Хуан Гойтисоло - Печаль в раю

• Название: Печаль в раю
• Автор: Хуан Гойтисоло
• Издательство: Радуга
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-05-002263-0

Герои романа Гойтисоло — подростки, почти дети. Война навсегда обожгла это поколение, оставила незаживающий рубец, лишив их детства. Детям из «Печали в раю», в подавляющем большинстве сиротам, рано довелось увидеть горе и смерть. Война вытравила в их душах сострадание, отзывчивость, доброту. С одной стороны, это обычные мальчишки, которые играют в «наших и фашистов», мечтают то убежать на фронт, то создать «Город ребят». Но война наложила на эти игры страшный отпечаток, стерла в сознании грань между игрой и реальностью. Ребята постоянно видят смерть, и, как все повседневное, она стала привычной и знакомой, вроде товарища по играм, их обязательного участника. И эти десяти-двенадцатилетние мальчишки спокойно срывают венки с могил, надевают их себе на плечи, пытаются сжечь заживо школьного учителя, кидают гранату в солдата Мартина, убивают своего сверстника Авеля. В мире детей отражен мир взрослых, пули становятся игрушками, развалины — местом игр; все дозволено в этой страшной жизни, где царит насилие.

---

— А дети? — спросил Авель.

— Опять с голоду передохнут, — сказал какой-то мужчина, стоявший рядом с ним.

У Авеля что-то сжалось в горле. Все казалось ему нереальным, нелепым. «Значит, ребята…», — сказал он, хотя уже знал. «К черту! С голоду сдохнут», — сообщил стоящий рядом. Мир оказался страшным местом, где каждый заботится о себе, и тот, кто не давит других, может преспокойно погибнуть. Чуть не плача, Авель вернулся на перрон, туда, где его ждала бабушка, и много ночей беженцы-дети являлись ему в кровавых снах. Помнил он все это прекрасно и рад был побередить душу. Ему было приятно, что Филомена так внимательно слушает, он видел, что рассказ произвел впечатление, и решил добавить.

— В сущности, это ничего не значит, — объяснил он. — Поезда набиты беглыми детьми. Их отсылают с фронта в специальных вагонах, а в Барселоне никто за ними не приходит.

Пока он говорил, ему припомнилось то, что он видел недавно в кино: в поездах Красного Креста везли детей, и у каждого на спине был пришит ярлычок: «Меня зовут так-то и так-то», или «Я из такого-то места, и мне столько-то лет». А у некоторых просто номер или какая-нибудь буква.

— У них родителей убили, и им пришивают номер, чтобы не перепутать. Они даже не умеют говорить. И раненые у них есть, их везут в первом классе.

Он вытирал тарелку куском лепешки и видел краешком глаза, как побледнела Филомена.

— Ой, господи! И никакого дома у них нет?

Авель аккуратно сложил салфетку, а кольцо положил в буфет.

— Говорят, их отправляют морем в Италию. Только я думаю, — доверительно прибавил он, — их по пути ликвидируют.

— Ликвидируют? — воскликнула Филомена.

Авель кровожадно улыбнулся.

— Да. Бросают в море.

Он вспомнил Барселону и устало пожал плечами.

— Когда речь идет о людях, которые могут стать врагами, удобнее всего их убрать. Чем больше, тем лучше.

Филомена утирала слезы концом фланелевого передника.

— Это же зверство какое!

— Что ж. Дети всегда за все расплачиваются.

Авель встал; ему очень понравилась его выдумка.

— Если вы ничего не имеете против, — сказал он, — я вас ненадолго оставлю. По-видимому, я не понадоблюсь тете до вечера, так что я пойду погуляю.

Беседа со служанкой утомила его, и, оставшись один, он вздохнул с облегчением. По дорожке, усыпанной гравием, он пошел к изгороди. Несмотря на зимнее время, солнце пекло довольно сильно, и тени эвкалиптов падали на него пятнами, как будто он был в маскировочном халате.

После душа, одеваясь у окна, он видел дубы, которые росли прямо за беседкой, между двумя ручьями, сбегавшими в лощину, и решил исследовать это место вдоль и поперек. У него было все, что нужно для такого похода: ножик с двумя лезвиями, с штопором и открывалкой для консервов, шелковая маска — бабушкин подарок — и треснувший термометр, который нередко служил ему компасом в опасных экспедициях.

Свежий ветер дул из оврага. Авель вздохнул полной грудью. Ветер трепал волосы надо лбом, сердце маятником ходило в груди. Хорошо! Ему хотелось петь, хохотать, пронзить штыком воображаемого врага. Он ринулся вниз по тропинке и через минуту был у ручья.

Он уселся в середине лощины и стал внимательно все оглядывать. Место было тихое, спокойное. На холмах росли сосны и пробковые дубы, а по ту сторону широкой лощины уступами лежала земля, и только поэтому можно было догадаться, что дальше есть поле, которое теперь, конечно, под паром.

Через полчаса он поднялся по той же тропинке, по которой так весело бежал вниз. Ему пришло в голову, что тут нелегко найти друзей, и теперь он изо всех сил старался не впасть в уныние. Если в «Раю» окажется не очень хорошо, надо будет что-нибудь придумать.

Когда он добрался до верхней террасы, солнечные часы показывали половину шестого. Легкий ветерок пронесся по олеандрам и по кипарисам острым, как языки пламени. Потом наступила тишина. Ни шороха, ни шелеста. Только птицы хлопали крыльями у самого дома.

* * *

Его первые впечатления подтвердились в ближайшие же дни. Жизнь в «Раю» шла монотонно и размеренно, и Авель стал скучать по старым друзьям. В Барселоне улицы полны народа, а газеты — новостей; можно пойти в кино, если подкопить денег, а на пустырях, недалеко от дома, с утра до вечера играют в «наших и врагов». Тут, наоборот, никого нет, только тетя, Агеда и Филомена; дела у них большей частью какие-то непонятные, и говорить с ними очень трудно.

Донья Эстанислаа проводила взаперти целые дни, и Авель видел ее очень редко. Зато Агеда, когда у нее прошло раздражение, старалась быть с ним особенно приветливой, но ее назойливость наводила на него тоску. У нее было ужасно белое лицо, как фарфоровое, ресницы длинные, загнутые, а глаза широко открытые и светлые, вроде жемчужин. Авель увертывался от нее, как мог. Бойкие разговоры служанки были все-таки куда лучше, чем нудные истории про влюбленных.

Он ничего не привез из Барселоны, и женщины сразу принялись мастерить ему самое необходимое. Агеда вытащила старые выкройки из «Бланко и негро» и взялась за старые занавески. Ее нисколько не смущало, что они кисейные или камчатые; в конце концов, время тяжелое, ничего не поделаешь, надо использовать то, что есть.

Авель молча смотрел. На нем была дурацкая рубашка с лентами. Его вещи сушились во дворе, и, чтобы не ходить «в чем мать родила», как говорила Филомена, ему пришлось скрепя сердце надеть старую рубашку Романо. Так он и болтался по дому, неприкаянный, как привидение. В кухне было противно, там без умолку трещали женщины, но в конце концов пришлось гуда пойти, потому что бродить одному совсем скучно.

— Что это? — спросил он, глядя на темный чехол с кресла, который Агеда раскладывала на столе.

— Это на курточку. Иди сюда, мерку сниму.

Она сняла с руки клеенчатый сантиметр и принялась диктовать Филомене всякие цифры:

— Тридцать пять… Пятьдесят шесть… Семьдесят пять… Тридцать восемь… Пятьдесят пять…

Чехол был кретоновый, в цветах. У Авеля защемило сердце. Он видел себя в зеркале — белый, вроде паяца, вроде тряпичной куклы.

— В цветах… — жалобно сказал он.

— Да, — ответила Агеда. — Тебе не нравится?

— Они большие и противные.

Филомена положила карандаш и укоризненно взглянула на Авеля.

— Нет, вы подумайте! Противные! Как вам это понравится? Люди ходят, нечем стыд прикрыть…

— Это как у женщин, — сказал Авель. — Мальчики не носят в цветах.

Филомена поставила на плиту утюг и вытерла руки об юбку.

— Ходят мальчики, сколько раз сама видела, смотреть надоело, — заверила она. — В Галисии все как один в таких курточках. По воскресеньям надевают к службе.

— А я не видел, — сказал Авель. — Я тоже знаю всяких мальчиков, и ни у кого нет в цветах.

— Значит, видишь плохо, — нашлась Филомена. — В наших местах у самых важных барчат такие курточки, только по воскресеньям и надевают, к службе идти.

— Романо обожал такие ткани, — сказала Агеда. — Помнишь его летние куртки?

Она посмотрела украдкой на Филомену и прибавила:

— И вообще, сейчас воина, надо привыкать к тому, что есть. Вот посмотри на мои туфли, они из шины. Устраиваемся как можем, и никто ничего не говорит.

— А я не хочу привыкать.

Тот Авель, в зеркале, был на редкость жалкий и некрасивый.

— Я буду в своем ходить, и все.

Он сидел в плетеном кресле и с явным отвращением рассматривал свои голые ноги.

— Не болтай! — одернула его Агеда. — Воспитанные мальчики не знают никаких «не хочу». В военное время надо довольствоваться тем, что есть.

— Военное! — ворчал Авель. — Все военное да военное. Вы только и знаете, что про войну, а я вот ее нигде не вижу. — Он ткнул пальцем в сторону тихого, сонного дворика. — Это, что ли, у вас военное время?

Филомена с ужасом уставилась на него.

— Господи милостивый! Ну и мальчишка! Мало ему! Забыл, что дома перевидал? Побойся бога!

Авель зашагал по комнате.

— Ничего не случается, — настаивал он. — В газетах фотографии, происшествия всякие, а тут…

Филомена взяла утюг с плиты, поднесла к щеке и, сама того не замечая, принялась разглаживать складки на юбке.

— Как это не случается? — обиделась она. — Мало тебе, что люди все с ума посходили, друг друга убивают?

— Это в газетах, — сказал Авель. — А тут мы ничего такого не видим.

— Что ж ты видеть хочешь, господь с тобой?

Авель с ненавистью посмотрел на бледное привидение в зеркале.

— Бомбежки, — ответил он. — И военные корабли, и самолеты, и танки.

— Нет, вы послушайте! — Филомена взывала к Агеде. — Винтика в голове не хватает. Что выдумывает, когда люди мрут и все с ума посходили! Сохрани господи!

— Не слушайте вы его. Сопливый мальчишка, сам не знает, что говорит.