Валериан Якубовский - Дезертир

• Название: Дезертир
• Автор: Валериан Якубовский
• Издательство: Анастасия-Воскресенье
• Жанр: О войне
• Год: 1996
• ISBN: 5-8474-0345-5

У книг, как и у людей, судьбы разные. Роман «Дезертир» долго, может быть излишне долго шел к читателю. Но не авторская вина в том. Слишком «скользкой» была тема повествования, слишком «нетипичной», по мнению чиновников от литературы, ситуация, в которой оказался главный герой.

Но разве от этого нарушилась правда жизни?

У Валериана Якубовского, немолодого человека, прошедшего дорогами Великой Отечественной войны, перед глазами были не только случаи, послужившие основой романа. И тем интереснее читать книгу. Спасибо автору за терпение и подвижничество, а братьям Макарихиным ученикам Валериана Адамовича за то, что нашли возможность обеспечить выход в свет книги их Учителя.

Александр ПРАСОЛ, «Красная звезда».

---

В зале зашевелились. Сдержанный шепот прокатился по рядам, и десятки глаз устремились на подсудимого.

— Старый уже, — кто-то сказал в среднем ряду.

— Какой старый? — возразили ему. — Двадцать второго года.

— А я его где-то видел.

— Не сидел же он все это время в подвале.

— Мерзавец… Сколько людей погубил!

— Хорошо, что поймали. Еще бы не одного прирезал.

К секретарскому столику поднялась немолодая женщина с прилизанными волосами и в длинной не по моде юбке. Женщина подула в микрофон и, постучав пальцем в ограничительную решетку, сказала:

— Граждане, прошу внимания.

Зал утихомирился. Секретарь проверила явку вызванных по судебным повесткам лиц, назвала общественного обвинителя Невзорова, потерпевших — Меньшенина и Щукину — и попросила на время удалиться из зала свидетелей: Авдотью Никандровну Хабарову, Марию Михайловну и Лучинского.

Когда секретарь произносила знакомые фамилии, черные очки поворачивались в ту сторону, где со скамьи поднимался человек, и Шилову не было стыдно. Очки ограждали его от суровых и колючих взглядов людей.

Но вот Шилов впервые увидел Авдотью Никандровну, остановившуюся у выхода, и мороз проскочил по его телу. Эта полная седая женщина так взглянула на Шилова, что он и в черных очках не выдержал ее взгляда и отвернулся.

Но более всего его поразил Меньшенин, сидевший в первом ряду с Невзоровым. Вместо молоденького паренька, каким представлялся Шилову этот потерпевший, он увидел солидного полковника, с доброй дюжиной орденских планок на широкой груди и опустил голову.

В переполненном зале не было ни одного свободного места. Шилов оглянулся, нет ли сзади еще знакомых людей. Знакомых, кроме свидетелей и потерпевших, не оказалось. Сидели чужие и в большинстве своем пожилые мужчины и женщины. "Пенсионеры, дармоеды, бездельники!" — нелестно подумал о них Шилов и присмирел, закрыв ладонями прохудившиеся на коленях шаровары.

В зале снова зашевелились. Но шепот доносился уже с задних рядов.

— И что его заставило пойти на дезертирство? — как бы- размышляя вслух, проговорил парень в спортивной куртке, сидевший в предпоследнем ряду.

— Трусость, конечно, — ответила девушка с дамской сумочкой, не глядя на парня, который не надеялся, что кто-то ответит на его вопрос.

— Не только трусость, — возразил маленький старичок, с белой остренькой бородкой и в больших очках с двойными стеклами. — Трусость скорее побудила к дезертирству, а само дезертирство… — Он промолчал, потрогал клинышек бородки, поднял на Шилова очки и, усмехнувшись, сказал девушке: — Люди солдатами не рождаются. Это верно сказано. Мне кажется, если не посеять в душе ребенка благородных зерен защитника Родины, лавры героя не вырастут. Что посеешь, то и пожнешь. Так гласит народная мудрость.

— Позвольте, — вмешалась в их разговор пожилая женщина в старинном золоченом пенсне с цепочкой и вьющимися с проседью каштановыми волосами. — Насколько я могу судить о людях, вы, конечно, из бывших школьных работников?

— Допустим. Вы угадали.

— Что же вас сюда привело?

Бывшему шкрабу не по душе пришелся такой вопрос. Но честный и доверчивый взгляд женщины в пенсне сделал свое дело.

— Видите ли, — сказал шкраб, как бы оправдываясь перед женщиной, — подсудимый мне знаком. Учился когда-то у меня…

— С чем и поздравляю вас, — усмехнулась женщина в пенсне. — Что же вы не посеяли в его душе тех благородных зерен, о которых говорите?

— Извините. Если не секрет, как вас величают?

— Аполлинария Александровна.

— А меня зовут Федор Петрович.

— Очень приятно.

— Будем знакомы, — сказал Федор Петрович, протирая очки, будто готовился к нелегкой схватке с этой женщиной. — Ничего удивительного, уважаемая Аполлинария Александровна, продолжал он. — Видимо, сорняки родителей оказались сильнее нашего посева. К тому же благородные зерна порядком повымерзли в условиях фронта. Остались одни сорняки… Так что…

— Простите, Федор Петрович, — прервала его Аполлинария Александровна. — Если я вас правильно понимаю, вы утверждаете, что дезертирство — результат уродливого семейного воспитания — и только?

— А вы думаете иначе?

— Нет, почему же? Я согласна. Однако семья не всегда может дать обществу солдата в готовом виде. Для этого существует школа, комсомол, общество. Иными словами — жизнь!

— Если хотите, может! — определенно заявил Федор Петрович. — По крайней мере обязана. И если не получается солдата корчагинской закалки, корень зла кроете? в семье. То, что посеяно в кровь и в плоть с молоком матери, трудно вытравить из человека даже тогда, когда он становится взрослым. Шилов и Ершов учились в одной школе и, может быть, состояли в одной комсомольской ячейке. Но у них различные семьи. Разные и дети. Ершов вернулся с фронта героем. Шилов дезертировал и поднял на Ершова руку. Кто в этом виноват? Школа? Комсомол? Общество? Слепому видно — семья.

Сидевшие поблизости молодые люди, втянутые в оживленную беседу, как шмели, загудели в последних рядах. Одни поддерживали Федора Петровича, другие не соглашались с ним и защищали Аполлинарию Александровну, третьи отклоняли доводы того и другого и выдвигали свои.

— Тише, граждане! — поднялась из-за столика секретарь. — Прекратите галдеж. Не забывайте, где находитесь.

В зале на минуту притихли, и снова послышался шепот. Девушка с дамской сумочкой, сидевшая впереди Федора Петровича и Аполлинарии Александровны, обернулась к ним и спросила через плечо:

— Вот вы, Аполлинария Александровна, обвиняете школу и комсомол в падении человека. Откуда же появились Корчагины? Ведь тогдашняя школа с попами ничему их не научила, а комсомола вовсе не было…

Федор Петрович, вошедший, как говорят, в азарт, что карточный игрок, ставивший ва-банк, схватившись левой рукой за клинышек бородки и размахивая правой, тоном, не допускающим возражения, торжественно заявил:

— Корчагина поставила на ноги революционная семья. И крепко поставила.

— А в нашем цехе на комсомольском собрании, — вмешался парень в спортивной куртке, — ребята говорили, что Корчагин — это уже прошлое, история.

— Заблуждаются в вашем цехе, молодой человек, — грубо осадил его Федор Петрович. — Корчагин — это настоящее и будущее наших детей. И вам, завтрашним родителям, нельзя забывать об этом. Долг каждой семьи — воспитать корчагинца. В этом ее священная обязанность.

Короткая усмешка обозначилась на тонких губах Аполлинарии Александровны и распространилась по всему лицу:

— Федор Петрович, голубчик. Вы все уповаете на семью и в то же время обвиняете ее. Легче, конечно, обвинить родителя — труднее помочь ему в воспитании детей. Что касается Корчагина, то для меня он не является совершенством. Это всего лишь малограмотный фанатик, усвоивший лозунги революции и слепо веривший в наступление "золотого века". Если ему сверху прикажут стрелять в народ, он будет стрелять. И рука не дрогнет. Корчагины не имеют будущего, и нынешнее поколение их отвергает.

— Вы это серьезно? — оглядевшись вокруг, прошептал Федор Петрович, и глаза его засветились каким-то неестественным блеском.

— Вполне…

— Странно. Впервые такое слышу, — продолжал Федор Петрович, с подозрительностью поглядывая на соседей. — Смелое откровение.

— А вы по-прежнему закрываете глаза на окружающее? Не бойтесь. Выше голову, Федор Петрович! ХХ-й съезд позади. Надо уметь видеть жизнь такой, какая она есть на самом деле, а не смотреть на нее сквозь розовые стекла, поставляемые Старой площадью…

— Спасибо. От вашего глагола веет свежестью. Может быть, вы и правы, — согласился Федор Петрович. — Тогда скажите, уважаемая Аполлинария Александровна, откуда берутся Шиловы?

— Мне кажется, корень зла все-таки надо искать в школе. Школа была и будет своеобразной кухней, где готовится духовная пища будущему Гражданину. Но школы, к сожалению, бывают всякие: каков общественный строй, таковы и школы. Наша школа грозит разрушением личности с неприятными последствиями для общества и государства в целом.

— Разрушением личности? — повторил Федор Петрович и побледнел. — В таком случае скажите, а каково, по-вашему, назначение школы вообще?

Аполлинария Александровна сняла пенсне и улыбнулась кончиком глаз:

— Главное назначение — прививать питомцам духовность… Но откуда взяться духовности, если нива просвещения зарастает бурьяном? Вы, Федор Петрович, проглядели Шилова, когда он бегал еще с букварем…

— Позвольте-позвольте, — возразил Федор Петрович, приняв реплику собеседницы о Шилове чуть ли не за оскорбление личности. — Я работал по методу А.С.Макаренко и горжусь этим, уважаемая Аполлинария Александровна.

— Успокойтесь, Федор Петрович. Вас никто не обвиняет,