молчать! — крикнул, обернувшись, Вавич, хотя городовой не говорил и молча шагал между двух солдат. — Не внедришь! Не внедришь, — горячо говорил Вавич.

Прапорщик спотыкался в темноте и чертыхался под нос.

— Наверх, что ли? — досадливо сказал прапорщик.

Виктор пробежал по лестнице вперед. «Эх, так бы я мог привести роту — вот как будто взял весь участок под свою руку». Он оглянулся на офицера и тут при свете на лестнице метким глазом увидал погон с одной звездочкой и лицо, главное, лицо.

«Шпак! Милостивый государь», — сразу решил Виктор, плечом толкнул входную дверь и не придержал за собой.

— Учитель географии, должно быть, — ворчал Виктор. Помощник пристава с черными усами.

— Ну, — крикнул он Виктору.

— Идет! — и Виктор небрежно мотнул головой на дверь.

— Прапорщик Анисимов, прибыл с ротою, а вот этого молодца арестовал, — прапорщик показал большим пальцем за плечо. — Ваш?

Помощник хлопнул бровями вниз.

— Не разберу! — сказал, щурясь, помощник. — Японец? Японца в плен взяли, позвольте узнать?

Прапорщик покраснел, поднял брови, губы раскрыл над зубами:

— Я вам, милостивый государь, официально заявляю и прошу слушать…