Александр Кулешов - Голубые молнии

• Название: Голубые молнии
• Автор: Александр Кулешов
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1976

«Голубые молнии» — роман о десантниках. Десантник — особый воин, он должен уметь многое: быть и стрелком, и радистом, и шофером, и минером, и разведчиком.

Призывник Андрей Ручьев, став десантником, познал не только себя, но и истинные ценности. И себя, и окружающих, и свою Родину он увидел по-новому, нашел настоящих друзей и стал достоин большой любви.

Роман получил премию Министерства обороны СССР за 1974 год.

Издательство «Детская литература» печатает роман в сокращенном варианте.

---

Так и делали.

Но если в результате пития начинала дрожать рука и пули улетали «за молоком», если кто-нибудь допускал излишнюю откровенность в беседах со случайными подругами, можно было лишиться работы, а иногда и жизни.

Об этом забывали лишь круглые дураки.

Крутов дураком не был.

Не особенно поощрялась и близкая дружба. Да и с кем дружить?

Как ни удивительно, но люди эти, избравшие такой вот жизненный путь, глубоко презирали друг друга за сделанный выбор.

Каждый видел в другом предателя родины, отщепенца, презирал его и внутренне (а порой и вслух) издевался над ним, зная при этом, что сам не лучше, что сам достоин отвращения. И вымещал это на других. То была поистине змеиная яма, где, тесно перевитые единой горькой судьбой, ненавидя и проклиная свое бывшее отечество, эти люди в то же время ненавидели и друг друга, готовые в любую минуту вонзить в соседей отравленные жала...

После тренировки Крутов отправился обедать (завтракать «по-ихнему»). Он делал это всегда в одном и том же маленьком полуподвальном ресторанчике на набережной.

Спустившись по каменным ступеням, он проходил в «свой» угол, садился за «свой» столик и заказывал водку. Вообще-то говоря, в ресторанчике том водки не водилось — имелись в изобилии другие крепкие напитки. Но ради постоянного клиента хозяин стал закупать и «Московскую» импортную. «Смирновскую», «Тройку», «Александровскую», «Пушкинскую», «Еловую» — господи, сколько их ныне развелось в мире! — Крутов с возмущением отверг.

— Русскую, ясно? — сказал он озадаченному хозяину. — Советскую, настоящую. Ясно?

И, наливаясь горькой злобой, проглатывал рюмку за рюмкой. Вот и миновал еще один никчемный день. Никчемный день никчемной жизни...

Глава XV

Что такое счастье? Один философ сказал, что это когда человеку уже больше нечего желать. Интересно, бывает такое состояние или всегда, чего бы ни достиг, начинаешь мечтать о большем?

Как в горах — идешь, кряхтишь, поднимаешься на вершину. А добравшись до цели, видишь вдали новые вершины, на которые карабкаешься опять. Наверное, в этом суть прогресса человечества.

Я счастлив! Я достиг всего. Мне уже нечего больше желать!

Я совершил прыжок с парашютом!

Я! Ручьев Анатолий! Гвардии рядовой!

Даже два прыжка.

Я, разумеется, понимаю, что для всех моих товарищей ничего особенного в том, что они прыгнули, не было.

Приятно, конечно, значок получили, так сказать, воздушное крещение. Но, в конце концов, никто ведь, и я в том числе, не скакал от восторга, первый раз подтянувшись на перекладине, первый раз попав в мишень или отрыв свой первый окоп для стрельбы лежа!

Служба. Воинские будни.

Для десантника прыжок с парашютом то же самое, что для подводника погружение, для артиллериста залп из орудий, для сапера постановка мины. Для них, может быть, но не для меня.

Для меня это событие невероятной важности. Это такая победа, что и не передать словами.

Не камень, а пирамиду египетскую сбросил с плеч!

Ведь все это время я чувствовал себя каким-то неполноценным, тяжело больным...

Я понимаю, что никто меня таким не считал, кроме меня самого, но от этого не легче. Есть люди с уродством — ну там палец шестой на руке или родимое пятно в пол-лица. Делают операцию, и человек становится как все. Вот так сейчас и я. У меня тоже была операция. И теперь я как все.

Я — как все. Как Сосновский, как Щукарь, как Хворост...

Как вся рота, вся дивизия.

Я один из них.

Сотый раз вспоминаю, как это было. Сотый раз радуюсь!

Накануне, на вечерней поверке, объявляют суточный наряд. «Ручьев!» — старшина кричит. «Я!» — отвечаю. «Повезете на сборы литературу. Поступаете в распоряжение командира роты!»

Ясно, смотрю кругом. Никто ничего не замечает. Может, действительно, а может, все знают и притворяются?

Ночь не спал.

Чего только не передумал!

Не этот проклятый прыжок, не было бы проблем. Ну мог же я попасть в танковую часть. Мне, кстати, владельцу собственной машины, там самое место. Так нет, попросился в десантники. Захотел поразить моих московских друзей! Ручьев — небесный гвардеец!

Потом начинаются мрачные мысли: не прыгну, как буду Тане смотреть в глаза? Ребята — те поймут. А с ней все. Не будет она со мной дела иметь. Нет, безнадежно и заговаривать после этого с ней.

Прыгну! Прыгну, черт возьми! Уверен.

Начинаю себе это представлять. Как сел, как дверь открылась, как подошел к проему. Вспоминаю песню веселую, ребята дурака валяют — поют:

Тому, что десантник прыжка не боится,
Ты, дорогая, не верь.
Лучше взгляни на их «бодрые» лица,
Когда открывается дверь!

Глупая песня, и стихи — бред. Но точно про меня. Вот посмотрит Таня на мое «бодрое» лицо, и на этом все кончится.

От моей уверенности не останется следа. Я вижу так ярко и детально, словно смотрю вниз. — поле под снегом, маленькие домишки, деревца, машины. Слышу спокойный голос старшего лейтенанта: «Пошел!» И... не могу двинуться с места. Ну не могу!

Вытираю пот со лба. Встаю, иду в гальюн. Дневальный сочувственно смотрит на меня — это небось десятый раз за ночь...

Господи, когда все это кончится!

Заснул под утро.

Не успел опомниться — «Подъем!.» кричат. Встал больной. Подумал: может, в медсанбат сбегать, температуру набить? Отсрочка? Ведь все равно рано или поздно прыгать придется. Никуда от этого не уйдешь. Так уж лучше рано.

Ну почему для других это не проблема? Почему?

Сделал зарядку, сходил на завтрак. Являюсь к старшине. И тут выясняется, что командир роты не едет. Едет Якубовский. Вот те на! Это неспроста. Потом поразмыслил: нет, все логично — везем литературу, Якубовский — замполит.

Садимся в машину. Два пакета газет, журналов, каких-то книжек укладываю. Едем.

Думал, в дороге замполит будет меня морально готовить. Ничего подобного. Молчит. И я молчу. Один водитель болтает. Рассказывает, как в отпуск ездил. Кому это интересно? Клуб у него в деревне открыли, киноустановку завели, еще чего-то. Большое дело — клуб открыли!

С парашютом мне надо прыгать. Вот что! А он клуб...

Приехали.

Стоит невзрачный домишко. Там живут спортсмены. Вдали слышу самолеты — моторы работают. Волнуюсь, жду встречи с Таней. А Тани нет.

Сдали литературу.

Якубовский выходит от начальника сбора и говорит:

— Пошли обедать. А потом на прыжки.

Обедаем молча. В столовой, кроме нас, никого. Кончаем обед, собираемся выходить. Дверь открывается, и врывается. Таня, румяная с улицы, волосы растрепались. глаза блестят. Одна.

Смотрим друг на друга. Якубовский говорит:

— У вас, Кравченко, когда прыжки? Через час? Не возражаете, если мы с гвардейцем к вам присоединимся? Или у вас специальные прыжки?

— Нет, — отвечает, — пожалуйста.

— Товарищ Ручьев. — Якубовский поясняет, — не поспел с ротой прыгать. Так уж получилось. Решили воспользоваться случаем, что к вам заехали. Значит, через час у выхода?

— Через час... — Таня отвечает.

Якубовский выходит, и мы остаемся с ней вдвоем. Но уже за дверью топот и голоса, спортсмены идут в столовую.

Собираюсь тоже уходить.

И вдруг Таня быстро подбегает ко мне, берет за плечи, дышит в самое лицо.

— Все будет в порядке. Толя, слышишь! Все будет в порядке. Даю тебе слово...

Еще что-то хотела сказать, но уже народ повалил. Я вылетел из столовой на улицу. Стою — размышляю. Она что, догадалась, что я чувствую? Или все это вообще спектакль, где все роли заранее расписаны? И ее завлекли в это дело. Старички рассказывали: сажают вот такого, как я, отказчика с девчонками, ну неловко трусить перед ними, он и прыгает. Прием такой. Одно дело, если это Копылов и Якубовский задумали, другое, если и Таня в курсе дела!

Может, и знакомство наше с ней... ну, словом, все остальное тоже спектакль? Поручили ей роль, она и рада стараться. Мол, влюбится, так уж наверняка прыгнет ради любимой.

Да нет, ерунда. Такого просто невозможно представить. Командир роты затеял всю эту педагогическую операцию. А Таня о ней и представления не имеет. Тогда что значили ее слова там, в столовой? А ничего. Знает, что я в свое время испугался прыгать, что сегодня буду, вот и пожелала удачи.

Хожу, дышу воздухом, мыслю.

Наконец на пороге домика появляются старший лейтенант Якубовский, Таня, еще кто-то.

— Пошли, Ручьев!

Идем. Медленно движемся к опушке леса, где у них аэродром.

Стоят несколько принакрытых «Ан-2». У одного урчит мотор.

И вдруг меня охватывает полнейшее равнодушие. Прыгну не прыгну... Какое все это имеет значение? Через год, два, тем более пять, я забуду и это белое поле, и этот маленький самолетик, и Копылова, и Якубовского, и...

Забуду ли Таню?