Иван Киреевский - Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

• Название: Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.
• Автор: Иван Киреевский
• Издательство: Типографія Императорскаго Московскаго Университета
• Жанр: Религия
• Год: 1911

---

Жена кланяется тебѣ, Катеринѣ Михайловнѣ, и Марьѣ Алексѣевнѣ. Я также. Ожидаю твоего отвѣта не черезъ Тулу, а то долго идетъ. Твой И. К.

13.

ЕМУ-ЖЕ[39].

2-е Мая (1844).

Вчера получилъ письмо твое, любезный другъ Хомяковъ, т. е. въ день твоего рожденья, когда выпилъ за твое здоровье. Теперь спѣшу отвѣчать тебѣ хотя нѣсколько словъ, а въ субботу буду писать подробнѣе.

На предложеніе твое я весьма бы радъ былъ согласиться, если бы это было возможно. Но разсуди самъ, если я, не зондировавши грунта, вдругъ явлюсь издателемъ, и если вдругъ, основываясь на прежнемъ, поступятъ съ Москв. также, какъ съ Ев(ропейцемъ), то не лишу ли я Пог. его собственности, и не пріобрѣту ли самому себѣ право называться по крайней мѣрѣ вѣтренымъ и неосновательнымъ человѣкомъ? Когда я говорилъ въ прежнемъ письмѣ объ имени, то конечно не для того, чтобы одному пожинать лавры; но я хотѣлъ имѣть право отвѣчать одинъ. Если же собственность журнала останется Погодину, то чѣмъ могу я вознаградить его въ случаѣ неудачи? Если правительству будетъ извѣстно, что я издаю, и журналу это не повредитъ, то въ этомъ случаѣ до имени мнѣ дѣла нѣтъ, только бы имѣть право выказывать свой образъ мыслей самовластно. Если же могло бы къ моему имени присоединиться еще имя литературной извѣстности, то это не только бы подняло журналъ, но еще и мнѣ придало бы больше куражу. Не согласится ли Шев(ыревъ)? Каждый отвѣчалъ бы за себя. А если бы ты согласился, то за успѣхъ можно бы напередъ дать росписку. Что же касается до именъ неизвѣстныхъ, то я не понимаю, для чего они? Развѣ для того, чтобъ напередъ отнять у публики довѣренность. Если же комитетъ нуженъ только для того, чтобы мнѣ passer inaperçu, то это мнѣ кажется плохой разсчетъ. Когда нибудь я буду же aperçu, и тогда опять тѣ же отношенія. Къ тому же издавать комитетомъ значитъ сдѣлать кашу безъ масла.

О Стр(огоновѣ) я писалъ потому, что 1-ое, онъ человѣкъ благородный и хорошій, 2-ое, онъ глава Московскаго просвѣщенія, 3-ье, ему извѣстенъ мой образъ мыслей по двумъ статьямъ, которыя я ему сообщилъ. Основываясь на этомъ, я думалъ, что онъ можетъ взяться обезопасить журналъ отъ скоропостижной смерти, стѣснивъ его жизнь посредствомъ цензуры. Но собственно покровительство его, просто какъ покровительство, мнѣ не нужно.

Результатъ всего слѣдующій: безъ того, чтобы имя мое было извѣстно и позволено, я издавать не могу, тѣмъ болѣе, что журналъ остается собственностью Погодина. Если же это можетъ быть, т. е. совершенно безопасно для журнала, тогда устраивай какъ хочешь, я на все согласенъ.

Еще одно: ты пишешь, что противники издаютъ Галатею. Кто же эти противники? Неужели ты такъ называешь Грановскаго и пр.? Если такъ, то не ошибаетесь ли вы и во мнѣ? Можетъ быть, вы считаете меня заклятымъ Славянофиломъ, и потому предлагаете мнѣ Москв... То на это я долженъ сказать, что этотъ Славянофильскій образъ мыслей я раздѣляю только отъ части, а другую часть его считаю дальше отъ себя, чѣмъ самыя эксцентрическія мнѣнія Грановскаго.

Я отмѣнно обрадованъ былъ извѣстіемъ, что ты и Языковъ начали писать. Отъ этого только подписываюсь на Москвит.

Увѣдомь меня, когда ты ѣдешь? Нашъ общій поклонъ Катеринѣ Михайловнѣ. Твой И. К.

14.

М. П. ПОГОДИНУ[40].

(Кон. 1844 или нач. 1845 г.).

Что ты хочешь дѣлать съ Москвитяниномъ, совѣтуя перепечатывать въ него оффиціальныя пошлости тайнаго совѣтника Стурдзы? Онъ хотя и Стурдза, но хорошъ только какъ писатель-христіанинъ; а какъ начнетъ быть тайнымъ совѣтникомъ, то становится въ родѣ Сушкова, только нѣсколькими градусами оффиціальнѣе. Это просто убить журналъ, если печатать и еще перепечатывать такую пошлую лесть, восторженнымъ гласомъ произнесенную. Напиши къ нему что хочешь; придумай извиненіе, если нужно извиняться; а мнѣ кажется лучше поссориться, чѣмъ замараться.

Иннокентіева проповѣдь тоже холодные пустяки. Перепечатывать ее кажется не нужно, тѣмъ болѣе, что Воскресное Чтеніе вездѣ, гдѣ есть Москвитянинъ, и расходится въ гораздо бòльшемъ количествѣ. Нельзя ли черезъ Лобкова попросить еще у митрополита, хотя той проповѣди на Великую Пятницу, на которой Платонъ написалъ ему: Ты князь проповѣдниковъ.

Статью о древней Русской торговлѣ давай сюда непремѣнно. Не это называется сухимъ предметомъ. Безъ такихъ статей Москвитянинъ опошлится. Онѣ-то и могутъ дать ему настоящій характеръ.

Надпись на билетахъ я теперь только прочелъ, и не понимаю, что тамъ написано. Что-то очень темно. Къ тому же надобно перемѣнить и то, что не 1-го, а 20-го числа будетъ выходить №.

15.

В. А. ЖУКОВСКОМУ[41].

Москва. 28 Генваря (1845).

Въ самомъ дѣлѣ, какъ могу я отвѣчать Вамъ? Даже изъ учтивости, послѣ всего, что Вы для меня дѣлаете, кажется мнѣ приличнѣе молчать совсѣмъ, чѣмъ говоря не высказать всей благодарности, для чего не достало бы у меня ни словъ, ни умѣнья. Еще въ Ноябрѣ написано было у меня длинное письмо къ Вамъ, но не кончено и потому не послано. Потомъ перемѣнились нѣкоторыя обстоятельства, и надобно было писать другое. Между тѣмъ пришелъ Вашъ подарокъ Москвитянину, который, чѣмъ глубже тронулъ меня, тѣмъ крѣпче завязалъ языкъ. Не знаю, отъ чего со мной такъ бываетъ. Это какой-то психологическій недостатокъ, который прошу мнѣ простить, потому что я не умѣю съ нимъ сладить. Нынче 29-е Генваря. Поздравляю Васъ и всѣхъ Вашихъ, тамошнихъ и здѣшнихъ. Поздравляю Васъ также съ новымъ Жуковскимъ. Мы получили это извѣстіе съ живѣйшею радостью. Посылаю вамъ 1-й № Москвитянина. Онъ вышелъ поздно по многимъ причинамъ, частію внѣшнимъ, неисправность типографская, ценсура и пр., частію по внутреннимъ, неуспѣхъ, неумѣнье и пр. Маменька вѣроятно уже писала къ Вамъ о нашей потерѣ. Братъ Андрей обѣщалъ много. Но, кажется, именно лишнее усиленное развитіе внутренней жизни пришло въ разногласіе съ жизнію внѣшнею, и убило его этой дисгармоніей. Конечно Тотъ, Кто управляетъ судьбою міра и каждаго, лучше знаетъ, для чего жизнь и для чего смерть; но признаюсь, иногда трудно понять и не меньше трудно оторвать мысль отъ пониманія непонятнаго. Здоровье маменьки теперь, слава Богу, начинаетъ поправляться. Вчера она въ первый разъ выѣхала навѣстить меня, который немного простудился. Жена моя тоже нездорова. Она въ 8-мъ мѣсяцѣ и очень боится девятаго. У насъ вообще въ воздухѣ какія-то особенныя болѣзни, соединенныя съ сильнымъ нервнымъ разстройствомъ. Нѣкоторые изъ лучшихъ докторовъ говорятъ, что надобно измѣнить прежнія системы лѣченія, потому что болѣзни принимаютъ какой-то новый характеръ. Жена моя хотѣла сама писать къ Вамъ, но не въ состояніи теперь этого сдѣлать. Она поручила мнѣ сказать Вамъ, что Ваша строгость съ Вашею маленькою Сашенькой можетъ быть очень легко замѣнена другимъ средствомъ, которое извѣстно ей по многимъ опытамъ. Вмѣсто наказаній, которыя въ этомъ случаѣ рѣдко, и очень рѣдко приносятъ пользу, нуженъ только бдительный надзоръ няньки или того, кто смотритъ за ребенкомъ....

Въ недокончанномъ и непосланномъ письмѣ моемъ я изложилъ Вамъ подробно о Москвитянинѣ, и причины, меня побудившія взять его на свои руки, и цѣль мою, и планъ, и надежды, и опасенія. Теперь постараюсь изложить одно существенное. Тому года три, я просилъ К. В.[42] справиться гдѣ слѣдуетъ, могу ли я писать и участвовать въ журналахъ: ему отвѣчали, что мнѣ былъ запрещенъ Евр. (этому теперь 13 лѣтъ), но не запрещалось никогда писать гдѣ хочу, и что Пол. и Над.[43] не только пишутъ, но и сами издаютъ другіе журналы послѣ запрещенія своихъ. Теперь, передъ условіемъ съ Погод, я спрашивалъ совѣта гр. Стр.[44], и онъ полагалъ, что почитаетъ участіе мое возможнымъ. Но Погодина имя (и) отвѣтственность не могутъ быть сняты безъ особаго разрѣшенія, для котораго нужно время. Въ то же время Погод. увѣдомилъ Министра о передачѣ мнѣ редакціи, изъ чего явствуетъ, что хотя я издаю подъ чужимъ именемъ, но не обманомъ, не изъ подъ тишка, а съ вѣдома правительства. Между тѣмъ въ стихахъ Вашихъ имени моего не пропустили, потому что Вы говорите о моемъ журналѣ. Причины, побудившія меня взяться за это дѣло, были частію личныя слабости, частію умственныя убѣжденія. Личныя заключаются въ томъ, что 1-е я удостовѣрился, что для дѣятельности моей необходимо внѣшнее побужденіе, срокъ, не отъ меня зависящій. 2-е, журнальная дѣятельность мнѣ по сердцу. 3-е, въ уединенной работѣ я такой охотникъ grübeln, что каждая мысль моя идетъ ракомъ. Въ журналѣ внѣшняя цѣль даетъ ей границы, и показываетъ дорогу. Къ тому же во мнѣ многое дозрѣло до статьи, что далеко еще не дозрѣло до книги. Выраженное въ отрывкахъ, оно придвинетъ меня къ полнѣйшему уразумѣнію того, чтò мнѣ недостаетъ. Къ тому же дѣятельность, возбужденная внѣшними причинами, можетъ быть обратится въ привычку (хотя въ послѣднемъ я крѣпко сомнѣваюсь). Сверхъ всего этого я имѣлъ въ виду и то, что если журналъ пойдетъ, то дастъ мнѣ возможность не жить въ деревнѣ, которую я не умѣю полюбить несмотря на многолѣтнія старанія, и позволитъ мнѣ жить въ Москвѣ, которую я, также несмотря на многія старанія, не умѣю отдѣлить отъ воды, отъ воздуха, отъ свѣта. Таковы были личныя причины. Важнѣе этого было то обстоятельство, что многіе изъ моихъ Московскихъ друзей объявили мнѣ, что моя редакція Москвит. будетъ для нихъ причиною дѣятельности. Но надъ всѣмъ этимъ носилась та мысль, или можетъ быть та мечта, что теперь именно пришло то время, когда выраженіе моихъ задушевныхъ убѣжденій будетъ и не безполезно и возможно. Мнѣ казалось вѣроятнымъ, что въ наше время, когда Западная словесность не представляетъ ничего особенно властвующаго надъ умами, ни какаго начала, которое бы не заключало въ себѣ внутренняго противорѣчія, ни какаго убѣжденія, которому бы вѣрили сами его проповѣдники, что именно теперь пришелъ часъ, когда наше Православное начало духовной и умственной жизни можетъ найти сочувствіе въ нашей такъ называемой образованной публикѣ, жившей до сихъ поръ на вѣру въ Западныя системы. Христіанская истина, хранившаяся до сихъ поръ въ одной нашей церкви, не искаженная свѣтскими интересами папизма, неизломанная гордостью саморазумѣнія, неискривленная сентиментальною напряженностію мистицизма, — истина самосущная, какъ сводъ небесный, вѣчно новая, какъ рожденіе, неизбѣжная какъ смерть, недомыслимая, какъ источникъ жизни, — до сихъ поръ хранилась только въ границахъ духовнаго Богомыслія. Надъ развитіемъ разумнымъ человѣка, надъ такъ называемымъ просвѣщеніемъ человѣчества господствовало начàло болѣе или менѣе искаженное, полу-языческое. Ибо малѣйшее уклоненіе въ прицѣлѣ кладетъ пулю въ совершенно другую мѣту. Отношеніе этого чистаго Христіанскаго начала къ такъ называемой образованности человѣческой составляетъ теперь главный жизненный вопросъ для всѣхъ мыслящихъ у насъ людей, знакомыхъ съ нашею духовною литературою. Къ этому же вопросу, дальше или ближе, приводятся всѣ, занимающіеся у насъ древне-русскою исторіей. Слѣд. я могъ надѣяться найти сочувствіе въ развитіи моего убѣжденія. Вотъ почему я рѣшился испытать журнальную дѣятельность, хотя и знаю, что неудача въ этомъ случаѣ была бы мнѣ почти не подъ силу. Я говорю не подъ силу въ нравственномъ отношеніи, потому что въ финансовомъ я не рискую. Издателемъ остается Погодинъ, съ его расходами и барышами, покуда будетъ такое количество подписчиковъ, что мнѣ можно будетъ безъ убытка заплатить ему извѣстную сумму за право изданія. Но если журналъ не пойдетъ, не встрѣтитъ сочувствія, то эта ошибка въ надеждахъ вѣроятно уже будетъ послѣднимъ изъ моихъ опытовъ литературной дѣятельности. Представьте-жъ, каково было мое положеніе, когда въ концѣ Декабря я увидѣлъ, что для 1-го №, который долженъ былъ рѣшить судьбу журнала, у меня нѣтъ ничего, кромѣ стиховъ Языкова, моихъ статей и маменькиныхъ переводовъ. Присылка Вашихъ стиховъ оживила и ободрила меня. Я почувствовалъ новую жизнь. Потомъ получилъ Слово Митрополита. За три для до выхода книжки выказалъ Погодинъ сказку Луганскаго, таившуюся у него подъ спудомъ. Прошу сказать мнѣ подробно Ваше мнѣніе объ этомъ номерѣ: оно будетъ мнѣ руководствомъ для другихъ. Отрывокъ изъ письма Вашего объ Одиссеѣ нельзя было не напечатать. Это одна изъ драгоцѣннѣйшихъ страницъ нашей литературы. Тутъ каждая мысль носитъ сѣмена совершенно новаго, живаго воззрѣнія. Одиссея Ваша должна совершить переворотъ въ нашей словесности, своротивъ ее съ искусственной дороги на путь непосредственной жизни. Эта простодушная искренность поэзіи есть именно то, чего намъ недостаетъ и, чтò мы, кажется, способнѣе оцѣнить, чѣмъ старые хитрые народы, смотрящіеся въ граненыя зеркала своихъ вычурныхъ писателей. Живое выраженіе народности Греческой разбудитъ понятіе и объ нашей, едва дышущей въ умолкающихъ пѣсняхъ. Кстати къ пѣснямъ, изъ собранія, сдѣланнаго братомъ, одинъ томъ уже почти годъ живетъ въ Петербургской цензурѣ, и судьба его до сихъ поръ еще не рѣшается. Они сами знали только пѣсни иностранныя, и думаютъ, что русскія — секретъ для Россіи, что ихъ можно не пропустить. Между русскими пѣснями и русскимъ народомъ — Петербургская цензура! Какъ будто народъ пойдетъ спрашиваться у Никитенки, какую пѣсню затянуть надъ сохою. Братъ мой недавно пріѣхалъ изъ деревни и помогаетъ мнѣ въ журналѣ. Адресъ мой: Въ Большомъ Знаменскомъ пер., подлѣ церкви Ржевской Божіей Матери, въ домѣ Бернгардъ. Адресъ матушки: Противъ Пожарнаго депо въ приходѣ Покрова въ Левшинахъ въ домѣ г-жи Воейковой. Калачи Московскіе спрашиваютъ у меня всякій день, когда Василій Андреевичъ будетъ насъ кушать? Что прикажете имъ отвѣчать? Надолго ли уѣхалъ отъ васъ Гоголь? Если будете писать ко мнѣ, если доставите мнѣ эту истинную радость, то скажите что нибудь объ немъ. Особенно хотѣлось бы мнѣ слышать отъ Васъ о томъ сильномъ религіозномъ направленіи, которое кажется теперь овладѣло имъ. Откуда оно развилось, куда идетъ и до куда дошло. Страшно, чтобы въ Парижѣ не подольстились къ нему Іезуиты. Изучалъ ли онъ особенно нашу Церковь?