Борис Житков - Виктор Вавич

• Название: Виктор Вавич
• Автор: Борис Житков
• Издательство: Независимая Газета
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-86712-059-7

Роман «Виктор Вавич» Борис Степанович Житков (1882–1938) считал книгой своей жизни. Работа над ней продолжалась больше пяти лет. При жизни писателя публиковались лишь отдельные части его «энциклопедии русской жизни» времен первой русской революции. В этом сочинении легко узнаваем любимый нами с детства Житков — остроумный, точный и цепкий в деталях, свободный и лаконичный в языке; вместе с тем перед нами книга неизвестного мастера, следующего традициям европейского авантюрного и русского психологического романа. Тираж полного издания «Виктора Вавича» был пущен под нож осенью 1941 года, после разгромной внутренней рецензии А. Фадеева. Экземпляр, по которому — спустя 60 лет после смерти автора — наконец издается одна из лучших русских книг XX века, был сохранен другом Житкова, исследователем его творчества Лидией Корнеевной Чуковской.

Ее памяти посвящается это издание.

Борис Житков. Виктор Вавич. Издательство Независимая Газета. Москва. 1999. (Серия «Четвертая проза»).

---

— А где пройти ближе? — спросила Груня. Она стояла, свежая от воды, в лучшем своем розовом платье с пунцовым поясом, и розовые руки розовели из розовых коротких рукавов.

Груня действительно пошла в церковь, постояла минуту на коленях на пустом широком полу — прямо посреди церкви. Положила три земных поклона, отыскала икону Божьей матери, приложилась. И вышла быстрыми шагами по гулкому полу. Нищенка толкнула тряпичным телом тяжелую дверь, и Груня порылась, сунула ей пятак. Приостановилась и сунула еще три копейки.

Груня кликнула извозчика, уселась, поставив пакет в ногах.

Полицмейстерша из маленькой леечки поливала цветы. У нее бы��и любимые и нелюбимые. Она любила чахлые и больше лила в них воды.

— Пейте, милые, пейте, — говорила тихонько Варвара Андреевна, пухлой ручкой помахивая лейкой. Она была в зеленом капоте и в кружевном чепчике — вчера мыла голову.

В резном буфете слегка позвякивала посуда от шагов Варвары Андреевны. Зимнее солнце красными квадратами стояло на палевых занавесках. Варвара Андреевна залюбовалась на свою пухлую руку, — горел рубин на отставленном мизинчике, — замерла лейка в руке, и вода тонкой струйкой неслышно текла на ковер.

Горничная простучала каблуками, вошла.

— Ваше превосходительство, там одна вас спрашивает. — Полицмейстерша приказывала называть себя «превосходительством», хотя муж был только ротмистр. — Как прикажете, ваше превосходительство?

— Дама? — вскинула Варвара Андреевна и глянула на стенные часы.

— Уж не знаю, как сказать? — Горничная замялась. — Вроде дама, только очень просит. Говорит — приезжая. Передать, говорит, надо… Не знаю. Я говорила.

— Иди, я позвоню, — и Варвара Андреевна поставила лейку на стол.

Варвара Андреевна на цыпочках, придерживая капот, — все стем же мизинчиком на отлете, — подкралась к двери, без шума приоткрыла и в щелку портьеры стала глядеть.

«Совершенно, совершенно незнакомая, — думала Варвара Андреевна, разглядывая Груню. — Простоватая будто».

Варваре Андреевне было приятно, что вот она глядит на эту девицу, вот тут в трех шагах, а та думает, что она одна в прихожей и ждет. Вот как широко дышит. Даже покраснела. Глядит ведь прямо сюда, в двери. И Варвара Андреевна довольно улыбалась.

— Вижу, вижу! — вдруг вскрикнула Груня, и лицо расцвело улыбкой во всю мягкую ширь. — Здравствуйте, — и Груня двинулась к портьере. Варвара Андреевна отдернулась назад, но Груня уж раздвинула головой портьеру и протягивала руку. — Здравствуйте! — говорила весело Груня.

Варвара Андреевна хотела нахмуриться, но ей показалось лучше обратить все в шутку, и она пожала Грунину руку.

— Я вас, кажется, помню… — совсем покраснела Варвара Андреевна, и ей самой уже было смешно, что ее поймали.

— Не помните, нет, не помните: я Груня Сорокина, смотрителя Сорокина дочка, — говорила Груня громко. Она стояла в шубе и шляпе на ковре гостиной. Попугай раскричался в клетке, и Груня плохо слышала, что отвечала Варвара Андреевна. — Да, да, верно, я сейчас. Да, да, что же так, прямо в шубе! — И Груня в прихожей быстро стала стаскивать шубу.

— Настя, помоги, — говорила Варвара Андреевна сквозь крик попугая и показывала рукой на Груню. Настя подхватила шубу.

Груня подняла с пола сверток и пошла за полицмейстершей.

— Это надо в столовой, — в самое ухо крикнула Груня.

— Да, ничего здесь не слышно, — и полицмейстерша быстро прошла в столовую, ведя за руку Груню.

«Смешная какая — розовая, — думала полицмейстерша, — буду потом рассказывать», — она с шумом захлопнула двери к попугаю.

— Почему вы, милая, ко мне? — спросила полицмейстерша и не могла сделать строгого лица.

Груня оглядела белую скатерть с леечкой.

— Поднос, поднос дайте, побольше который. Я вам тут чего привезла-то.

— Как это — поднос? — спросила Варвара Андреевна.

— Ну, поднос, простой поднос, а то накапает. Варвара Андреевна засмеялась, легко подбежала к буфету, схватила большой блестящий поднос и поставила на стол.

— Угадайте, что там? — Груня поставила на стол тяжелый пакет и прикрыла пятерней. Она весело глядела на Варвару Андреевну в самые глаза. — Страшно вкусное! Теперь банку надо и ложку. — Груня стала разворачивать бумагу — это были газеты, замазанные в дороге. Груня срывала. — Куда? куда? — и сама бежала к печке и совала бумагу.

Варвара Андреевна побежала в кухню, бегом вернулась с банкой.

— Сполоснули? — спросила Груня. И стала ложкой перекладывать варенье. Она стряхивала ложку за ложкой и взглядывала на Варвару Андреевну.

— Замечательное! — приговаривала Груня. Варвара Андреевна мизинчиком с рубином зацепила из-под ложки варенье и облизала пальчик.

— Что? — спросила Груня.

— Ужасно смешно, — сказала Варвара Андреевна и рассмеялась. Расхохоталась и Груня.

— А это Вите останется, — сказала серьезно Груня, когда наполнилась банка.

— Какому Вите? — смеясь, спросила полицмейстерша.

— Вавичу. Жених мой. Он квартальный теперь. Очень любит, — сказала Груня задумчиво, — морошку, я говорю, любит.

— А он красивый? — спросила полицмейстерша.

— Ну да, красивый, такой шикарный теперь, — говорила Груня, как с собой, и уворачивала аккуратно свою глиняную банку.

— Какой Вавич? Не слыхала, — полицмейстерша села и снизу глядела, улыбаясь, Груне в лицо. — В каком участке? Брюнет? И вас очень любит? Садитесь. Как вас зовут, я забыла, — болтала Варвара Андреевна. — Потом завяжете! Кто вам сказал про морошку? Какая вы смешная! То есть милая, я хотела сказать. — И полицмейстерша поймала и пожала Грунины пальцы. — Вы его очень любите? — говорила, щурясь, Варвара Андреевна. — Он высокий? Покажите его, пусть придет, непременно, непременно. Я закурю, только никому не смейте говорить.

Полицмейстерша достала маленький черепаховый портсигар и задымила тонкой папироской.

— Ну рассказывайте, как он вас любит, — и полицмейстерша завертелась, придвинула свой стул ближе. — Наверно, очень любит вас целовать? — Она пристально рассматривала Грунины щеки, открытый вырез на груди. — Что вы так смотрите? Будто уж и не целовал ни разу, а? Ну говорите же! — Полицмейстерша ткнула Груню пальцем в пухлый локоть.

Горничная вошла в черном платье, с белой наколкой в волосах.

— Ваше превосходительство, к телефону просят. Адриан Александрыч.

Полицмейстерша вскочила, зарычал отодвинутый стул.

— Бегу, прощайте, милая, — сказала, запыхавшись сразу, Варвара Андреевна. Она сунула Груне руку. Груня мягко привстала, сунулась к лицу, и полицмейстерша наспех поцеловалась. В дверях она остановилась, полуобернулась и, махая ручкой, сказала с брезгливой гримасой: — Только пояс этот перемените — невозможно!

Кризис

— Я, Я! САМА дам! — чуть не крикнула Наденька, когда мать хотела очистить яблоко Башкину. Мать глянула — у Наденьки тряслась челюсть, тряслась мелкой дрожью, и поджатые губы прямой щелкой вычертили рот. Наденька торопливыми, злыми пальчиками вертела, чистила яблоко.

— Доктор сказал — сейчас кризис, — шепнула Анна Григорьевна.

Наденька закивала головой и нахмурила брови. Башкин вертел головой на подушке, он шевелил губами, и Наденька сунула осторожно в толстые обветренные губы острый ломтик яблока.

Башкин вобрал губами яблоко, открыл глаза, и Наденька увидала, что он узнал, что он ясно видит, — и какие светлые добрые глаза — показалось Наденьке. Совсем детские, беспомощные. Башкин улыбнулся.

— Еще можно? — аккуратно произнес он. — Пожалуйста. — И Наденька поспешно сунула новый ломтик. Башкин повернулся на бок, положил сложенные руки под щеку, подогнул коленки — они остро торчали под пикейным одеялом. Он закрыл глаза, закрыл с блаженным видом, с наивно поднятыми бровями. Наденька бесшумно поднялась и, осторожно прихватив пальчиками, поправила одеяло.

Анна Григорьевна двинулась у окна, задела ширмы. Наденька замахала рукой и обернулась, сморщила сердитое лицо в синюю полутьму, где маячила тень Анны Григорьевны. Анна Григорьевна вышла на цыпочках в дверь.

Наденька осталась одна у постели Башкина. Она сидела в низком мамином кресле, уперлась локтями в колени, обхватив ладонями горячие щеки.

«Я один, я сам!» — сорвался, убежал. И она вспомнила, какая радость была в ногах Филиппа, когда он убегал через улицу к ларьку. Она чувствовала на себе меховую шапочку и руку Филиппа, как он ее гладил. Мужскую руку, тяжелую. И Наденька остервенело затрясла головой. И была, была досада в голосе, когда говорил: «да вы не беспокойтесь, мы устроим». То есть: без вас устроим. «Ладно», — шепнула Надя и со всей силы сжала подбородок руками. И стояли в глазах Танины ручки, когда она взяла за виски Филиппа.