Вадим Шершеневич - Имажинисты. Коробейники счастья

• Название: Имажинисты. Коробейники счастья
• Автор: Вадим Шершеневич
• Жанр: Поэзия
• Год: 1920

Книга включает поэму причащения Кусикова «Коевангелиеран» (Коран плюс Евангелие), пять его стихотворений «Аль-Баррак», «Прийти оттуда И уйти в туда…», «Так ничего не делая, как много делал я…», «Уносился день криком воронья…», «Дырявый шатёр моих дум Штопают спицы луны…», а также авангардно-урбанистическую поэму Шершеневича «Песня песней».

Название сборнику дают строки из программного стихотворения одного из основателей имажинизма и главного его теоретика — Вадима Шершеневича.

---

Предисловие

Послереволюционная поэзия 1917–1925 годов. Это своеобразный период в литературоведении называют еще «ранним послереволюционным», «ранним советским» и так далее. Своеобразие же его обусловлено как судьбоносными для России и всего мира событиями, так во многом и смещением акцентов в русской поэзии, впрочем, начавшимся еще в 1900-е годы, а именно: заканчивается величественный, освежающий. Но и чуть ностальгический (особенно — Иван Бунин) «серебряный век» поэтического творчества с его обилием имен, что называется, первого ряда.

Итак, революционные потрясения 1905-го года вызвали смятение в творческой среде, а в поэзии расцвел эклектизм, правда, скорее в позитивном значении этого слова. Проявились поэты под знаменами самых экзотических «измов»: футуристы Владимир Маяковский и Давид Бурлюк, символисты Валерий Брюсов и Александр Блок, акмеистка Анна Ахматова, имажинист Сергей Есенин. Но ведь это не скопище многочисленных «дадаистов», имена которых давно забыты! Это Имена с большой буквы, а не те, про которых зло сказал Маяковский: «Кудреватые митрейки». Справедливости ради: столь обиженный пролетарским трибуном Леонид Кудреватых стал добротным русским и советским поэтом, писал хорошие стихи, дожил чуть ли не до 90-х годов, написал замечательные мемуары-воспоминания о том интересном времени, где с большим уважением говорит о своем обидчике. Вот так-то!

…И не один Кудреватых отказался от модных «измов» и стал просто хорошим поэтом в силу данных природой способностей. Очень скоро отказались от постулатов символизма Блок и Брюсов, а какие-такие имажинисты и акмеисты выдающиеся русские поэты Есенин и Ахматова?

И только Маяковский («Мы — иллюминаторы новых городов») последовательно отстаивал свое право отказа от силлабо-тонического стиха и перехода в доминирующую ритмику, где рифма суть логически-смысловой вывод из стихотворной строки. Что ж, имел право, потому и стал Владимиром Маяковским. Резюме: если бог дал поэтический талант, то он и проявится, а всякая групповщина «измов» — это всего лишь детская болезнь, помноженная на специфику эпохи.

В целом в данном отношении и ранний послереволюционный период советской уже поэзии нес в себе черты символизма, модернизма, даже декаденса 1900-1910-х годов. Также шумел в зале Политехнического Давид Бурлюк, демонстрировал приверженность символизму Андрей Белый. и Саша Черный торил свою тропу. Оставались истовые акмеисты и имажинисты. Многих из них каноническое литературоведение относит к поэтам «второго ряда». Как клеймо поставили! И нам приходится открывать их заново.

Ниже мы публикуем стихи двух таких «истовых» имажинистов: Александра Кусикова и Вадима Шершеневича, — это содержание раритетной книжки: А. Кусиков, В. Шершеневич. Имажинисты. Коробейники счастья. — М., 1920.— 19 с. (без указания издательства).

Прочитай, уважаемый читатель, особенно — осваивающий искусство поэтического самовыражения. Стихи печатаются с сохранением орфографии и стилистики тех лет, т. е. до реформы русского языка (1960 г.).

Журнал «Приокские зори» № 4 от 2007 г.

Имажинисты КОРОБЕЙНИКИ СЧАСТЬЯ

Александр Кусиков

КОЕВАНГЕЛИЕРАН Поэма причащения

1.

Полумесяц и Крест,
Две Молитвы,
Два Сердца,
(Только мне
— никому не дано)
В моей душе христианского иноверца
Два Солнца
А в небе одно.

2.

Звездный купол церквей,
Минарет в облаках,
Звон дрожащий в затоне
И крик муэдзина.
Вездесущий Господь,
Милосердный Аллах —
Ля иля иля-ль ла,[1]
О во Имя Отца,
Святого Духа,
И Сына.

3.

Два Сердца,
Два Сердца,
Два Сердца живых,
Два Сердца трепещущих равно.
Молитвенно бьются в моей рассеченной груди,
Вот закутанный в проседь черкес,
Вот под спицами няня. —
И мне было рассказано,
Что у Господа Сын есть любимый,
Что Аллах в облаках. Един.

4.

Разбрызгалось солнце в небе
Лучами моей души,
Надежд моих радужный гребень,
Седину облаков расчеши.

5.

Нет во мне капли черной крови,
Джин коснулся не меня —
Я рядился в базу коровьем
Под сентябрьское ржанье коня.

Заколотым осень верблюдом
Жертвой к рождению легла,
В замке предугаданным чудом
Припала отмычки игла.

Порешили, что буду немым я,—
Но с червонным пятном на ноге
Я прильнул на сладчайшее вымя,
Когда ночь была в лунной серьге.

Тайну месил я в кизеки,
Выглядывал в базовую щель —
Но вот, на лесной засеке
Отыскал я незримую Ель.

Вековая в небо верхушкой,
В рассыпанный солнце овес —
Я взобрался и в ночь прослушал
Мерцающий шепот звезд.

Сквозь сосцы бедуинки Галимы,
Сквозь дырявый с козленком шатер,
«Я» проникло в куда-то незримо,
Как кизечный дымок сквозь костер.

Не нагонит напев муэдзина,
Не вернет призывающий звон,
Если глас вопиющий в пустыне
Бросил «Я» в неисходное «Он».

6.

Высохло озеро Савской царицы,
Захлебнулся Ефрат — и в простор…
Помни — нельзя укрыться,
Если лучится укор.

Так не укрылся Ирод,
Волхвы не пришли к нему —
Помни, — отжившему миру
Не избегнуть ответных мук.

Долго будут еще над отцами
Сыпаться слез газыри,
Пока все не проникнут сердцами
В апельсиновый сад зари.

Пока все не умчатся за грани,
За нельзя на крылатом коне, —
Будет веков умиранье,
Быть Аль-Хотаме в огне.

Будут еще потопы,
Ковчег и все новый Ной.
На бессильный погибели ропот
Пришел уже Третий, иной.

Был Назаретский Плотник,
Погонщик верблюдов был,
Еще один Черный Работник
Не поверил, — и молотом взвыл.

Ослята словами запели,
Овны поклонами в зем —
Прозрели,
Прозрели,
Прозрели,
Два глаза его, — две газели
Из колодца любви Зем-Зем.

7.

Сквозь мудрость сосцов Галимы
Вскормленный ее молоком,
В никуда я проник незримо
Из база кизечным дымком.

1918–1920 гг.

АЛЬ-БАРРАК

О время грива поределая
Я заплету тебя стихом,
Подолгу ничего не делая,
Я мчался на коне лихом.

Уздой — порыв, надежда — стремя,
Серебряное стремя дня.
И выстраданный вздох мой — семя,
Растущее вокруг меня.

Швырнул я сердце звонко в эхо,
В расстрелянный раскат грозы. —
И пал расколотым орехом
С нагорной выси мой призыв.

Я мчался на коне крылатом
В нельзя, за грани, в никуда,
За мной дома и сакли, хаты,
Аулы, села, города.

Так что же, разве конь подстрелен,
Иль эхо выкрала заря —
Все сем небес подперли ели,
Моих стихов священный ряд.

Я все познал, еще познаю,
Еще, еще, за мною все,
Мы не в луну сабачим лаем
Мы в предугаданный рассвет.

Я этот мир в страну другую
Несу в сознательном бреду.
Я радугу дугу тугую
Концами жилисто сведу.

О в дали белая дорога,
О сладостных томлений рок.
Нет в небе Бога кроме Бога
И Третий Я Его Пророк.

Так мчись же конь, мой конь незримый,
Не поредела грива дней,
В четвертый мир неизмеримый,
В заглохший сад души моей.

14/IV.20 г.

* * *

Притти от туда
И уйти в туда,
Опять притти,
Опять уйти,
И снова…
О бред мучительный «в куда?»
О недосказанное слово.

Ночь Ариман и День Ормузд —
Бессмертна смерть в бою вращений.
А сердце затаенный груз
Слепых, блуждалых предрешений.

В скворешник глаз зрачков скворцы
Все тащут с солнц и с лун соломки,
Но им из золотой ворсы
Гнезда лучистого не скомкать.

И мне семь неб не растаскать,
Не перегрызть мне звезд орешки…
И поднебесная тоска,
И взор заплаканный скворешник.

Но палочкой земной оси
Я покачу экватор обручем
В неразгаданную синь,
Прямо в синь,
В туда,
В заоблочье.

26/XII.19 г.