Лев Жданов - Сгибла Польша!

• Название: Сгибла Польша!
• Автор: Лев Жданов
• Жанр: Историческая проза
• ISBN: 5-300-00021-3, 5-85255-651-3

Среди исторических романистов начала XIX века не было имени популярней, чем Лев Жданов (1864 — 1951). Большинство его книг посвящено малоизвестным страницам истории России. В шеститомное собрание сочинений писателя вошли его лучшие исторические романы — хроники и повести. Почти все не издавались более восьмидесяти лет. В шестой том вошли романы — хроники ` Осажденная Варшава` и `Сгибла Польша! (Finis Poloniae!)`.

---

А Эмилия совсем притихла. И говорит мало. Сидит у окошечка или на завалинке, глядит на дорогу… Порою спросит подругу:

— Как думаешь, Марысю, живы они?..

— Живы, живехоньки, кохане мое? Я нынче и сон про них такой чудесный видела! Как Бог на небе — все живы…

— А скоро они приедут за нами?

— О! Уж теперь — совсем скоро! Увидишь! — как ребенка уговаривает больную Маруся. — Сама знаешь, прямо сюда им вернуться нельзя. Колесить кругом надо. Оттого и время идет! Пять дней уже минуло. Теперь — скоро!

Слабо улыбнулась Эмилия и снова молчит. Не напрасны были утешения Маруси. Этою же ночью постучали в оконце избы, где проживали обе девушки…

— Панна Маруся, — слышен женский голос, — не пугайтесь… К вам гости… Хорошие…

Вскочила Маруся с широкой лавки, на которой лежала, а Эмилия уже рядом с нею, хотя и в другой светелке спала.

— Они… они приехали… Одеваться скорее… Где оружие, где мундир? Оденемся… за нами приехали… Зови, впусти их!..

Маруся уже успела накинуть на себя платье, двери пошла отворять, огонь раздула кой-как на шестке, каганец засветила, впустила желанных гостей…

Два молодых парубка вошли, совсем простые… И руки в дегте, в грязи, чтобы не видно было, что очень барские…

А Эмилия, в светелке своей тоже одеться успевши, так им навстречу кинулась… Слов даже нет у нее… Плачет и смеется…

— Сестричка, здорова! Панна Маруся, как живете? Вот и мы…

— За нами, опять за дело, да? Сейчас! Едем… Я готова. И Маруся! Да где же мое все? — нетерпеливо спрашивает Эмилия. Даже ногою топнула.

— На дело… на дело! — успокаивает ее Цезарь. — Только не сразу. Выбраться надо прежде нам отсюда. Россияне кругом. Мы на левый берег Немана переправимся. А там…

— Ночь переждем, утром и в путь! — заговорил Страшевич, осторожно касаясь исхудалой руки Эмилии, словно желая утушить огонь нетерпения, которым охвачена она.

А самому даже страшно стало: так исхудала девушка…

— У нас и телега тут… пара волов… Все, как надо. Лошадей отнимут еще. А волов, да таких плохих, как у нас, — и не тронут.

Но она умолкла, поняв, что иначе нельзя… Что все делается для ее же спасения…

Благополучно на левом берегу очутилась через два дня вся компания. Но Эмилия снова ослабела, бредить стала…

На двор панский, к пану Игнацию Абламовичу в Юль-янов заехал воз, на котором сидела больная, склонясь головой на грудь к своей верной Марусе.

Вышел пан узнать, что нужно добрым людям… Подошел к высокому крыльцу парень постарше и вдруг, озираясь, не слышит ли кто, спросил на чистом французском языке:

— Владельца Юльянова имею честь видеть? Граф Цезарь Броель-Платер… если слыхали.

Вздрогнул Абламович, но сдержался… Для виду о чем-то громко потолковал с холопом, позвал жену, сам ей что-то шепнул не по-польски, а потом громко и говорит:

— Вот в город везли больную… к лекарю… Да ей совсем стало плохо дорогой… Позволь где-нибудь приютиться у нас в доме.

Нашлась чистая комнатка под крышей. Там положили больную чужие парни, сами со второй дивчиной уехали…

А скоро не стало больной крестьянки в доме. Прислуга верная у пана Абламовича… Поняли люди, в чем дело. Да молчат! Кто в Литве не знает Эмилии Платерувны? Кто не молился горячо в тиши ночной за эту отважную поборницу свободы, за героиню Литвы!..

Все почти газеты Варшавы повестили своих читателей 17/29 июля, что Варшаву посетила для лечения "польская Жанна д'Арк, отважная Валькирия Литвы Эмилия Платерувна".

Взрыв энтузиазма, восторга народного, жадное любопытство, свойственное людям даже в самые трудные часы жизни, — широкие связи рода Платеров со всеми первыми родами Польши, — все это доставило Эмилии несколько первых минут потрясения и радости, когда она увидала себя окруженной людьми, ей чужими, но желающими выразить ей, как они чтут ее, как любили заглазно, как восторгаются, видя наконец перед собой "героиню Литвы". Люди сменялись ежечасно, одна толпа уступала место другой. Ее окружали в костеле, на улице, когда она выходила от врача, поджидали у дверей палаца… И во всех очах, которые устремлялись на девушку, не только мужских, даже детских и женских, — она читала одну любовь. В них светилось обожание, смешанное с любопытством. Но не того ждала, не за тем ехала сюда больная девушка. Врачи, правда, помогли ей, в союзе с молодым, сильным организмом Эмилии. Болезнь как будто уступила, затаилась, если не ушла.

Но духом осталась по-прежнему подавлена Эмилия. Восторги толпы быстро надоели, стали в тягость, и она уклонялась даже от свиданий с близкими людьми. А надежды на возрождение восстания в Литве — не было никакой. Варшава и целая Польша завислянская — готовилась сама к последней борьбе с полчищами Паскевича, который еще 25 июня прибыл к войскам, в Пултуск… С тоскою шепнула Страшевичу и Цезарю девушка:

— Едем на родину… Там умереть хочу… на Литве!.. И в конце июля пан Игнаций из Вильны привез в Юльяново бледную, тихую панну Квицинскую, гувернантку для старшей своей дочери, панны Зоей, и для сорванца — Пиотруся, мальчика лет десяти.

Комнатку ей отвели хорошенькую, светлую, окнами в сад. Панна Зося уступила наставнице свою спаленку.

Гостям и чужим людям говорили, покачивая головой:

— Неудача какая! Выписали из Вильны гувернантку, а она еще дорогой захворала, тут совсем свалилась. Лечить надо, а пользы от нее еще когда увидим…

Жалеют соседи добрых Абламовичей. Так кругом и знать стали, что-гувернантка новая в Юльянове, и больная…

А с этой гувернанткой лучше, чем с родной, обходятся все в доме до последнего конюха.

Дети в саду тише кричат, смех погашают, случайно очутясь под оконцами "гувернантки". Когда получше ей, хватает сил выйти к столу — первый кусок ей подают, самый лучший…

А если хворь свалит тихую, кроткую, молча страдающую девушку, весь дом на цыпочках ходит. Конюхи на коней в конюшне не кричат, в людских смутно становится… Пани, молодая и старая, все паненки и даже пан Абламович раза по два, по три на день к "гувернантке" заглянут, справляются: лучше ли ей?.. А пан доктор, старый, важный, который и к самому Огинскому не всегда едет, если непогода либо жара, — сюда к больной каждый день заглядывает, так лечит и заботится о ней, будто это особа крулевской крови!

Обрадовалась "гувернантка", когда "случайно", конечно, заехал к Абламовичам пан Страшевич по пути… И рассказал он много хорошего, отрадного для "гувернантки"… Ясюк и Скотницкий уже в Беловежье… Вести прислали оттуда… Скоро и до Вислы доберутся.

А борьба еще идет и на Литве… По лесам еще немало людей укрывается… Большими и малыми бандами бродяг они нападают на российские обозы, на маленькие отряды, с которыми могут справиться… Ждут еще чего-то…

— Поправляйся скорей! — шепчет гость. — И вместе опять туда…

Грустно качает головой "гувернантка".

— Нет, я уж не поправлюсь… Умираю, братику!..

— Пустое. Вон доктор говорит…

— Что доктор?.. Моя жизнь — для родины была… для воли людской, для счастья… А нет этого ничего, и мне умереть пора. Скорее бы только… И не лечили бы меня лучше… И…

Недоговорила. Увидала две слезы в глазах у пана Стра-шевича. Не сдержал он их, хотя и знает, что стыдно пла-* кать мужчине… да еще перед девушками…

Пока Хлаповский первый на восток повел людей — сложить оружие на прусской земле, а Ролланд двинулся с отрядом к западу с тою же благою целью, — Дембинский прямо на юг указал путь своим эскадронам и пехоте. Даже шесть пушек отдали ему. Только снарядов мало: около пятисот. Остальные Хлаповский с собою повез и все взорвал их при переходе границы…

— Ничего, и этим обойдемся! — шутит Дембинский, обходя солдат, осматривая их снаряжение, обувь, оглядывая орудия… — Не в силе Бог, в правде! Так Он нам и поможет добраться до Вислы либо куда там надо. Мы еще померекаем. Денег на путь тоже хватит. Сто злотых нам из войсковой казны уделили! Целая фортуна!..

Возмущаются офицеры Дембинского.

— Да мы же знаем: там и снарядов уйма, и денег много было… На что им столько?.. Особенно если правда, что не домой, а в Пруссию пойдут наши паны генералы?

— Увидите! А не увидите, так услышите! — отвечает генерал. — А деньги, конечно, им в Пруссии нужнее, чем нам в своем краю… Тут не выдаст "виси вира"… Прокормимся как-никак… Ну, а снаряды? Ничего! И этих хватит. В поход…

Двинулись. Больше четырех часов шли, только на отдых хотели остановиться, — выстрелы загремели на востоке.

Это разъезды россиян, надвигаясь от Шавлей, нащупали жмудскую конницу, оберегающую тыл Ролланда, завязали стычку, подзывая главный свой отряд…

— Плохое дело, — говорит Дембинский своим. — Так и нас они почуют. Тогда — не уйти! Вот что… Полковник! — обратился он к седому усачу, командиру 26-го полка. — Залечь тебе надо тут с людьми… Если захотят по нашему следу кинуться паны москали, не пускай. Понял? Одно слово: не пускай!