Борис Житков - Виктор Вавич

• Название: Виктор Вавич
• Автор: Борис Житков
• Издательство: Независимая Газета
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-86712-059-7

Роман «Виктор Вавич» Борис Степанович Житков (1882–1938) считал книгой своей жизни. Работа над ней продолжалась больше пяти лет. При жизни писателя публиковались лишь отдельные части его «энциклопедии русской жизни» времен первой русской революции. В этом сочинении легко узнаваем любимый нами с детства Житков — остроумный, точный и цепкий в деталях, свободный и лаконичный в языке; вместе с тем перед нами книга неизвестного мастера, следующего традициям европейского авантюрного и русского психологического романа. Тираж полного издания «Виктора Вавича» был пущен под нож осенью 1941 года, после разгромной внутренней рецензии А. Фадеева. Экземпляр, по которому — спустя 60 лет после смерти автора — наконец издается одна из лучших русских книг XX века, был сохранен другом Житкова, исследователем его творчества Лидией Корнеевной Чуковской.

Ее памяти посвящается это издание.

Борис Житков. Виктор Вавич. Издательство Независимая Газета. Москва. 1999. (Серия «Четвертая проза»).

---

— А это знаете? — вдруг весело сказал Израиль. Таинька обернулась. Груня жарко дохнула.

— А вот! — сказал Израиль и набрал воздуху. Он засвистал в морозном воздухе. — Оно идет немножко выше, в e-mol, так губой нельзя. Может, Бог губой это вытянет.

Минуту молчали.

— Еще! — сказала Груня, переводя дух, и посмотрела на котелок — над поднятым воротником.

— А что еще? — Израиль тер ухо свободной рукой.

— Это самое, — вместе сказали Груня с Тайкой. Израиль свистал верно, точно, свистал, как будто инструмент был у него в губах.

Сонный свет мутной шапкой стоял над городом. Брызнули из-за поворота огни. Теплый гул от улиц. Израиль оборвал свист.

— Смерз в ноги, страшное дело! — Он соскочил с саней и побежал рядом. — Стой, извозчик, — крикнул Израиль. — Имеешь рубль. — Он ткнул извозчику монету в мерзлую рукавицу и побежал на тротуар.

Тая кивала головой в платочке, Израиль снял котелок и похлопал им по руке на отлете, в воздухе, а волосы дыбом стояли на голове, как вторая шапка.

Тая глядела в колени и счастливо молчала. И все стоял в ушах, все дышал в груди мотив, и казалось, что не там едут, где едут, и не туда приедут.

— Не проехали мы? А? — крикнула Груня, и Тая вздрогнула. Мимо их окон ехали, и красным светом чуть веяло от маминого окна.

Груня наспех совалась в кошелек.

— Беги, беги, — говорила Тайке.

Скрипнул снег, взвизгнула мерзлая калитка и звонко хлопнула за Таей. Не раздеваясь, мерзлыми пальцами звякала ламповым стеклом и слышала, как зашевелилась, заскрипела кровать под старухой. Рявкнул пес, взвизгнул — видно, Груня кинула снегом, — и лампа, жмурясь, трещала, а Груня уже вмахнулась в комнату, и Тайка успела кивнуть на дверь. Как была, не скинув шубы, двинула морозная Груня и с широкого шага стала на колени у изголовья кровати.

— Пришла я и пришла, — говорила, запыхавшись, Груня и ловила старухину руку, наугад, на память, в красной полутьме лампады. — Груня я, Груня. Викторова Груня, — и жала жарко бесчувственную руку. Поцелуем давила и все говорила: — Груня я, Груня, Викторова Аграфена.

— Дай глянуть-то… поди, милая, сюда, — и старуха здоровой рукой гребла Груню за мокрую шапку к себе и целилась попасть губами в губы.

Жаркое-жаркое тянула к себе старуха. Она не видела лица, только чуяла дыхание, жаркое, громкое, и плотными губами придавила Груня старушечьи губы и закрыла глаза на секунду… И больше нельзя было, и оторвались, чтобы не отошло назад, оторвались, так и не видевши друг друга.

На пороге стояла Тая с лампой.

— Не надо, не неси, Бог с ней… глаза режет, — сказала старуха. Слабо махнула рукой и устало бросила ее поверх одеяла.

Груня хотела подняться.

— Стой! — шепотом сказала старуха. — Стой, стой!.. Возьми руку мою правую… возьми, возьми, я не могу. Сложи пальцы, так. И перекрести себя. И Вите передай. Так и люби, как любишь. Иди… старика приласкай. Бедный он…

Груня встала. Три раза перекрестилась на образ, вышла и тихонько заперла двери.

Маруся

— НУ-С, довольно возиться, — сказал басок.

И перед Башкиным резкими зелеными углами стал стол. Жандарм тряхнул его за плечо.

— Довольно-с истерик! — назидательно, хмуро сказал полковник. — Говорите дело. Ну-с! — уже крикнул полковник. Кивнул жандармам.

Они, звеня шпорами, вышли вон.

— Эс и эс? Ну? Нечего бабу разыгрывать! — полковник поднялся. — Встать! — крикнул он Башкину в лицо.

И Башкин не знал, какая сила подняла его, и он встал.

— Довольно дурака валять! — крикнул полковник. Офицер тоже стоял, он злыми, обиженными глазами глядел на Башкина.

— Вам сейчас, как честному человеку, предлагают помогать работе государства. Понял? — И полковник вонзил глаза в Башкина, в самые зрачки, вонзил и пригвоздил на миг. — А то, знаешь?

И метнулась искра, и замутилось холодом внутри у Башкина. Острым холодом взвилось под темя. И прошла, продышала секунда.

— Так вот, — тише сказал полковник, — готовы вы содействовать общественному порядку или противодействовать?

— Да… — едва скользнул голосом Башкин.

— Что — да? — и полковник уперся в глаза. — Содействовать?

— Да, — мотнул головой Башкин.

Полковник сел. Офицер тоже сел и что-то мазнул карандашом на бумаге.

— Если да, — продолжал полковник (он все еще держал глазами Башкина), — если да, так содействовать надо не как-нибудь, как вам там вздумается, а так, чтобы это было в соответствии… с видами и действиями… Не выдумывать мне дурацких дел! — вдруг снова встал и заорал полковник. — Шерлоков мне не разыгрывать, чтобы десятки вытравливать! А дело… Дело! Понятно? Садитесь. Башкин стоял.

— Зря денег я кидать не стану! — жиганул глазом полковник. — А теперь марш в камеру! Завтра ротмистр все объяснит. В его распоряжение.

Полковник встал из-за стола и простукал каблуками в боковую дверь.

Офицер встал.

— Отправляйтесь! — сказал он строгим голосом. — И пожалуйста мне без фокусов… — он постучал перстнем по столу, — без этих сеансов!

Офицер больше не взглянул на Башкина. Он свернул бумаги трубкой и вышел в коридор.

— В камеру! — крикнул жандарм с порога.

Башкин встрепенулся: «К себе, скорее к себе. Туда, в камеру, в камерку мою, скорей!» И он чуть не бежал по коридору впереди служителя.

— В камерку, в камерку, в мою камерку… приду, вот сейчас приду, — шептал Башкин, и ноги дергались в коленях и судорожными толчками кидали Башкина по коридору. Он не мог дождаться, пока отворили. В камере стояла койка. Новая солома зашуршала, запружинила. Башкин с любовью похлопал матрац и прижался лицом к подушке. Он стал смотреть в грязную стену. И вдруг — не мысль, а кровь вся сразу изнутри нажала в голову.

— Что же, что же, что же это? — сказал Башкин громко, вслух, и сам испугался своего голоса. Он прижал со всей силы рукой щеку, как будто зубы болели, хотел вскочить, дернулся и снова упал на подушку, — голодная, лохматая голова пошла кругом.

Башкин спал в полуобмороке. А за плечо его шатал, шатал кто-то. Открыл глаза — служитель.

— Вы вперед покушайте, а опосля опять спите на здоровье. И он помогал Башкину подняться на кровати.

— Да, да… Я покушаю, — говорил Башкин, сидя на койке. — Очень, очень… Да, я покушаю… Спасибо… Конечно… — и все ерошил пятерней свои густые, липкие волосы.

Башкин говорил мирным, дружелюбным голосом. Он, шатаясь, сел к столу. Он потянул носом, и запах настоящего борща всем аккордом ударил в ноздри, всей капустой, помидорами, луком, салом, и всех их сразу и в отдельности чуял Башкин, как живых, как родных, как радостную встречу. Ложка прыгала в руке, обжигались сладко губ��. Башкин тремя пальцами рвал мякиш ситного хлеба. Он ел и дурел от борща. Он опрокинул остатки в рот и обтер хлебом миску. Прожевал и обтер коркой насухо. Он сидел, как пьяный, и глядел в пустую миску.

Когда клякнул замок, Башкин перевел туманные глаза на дверь и глядел с тупой улыбкой. Тот же служитель вошел. На руке нес сложенную одежду.

— Вот, переоденьтесь в свое обратно же, — и он положил на койку одежду.

Башкин кивнул головой.

— Да, да… Очень… Конечно…

А от живота теплота поднималась к груди, и в истоме тянулись ноги. Глаза слипались. Башкин повалился на койку.

«А что будет? — слабо толкнуло в голове. — А ничего не будет. Уж все было. — Он завернулся в одеяло. — И вообще ничего не бывает. Чепуха одна», — слабо бродила хмельная мысль.

И Башкин заснул. По-настоящему, плотным камнем, носом в стену.

— Ну, одевайтесь и пошли. Требуют господин ротмистр. — Служитель стоял над ним. — Одевайтесь в свое. А то так ведь стыдно. На что похоже? Вроде утопленник или, прямо сказать… обезьяна.

Он держал чистую рубаху, которую успел смять ногами Башкин.

— Живо одевайтеся, бо ждут. И воротничок цепляйте.

Башкин с тревогой одевался. Да, его одежда, наспех, кое-как починенная. Она потрескивала, когда надергивал ее как попало Башкин. Служитель помогал ему.

— А это куда же идти? — с одышкой спрашивал Башкин.

— Отведут. Там знают. Скорей надо. И пальто надевайте и все. Чтоб в полном виде.

Башкин пошел теперь за служителем. Лестница была освещена, и в окнах была чернота.

Внизу хлопнули двери, затопала человечья возня, и сдавленный голос крикнул:

— Поговори мне еще!

Башкина подстегнуло, он поддал ходу. Служитель привел его к тому же кабинету, где он первый раз говорил с офицером.

— Пальто здесь повесьте, — сказал жандарм, — доложу сейчас.

Башкин на скорую руку подбирал речь, какую он скажет офицеру. «Прежде всего, во-первых, самое первое, — задыхалась мысль, — я не хочу служить. Я не нуждаюсь в службе, мне не надо службы. — Башкин загнул уж три пальца. — Почему полковник беспокоится, что я буду даром деньги брать? Я не буду денег брать ни даром, никак. Это — в-пятых, — и Башкин судорожно зажал кулак. — И потом, пусть я сочувствую, но я не способен, просто знаю, что не способен, наверное, подлинно знаю, как свои пять пальцев, — и Башкин растопырил перед лицом свободную руку. — И поэтому я ничем быть полезным не берусь и считаю нечестным, да! именно бесчестным что-либо обещать. И это все надо сейчас же и сразу и категорически отчитать — и все! Прямо с порога». Башкин боялся забыть аргументы и со страхом, чтоб какой-нибудь не выпал, как перед экзаменом, задыхаясь, твердил в голове, шепча губами: