Иван Наживин - Распутин

• Название: Распутин
• Автор: Иван Наживин
• Издательство: Издательство: Росич
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-86973-127-5

Впервые в России печатается роман русского писателя-эмигранта Ивана Федоровича Наживина (1874–1940), который после публикации в Берлине в 1923 году и перевода на английский, немецкий и чешский языки был необычайно популярен в Европе и Америке и заслужил высокую оценку таких известных писателей, как Томас Манн и Сельма Лагерлеф.

Роман об одной из самых загадочных личностей начала XX в. — Григории Распутине.

---

— Откуда у вас эти камни? — строго спросил он. — И почему бросили вы их в воду?

Через двое суток поднятая на ноги по случаю дерзкого убийства известной миллионерки, мексиканки Альмы д'Арозарена, полиция без труда установила, что убийца ее — русский офицер-беженец Владимир Похвистнев. Володя в убийстве сознался, но от всяких дальнейших объяснений отказался наотрез. И все власти про себя поражались: для чего же нужно было ему бросать драгоценные камни в реку? Ведь с такими деньгами где-нибудь за океаном он мог прекрасно устроиться… Правду, должно быть, говорят, что все русские немножко сумасшедшие…

XL ВОЛГА, РУССКАЯ РЕКА

Россия сгорала в муках — может быть, и бесплодных — рождения какой-то новой правды, неясной и ей самой. Тревожны, смятенны были души людей в голодном, наполовину опустевшем Петербурге — Медный Всадник летел среди разрушающегося, порастающего травой города своего в бездну и медною дланью по-прежнему указывал повелительно в пустоту, — и в переполненной, живущей лихорадочной жизнью Москве, где потерявшие голову правители бумажными декретиками своими все пытались тщетно закрепить и оформить горячечный бред гигантской страны, и в старом Киеве, колыбели великой страны, где одни попики, исполнившись Духа Святого — не меньше! — у других попиков, тоже исполнившихся Духа Святого, но уже особой, украинськой благодати, отнимали соборы и церкви, и друг друга отлучали от чего-то и проклинали, и били друг друга кулаками, и возвещали верующим, что все это делается изволением Господа. В солнечной Грузии большевики сражались с меньшевиками из-за Маркса, а грузинские попики волею Господа настаивали на самостоятельности церкви грузинской. И основывалась великая республика татарская, и основывалась великая республика башкирская, и вотяки и черемисы мечтали об основании царств великих под десницей сильною славного Керемети, бога их, и во всех городах, больших и малых, придавленных тяжкою и страшною властью, среди всякой измены и предательства, всякого растления, и разврата, и раболепства, и лжи непроходимой, жизнь бурлила, бродила и искала какого-то нового русла…

И как было раньше, так и теперь, совсем отдельными, своими путями шла жизнь серой безбрежной крестьянской России. И там, где историческая судьба била ее особенно жестоко, там эта жизнь окрашивалась особенно многоцветно и ярко.

На Волге разразился небывалый еще голод, а особенно в Заволжье, в тех самых местах, о роскошном призолье и несметных богатствах которых еще и до сих пор смутно помнят старики. Бессмысленное, беспечное, бездарное правительство, заселяя эти тучные черноземы выходцами из средних губерний, за все время этой колонизации — а она началась чуть не двести лет назад — не удосужилось обратить внимания на те способы хозяйничания, которые применяли темные переселенцы в этом богатейшем крае, а крестьянство не хозяйничало там, а хищнически разрушало и расхищало все, что было только можно. С поразительной быстротой исчезли прежде всего леса, и там, где еще сто лет тому назад стояли заоблачные боры, где били соболя и были бобровые гоны, теперь нельзя было найти и кустика. Реки стали мелеть, и появились страшные засухи. И тучнейшие полуторааршинные черноземы все более и более истощались: новоселы, увидав своими глазами, что может производить эта чудодейственная, девственная степь, очень быстро освободили себя от скучной обязанности возвращать ей то, что они у нее брали, и весь навоз вывозили вместо пашни в ближайшие овраги. Знаменитые недороды последних двух царствований стали там бытовым явлением, и благосостояние края падало с катастрофической быстротой на глазах у всех, и недавняя земля обетованная страшно превращалась в жуткую Растащиху. Война, которую обрушил государственно-мыслящий элемент на народ, тяжко ударила по сравнительно редко заселенному краю, а за войной естественно пришла революция или, точнее, слепой взрыв ярости, а за бунтом — тоже вполне естественно — его углубление, и вот в недавно еще благословенном крае, на тучнейших черноземах, в бескрайних степях, где совсем недавно было сказочное изобилие всякого зверя и птицы, среди рек, еще недавно кишевших рыбой, разразился чудовищный голод, такой, какого никто не помнил даже и в этом крае постоянной голодовки…

Сперва люди, истребив все запасы, начали есть лебеду, желудь, древесную кору, гнилую солому с крыш, кошек, собак, мышей, лягушек, падаль и все, что хоть отдаленно напоминало съедобную пищу, потом какой-то «русский изобретатель» открыл «съедобную глину», а потом и очень скоро в темные ночные часы какие-то жуткие тени тревожно закопошились по кладбищам: то голодные выкапывали только что похороненных покойников — их было много — и съедали их. И стали красть голодные покойников из больниц. И стали они ловить на улице детей и варить их. И стали убивать один другого, чтобы мясом убитого насытиться. И рабоче-крестьянское правительство, идущее в авангарде всего человечества, приказало людоедов — расстреливать. Конечно, остановить людоедство было чрезвычайно легко: стоило только послать голодным хлеба, но хлеба у рабоче-крестьянского правительства не было, а пули, штыки и негодяи, всегда на пролитие крови готовые, были, и вот голодных, умирающих, полубезумных и совсем безумных людей стали расстреливать…

И в диких вихрях полного безумия и смерти закрутилось многомиллионное население по берегам Волги, русской реки, удивительной реки, столько диковин всяких на своем долгом веку видевшей. И появились по умирающим, окованным ужасом деревням проповедники, которые по Писанию доказывали, что наступают последние времена, что близится Страшный суд и что спасутся только те, которые, по древнему закону еврейскому, будут обрезаны и уедут навстречу грядущему Господу в Святую Землю, в Палестину. Еврейские раввины отказывались обрезывать этих новоявленных евреев, и тогда они сами совершали над собой древний обряд, и поднимали свои семьи с насиженных мест, и, побросав последний скарб свой, устремлялись бескрайними степями на юго-запад, на Одест-город, чтобы оттуда поскорее погрузиться в Святую Землю и — гибли дорогой тысячами… То там, то сям вспыхивали темные мужицкие восстания; новая власть эти восстания мужицкие топила в крови во имя светлого будущего человечества. И появились уже по глухим мужицким углам самозванцы: там сам царь, Миколай, с подожком в руке, в лапотках, с холщовым мешочком за плечами по умирающим деревням прошел, слезами горючими обливаясь, там, в глухом монастырьке, объявилась вдруг царица с сыном своим, а там на след Михаилы, брата царева, мужики напали. И вдруг, покрывая все темные слухи эти, поползла берегами великой реки новая страшная весть: за Волгой в степях с неба упала кобыла, и в кобыле той семь верст длины, и служит эта кобыла знамением, что много еще нестроения и бедствий предстоит Руси, и злодейств всяких, и кровопролития, и глада, и хлада, и брани междоусобной…

Затихли под небывалой грозой и сектантские деревни по великой реке. То их богачество, обладание которым среди моря нищеты народной так угнетало многих из них, а в особенности мягкого душевного старичка Никиту, давно уже отошло в область преданий: скота по дворам не оставалось и двадцатой части, лошадей тоже почти всех перевели, переели всю птицу, пусты были сусеки и житницы, и жутко было мужицкому сердцу среди и наполовину незасеянных полей — ни лошадей, ни снасти, ни семян не было, — а ходили эти скелеты с дикими глазами в пестрых грязных лохмотьях, каких раньше постыдился бы и последний нищий. И многие из братьев впали в отчаяние, и одни страшно богохульствовали, грозя кулаками в безжалостное небо, так отплатившее им за их стремления к праведной жизни, другие в черном отчаянии сами налагали на себя руки, и растерялись мыслью все: где же, в самом деле, Бог? Чего же он смотрит? Как может он эдакое терпеть? И лишь немногие, как Кузьма, которого революция выпустила из тюрьмы, где он безвестно томился за отказ проливать кровь, полагали, что все это — испытания за грехи народа, крепились и, крепясь, просветлялись душой…

И вдруг по вымирающим деревням новое начальство приказы расклеило: небилизация, с поляками воевать! И так как было теперь над народом правительство, которое всюду и везде величало себя рабоче-крестьянским и весьма похвалялось, что принесло оно рабочему человеку полную свободу, то все сектанты уверенно пошли на сборные пункты, чтобы заявить, что они — христиане, оружия не приемлют и братьев-людей убивать не будут: им и в голову не приходило, что их снова, как при царях, запрут за это в тюрьму вшей кормить. И действительно, рабоче-крестьянское правительство в тюрьму их не заперло, но, как изменников рабоче-крестьянскому делу, приказало оно всех их — расстрелять. И когда поднялись винтовки и направились в грудь осужденным, ни один из них не верил, что это смерть, ибо слишком был бы уж велик обман рабоче-крестьянского правительства, так велик, что нельзя было ему и поверить. И тем не менее дружно рванул залп, и Кузьма первый удивленно ткнулся своим утиным носом в пыльную землю, а за ним и остальные завалились. И голодные собаки всю ночь рвали их исхудавшие заморенные тела и грызлись над ними…