Борис Солоневич - Заговор красного бонапарта

• Название: Заговор красного бонапарта
• Автор: Борис Солоневич
• Издательство: Издательство «Сеятель»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1958

---

Тухачевский поднял голову от стола, за которым писал.

— Ну?

— Да вот. недолго будут служить нам эти винтовки. Скоро их придется в архив сдать.

— Это почему? — удивленно спросил маршал.

— Видишь ли, Миша. Новая техника и тактика скоро иные задачи «царице полей» — пехоте дадут… Основную огневую работу тяжелые виды оружия делать будут. А пехота налегке будет. Ей дальше, чем метров на сто, и стрелять-то не придется. С ручными пулеметами закрепляться будут.

— Ну, ты — известный фантазер, — улыбнулся Тухачевский. — А впрочем, — задумчиво протянул он, — может быть, ты и прав, как прав и Дегтярев насчет штыков, — все в архив сдадим.

Потом он тряхнул головой.

— Ладно, дружище! Так ты не забудь моих слов насчет армии. Присматривай среди своих командиров толковых ребят, которые… которые, словом, понимают. Стычка с Ягодой, боюсь, неизбежна и на армию попробуют накинуть петлю. Я тогда на дыбы стану: не за себя, за армию. Поддержи меня тогда!

— Понятно, — еще раз просто повторил Уборевич. — Прицел, Миша, у нас большой, русский. Как это где-то писалось:

«Блажен, кто свой челнок привяжет К корме большого корабля…»

Наш с тобой корабль — Россия. Его-то из вида не потеряем!..

Он еще раз крепко пожал руку Тухачевскому и вышел…

Через несколько минут маршал приветствовал в своем кабинете второго заместителя наркома обороны, начальника ПУРККА Гамарника. Это был высокий, худощавый, сутулый еврей с длинной, выхоленной, темной бородой и умными, мягкими глазами. Он принес Тухачевскому на согласование новую инструкцию политработникам армии о прошедших политических процессах.

Предложив гостю коньяк и сигары, Тухачевский погрузился в чтение. Перед ним замелькали стереотипные фразы и выражения: «презренные троцкисты», «бешеные, гнусные наемники капитала», «шпионы» и прочие. Почему, собственно, старая партийная гвардия, на двадцатом году победы Октября, стала вдруг «изменять» революции — в инструкции объяснено не было. Да и действительно, как можно было объяснить расстрел людей, связавших свои имена с «Алой принцессой-революцией» еще во времена императоров; людей, прошедших годы тюрем, каторги, ссылок, работавших вместе с Лениным в критические времена 1917-18 годов и теперь «вдруг» оказавшихся предателями… Тонко улыбнувшись, Тухачевский поставил свои инициалы на проекте инструкции. По принятому порядку, все заместители Ворошилова заранее согласовывают между собой все важнейшие приказы и инструкции.

— Н-д-а-а-а, — протянул он, наконец, поднимая голову. — Трудную задачу даешь ты своим политработникам, Ян Борисович. Сочувствую им…

По старой партийной традиции, все коммунисты были друг с другом на «ты». Старые боевые товарищи обычно называли друг друга по именам и даже прозвищам, и лишь в официальные минуты переходили на более формальный тон — обращение по фамилиям или чинам.

Гамарник, смакуя старый ароматный коньяк, тоже усмехнулся.

— Ну, а что же делать, Михаил. Николаевич? Надо же изворачиваться? Расстрелянных с того света не вернешь, а в умы красноармейцев вносить путаницу никак не годится. Я всегда был против таких скандальных процессов, но Политбюро…

Тухачевский хмыкнул.

— А ты прикинь по памяти, кто из первого состава Политбюро, ленинского Политбюро, остался в живых?

Гамарник наморщил лоб, вспоминая имена. Ленин умер. Троцкий выслан за границу. Томский застрелился. Рыков умер в ссылке. Бухарин, Зиновьев, Каменев расстреляны, как «предатели»… Тухачевский внимательно следил за морщинами на высоком чистом лбу Гамарника и когда те дрогнули в удивлении, подсказал своему собеседнику:

— Сталин?

Гамарник несколько растерянно поставил рюмку на поднос.

— Да, выходит так… Действительно, один Сталин.

— Арифметика, что и говорить, несложная. Объяснение гораздо сложнее. Но я не хочу вдаваться в вопрос, насколько полезны или вредны для страны такие процессы. Это дело Политбюро. Но в отношении нашей армии, — а ведь мы поставлены руководить ею и охранять ее, — мне давно уже хотелось с тобой поговорить. Ты хотя не профессионал-военный, но, конечно, понимаешь, что армия совершенно особый организм. В ней авторитет и доверие к командиру — первый залог боевого успеха. Что станется с этим доверием, спайкой, авторитетом, если, скажем, и в нашей Красной армии начнутся такие же политические процессы с расстрелами и клеймением предателей и шпионов. Это старая истина, что дух армии — функция, производное от духа всего народа. Если население страны поражено и недоумевает — это уже не может не отразиться на армии. Помнишь знаменитое «головокружение от успехов» во время коллективизации? Сколько волнений и даже бунтов прошло в армии! Хорошо еще, что наши внешние враги не были готовы к удару… А что, если такой период духовной слабости повторится? Что, если такая волна зальет Красную армию теперь? Ведь наше внешнее положение теперь много сложнее и опаснее, и сейчас такая духовная слабость армии может оказаться роковой. Мы, брат, с тобой призваны к командованию, — медленно продолжал маршал, глядя пристально на начальника ПУР. — Нам доверено строительство обороны. Как отнестись нам к таким процессам, если Ягода захочет устроить их у нас, в нашей среде? Как нам реагировать в этом случае?

Тухачевский замолк и налил еще по рюмке коньяку своему гостю и себе.

— Ты чувствуешь, Ян Борисович, всю сложность вопроса? Кое-какие аресты среди высшего комсостава уже были. Недавно НКВД арестовал в Киеве командира танкового корпуса Шмидта и начальников танковых управлений киевского и московского округов — Халепского и Никитина. Дело еще в следствии, но я категорически буду возражать против гласного процесса. Если Ягода имеет обвинительный материал, пусть предъявит его в Реввоенсовет. Он обязан это сделать. Но трепать имена наших высших командиров в процессе и на суде мы не должны позволить. Ты согласен с этим?

Вопрос был поставлен ясно и прямо. Прежде чем ответить, Гамарник долго думал, не поднимая глаз.

— Трудно ответить точно, Михаил Николаевич, — промямлил он нерешительно. — Это зависит от того, какие обвинения…

— Вот как раз от этого нисколько и не зависит! — твердо прервал его Тухачевский. — Чем сильнее и даже позорнее обвинение, тем больше усилий мы обязаны сделать, чтобы это дело не появлялось на поверхности, не. привлекло бы внимания армии. Обнаружить и наказать виновных — право Ягоды. А наше право — потребовать, чтобы ничто не колебало единства армии и ее веры в своих командиров. Посеять сомнение и неуверенность легко, но жатва может быть страшная… Мне тебе не нужно говорить о том, как близко мы стоим от войны… И война будет никак не пустяковая: не восточно-китайский инцидент и не Эстония с Латвией. Перед нами Германия и, возможно, что даже в союзе с Польшей. Ты, как еврей, сам знаешь, как и чем накаляет Гитлер немцев против СССР. И нам надо наш душевный порох держать сухим… А что будет, если Ягода станет хозяйничать среди нашего комсостава, да еще со своими декоративными показательными процессами?

Упоминание о Гитлере подействовало. Гамарник понял, что Красная армия защищает его не только как начальника ПУР, но и просто, как еврея, и что слабость Красной армии — это, прежде всего, опасность для его собственной шкуры.

— Да-а-а, — в раздумьи проговорил он. — Пожалуй, я с тобой согласен. Командиры армии не должны фигурировать на судах в качестве обвиняемых.

— Ну, конечно. Знаешь, построить 1 000 самолетов куда легче, чем подготовить 1 000 хороших командиров. Наш Осоавиахим готовит нам теперь в год по полмиллиона военнообученной молодежи. ВУЗ'ы дают до 20 000 готовых командиров, наш военный бюджет за третью пятилетку возрос с 60 до 118 миллиардов рублей, техника и моторизация уже превосходят все европейские армии, твой ПУР блестяще поставил обработку душ наших красноармейцев… Наша военная машина налажена и представляет собой грозную и готовую к удару и к обороне силу. Так неужели мы, отдавшие столько сил на подготовку нашей армии, позволим штатскому Ягоде подрывать ее мощь? Ты вот сейчас пишешь инструкцию относительно политических процессов штатских людей. А как ты будешь извиваться, чтобы объяснить расстрел высших командиров? По-моему, трепать известные всей армии и всей стране военные имена — преступление перед партией и страной.

Несколько минут Тухачевский молчал. Брови его были сурово нахмурены и пальцы крепко сжимали трубку.

— Помнишь, может быть, Ян Борисович, слова Наполеона: «За лишнюю красивую пуговицу человек пойдет на смерть»… Пусть это поверхностно сказано, для красного словца, но по существу, психологически это недалеко от истины. Только Наполеон не договорил, что такой человек пойдет из-за пуговицы на смерть только тогда, когда его душа спокойна, когда у него есть вера в тех, кто дает красивые пуговицы, кто ведет его… Все это относится к сфере военной психологии, а она очень сложна. Ты уже двольно потерся в военных рядах, чтобы понимать, что рисковать душой, доверием армии к ее командирам, ведущим или посылающим ее на смерть, — мы не имеем никакого права перед страной!