Антанас Венцлова - В поисках молодости

• Название: В поисках молодости
• Автор: Антанас Венцлова
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1977

Автобиографические произведения известного литовского писателя Антанаса Венцловы охватывают более чем полувековой путь истории Литвы, отображают революционные события 1905 года и Великой Октябрьской революции, восстановление советской власти в Литве в 1940 году, годы борьбы с фашизмом.

Перед читателем проходит история крестьянского паренька, ставшего впоследствии революционером, коммунистом, видным политическим деятелем. Автор рисует целую галерею портретов выдающихся литовских писателей, художников, артистов, педагогов.

---

У наших хозяев была еще небольшая, но хорошо обставленная дача у моря, в Гируляй. Летний сезон кончился, дача пустовала, и мы заняли ее второй этаж. Осень выдалась солнечная, и настоящим блаженством было после обеда, вернувшись с работы, лежать в шезлонге и смотреть на море, сверкающее за деревьями, на лес, на чудесное разнообразие облаков, плывущих по голубому, теплому небу.

Утром я отправлялся на недалекий полустанок, где уже толпились ученики литовских и немецких гимназий, женщины, торопящиеся на базар, чиновники. Через пятнадцать минут я уже был в Клайпеде. Новое здание гимназии еще было не достроено, и мы работали в старом доме из красного кирпича, обвитом плющом, рядом с вокзалом. В гимназии было много учеников, особенно в младших классах. После уроков я снова садился в поезд. Спустя пятнадцать минут я оказывался у маленькой станции, тоже обвитой плющом. Едва я выходил через калитку за станцию, как уже издали на тропинке видел красное платье. И мы бежали навстречу друг другу.

После обеда, мы уходили в лес, в теплые дни купались или сидели на террасе, глядя на сверкание моря. По ночам, проснувшись, мы слышали неумолчный гул прибоя…

В Клайпеде у нас почти не было друзей. В гимназии уже который год преподавал литовский язык и литературу мой знакомый со времен университета, член «Четырех ветров» футурист Салис Шемерис-Шмераускас.[93] Этот высокий, крупный, немного сгорбленный человек отличался крайне спокойным характером. Не верилось, что это он написал такую скандальную книгу, как «Граната в груди», и широко прозвучавший «Гимн девице». Раньше у меня не было случая поближе познакомиться с этим своеобразным поэтом. Оказалось, что Салис Шмераускас — большой чудак, вечный экспериментатор не только в стихах, но и в жизни.

Мне дали какой-то класс, в котором он уже преподавал литературу. Едва я начал рассказывать о Шекспире, какой он великий драматург и так далее, — как один гимназистик поднял руку и сказал:

— О Шекспире нам уже преподавал господин Шмераускас. Он сказал, что у Шекспира очень плохой стиль и что читать его не стоит…

Я удивился. Что ответить гимназистику и — всему классу? Подумав, я сказал:

— Это, наверное, личное мнение господина Шмераускаса…

Я продолжал объяснять и в конце урока указал, какие книги Шекспира надо взять почитать в библиотеке.

На следующем уроке ученики сообщили мне, что Шмераускас (он руководил библиотекой гимназии) не выдает Шекспира, мотивируя тем же самым — Шекспира нельзя читать из-за плохого стиля. Ученики другого класса жаловались, что Шмераускас не дает Льва Толстого. Когда я решил передать жалобы гимназистов самому Шмераускасу, тот безмятежно ответил:

— А какого черта им читать этих писателей? У них ведь правда плохой стиль.

— Это ваше мнение, — ответил я, — но это великие писатели. Они входят в программу, и ученики должны знать главные их произведения…

— Зачем? — спросил Шмераускас. — Пускай почитают в учебнике — и хватит. А читать я им даю «Жуть» Рутеленене…

— «Жуть»? — удивился я, не веря своим ушам. Это был известный тогда образец низкопробной литературы.

— А почему бы нет? — сказал мне Шмераускас. — «Жуть» даже Якштас в печати похвалил…

— Вы считаетесь с мнением Якштаса? — удивился я еще больше.

— А почему бы нет? Якштас — старый мой знакомый. В свое время он даже мои стихи печатал.

— Не может быть! Наверное, не те, которые вошли в «Гранату в груди»…

— Ну нет, разумеется, не те. Я писал и другие стихи и, подписавшись Римвидасом Гядвиласом, носил Якштасу в его журнал. Он печатал их. Но однажды прихожу я, и старичок спрашивает: «Ты, часом, не знаешь, что за идиот этот Салис Шемерис?» Я ему и говорю: «Это я сам». — «Ты? — удивился Якштас. — Знаешь что, забирай свое творчество и сгинь!..»

Таков был мой новый коллега.

Однажды директор вызвал нас и предложил пересмотреть программы по литовской и всемирной литературе, приспособив их к условиям Клайпедского края (каунасскому Министерству просвещения мы не обязаны были подчиняться). Указания были неконкретны, но мы с Шмераускасом взялись за работу. Когда мы снова встретились в кабинете директора, Шмераускас сказал:

— Господин директор, я бы хотел покритиковать работу коллеги. Что же он сделал? Парочку вычеркнул, парочку вписал… Это не дело…

— А вы? — обратился директор к Шмераускасу.

— Я взялся за дело сплеча — выбросил все трупы…

— Кого же вы считаете трупами?

— Как так кого? Всех, кто умер. Из программы литовской литературы я выбросил все трупы, одного Донелайтиса оставил. Зато я предлагаю преподавать его со всеми его крепкими словечками… Не люблю кастрированного Донелайтиса, каким его сделал Миколас Биржишка. Из всемирной литературы выбросил все трупы, начиная с Гомера.

— Любопытно, — сказал директор. — Значит, вы оставляете в программе одних живых писателей? Так-то так, но что, если кто-нибудь умрет?

— Это проще простого, — ответил Шмераускас. — Надо вычеркнуть мертвеца и вписать живого. Живых всегда будет достаточно…

Во время каникул Салис Шмераускас приезжал в Каунас. Здесь он заходил в книжный магазин «Наука» на Лайсвес-аллее, где продавали советскую литературу (ту, что проходила через цензуру). Искал он, насколько помню, «Этику» Спинозы и справочники по парусному спорту. Как-то он встретил в магазине Цвирку.

— О, здравствуй, Шемерис! — воскликнул Цвирка. — Рад тебя видеть. Что пишешь, уважаемый?

— Вот что я тебе скажу, — сказал Шмераускас. — Мне кролики не указ…

— Как так? Какие кролики?

— Да вот ты, сам понимаешь, вроде кролика — книжку за книжкой рожаешь. А я себя причисляю к племени великих — слонов. Пока рожу, приходится долго вынашивать. А рожаю я редко и со страшными болями и кровотечением…

— Может, твоя правда, — смеется Цвирка. — А что родил в последнее время?

— Долго мучился дизентерией…

— Дизентерией болел?

— Другие называют диссертацией, а для меня это была настоящая дизентерия. Писал, мучился, думал докторат получить, а Биржишка с Миколайтисом отвергли. Говорят, всего Видунаса в диссертации процитировал. Но ведь правда, зачем мне говорить своими словами, когда Видунас все ясно выложил…

— А стихов не пишешь?

— Каждый год пишу по стиху. Мне хватает. Проживу еще лет тридцать, напишу тридцать стихов и перед смертью издам сборник. Мне хватит.

— Не скучаешь ты с Шемерисом в Клайпеде, — говорил мне Пятрас.

И это была чистая правда.

Шмераускас купил у кого-то яхту и назвал ее странным именем «Тэгу». Яхта огромная, длиною в дом, с каютами и кухней, двигателями и парусами. Мы слышали, что Шмераускас участвует со своей яхтой во всех регатах Клайпеды. Он — один из основоположников парусного спорта в Литве, большой его поклонник. У него была целая библиотека книг о яхтах, на различных языках, он продолжал их покупать и, найдя в каталогах, выписывал из разных стран.

Одним субботним вечером, теплым и безмятежным, он пригласил меня с Элизой и преподавателя истории Ремейку[94] покататься на яхте. Он собирался отвезти нас в Ниду, там переночевать, а на следующий день мы вернемся обратно. Мы прибыли в порт, разыскали яхту «Тэгу», в которой уже трудился ее капитан Салис Шемерис. Когда мы прыгнули с набережной на яхту, капитан приветствовал нас такой матросской бранью, что я шепнул ему на ухо:

— Неудобно — на палубе женщина…

— Но мы же на корабле… — ответил Шмераускас и больше в разговоры не вдавался.

Появился Ремейка, а наш капитан все еще распутывал какие-то канаты с непонятными названиями, и казалось, что этому не будет конца. Часа через два он поднял парус, и ветер вынес нас в залив. Однако в заливе ветер почему-то переменил тактику — совсем утих, и мы долго болтались на одном месте. Была ранняя осень (а может быть, весна), до сумерек было далеко. Элиза спустилась в кухню и нажарила колбасы. Мы ели с большим аппетитом, запивая каким-то огненным напитком из квадратной бутылки, а наша яхта, казалось, совсем заснула. Тянулись часы, мы грелись на солнце, уже смеркалось, а Клайпеда все еще была видна.

Довольно удобно выспавшись в просторных каютах, на следующий день мы надеялись достичь Ниды. Увы, мы весь день простояли на том же месте. Капитан с нашей помощью снова распутывал такелаж, но морские боги явно были враждебны к нам. Паруса поднимали и спускали по нескольку раз. С великим трудом в сумерках мы вошли в Клайпедский порт. Уже после полуночи мы попрощались с капитаном — он остался в яхте, которую еще надо было развернуть в тесной акватории порта…

Это была единственная — первая и последняя — наша прогулка на знаменитой яхте «Тэгу», скелет которой еще долго после последней войны лежал на берегу Швентойи, печально напоминая всем, кто ее видел и кто помнил лучшие дни этой яхты, что нет ничего вечного в нашем непостоянном мире…