Иван Наживин - Распутин

• Название: Распутин
• Автор: Иван Наживин
• Издательство: Издательство: Росич
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-86973-127-5

Впервые в России печатается роман русского писателя-эмигранта Ивана Федоровича Наживина (1874–1940), который после публикации в Берлине в 1923 году и перевода на английский, немецкий и чешский языки был необычайно популярен в Европе и Америке и заслужил высокую оценку таких известных писателей, как Томас Манн и Сельма Лагерлеф.

Роман об одной из самых загадочных личностей начала XX в. — Григории Распутине.

---

— Митя, я вам не враг… Я не могу быть врагом вам… — сделав шаг к нему, с жалостью проговорил Фриц.

— Не сметь подходить! — подняв браунинг, с бешенством проговорил Митя. — Застрелю, как собаку…

— Скажи мне только одно слово: что с Варей?

— С Варей? И ты смеешь еще спрашивать… — он снова схватился было за браунинг, но страшная боль свела его всего, он выронил револьвер, упал лицом в снег, но скоро без кровинки в лице снова приподнялся и с безграничной ненавистью через силу едва выговорил: — Вы идете с теми, кто погубил Варю, мать, меня, миллионы людей, и потому вы не услышите от меня о ней ни единого слова… Поняли? Прикажите вашим идиотам казакам взять меня и посадить на кол, а я буду плевать вам с кола в лицо… Эй, бородачи! — напрягая последние силы, крикнул он сам казакам. — Берите меня: я — комиссар!

Казаки прикалывали и пристреливали умирающих. И некоторые офицеры помогали им, в то время как другие старались этого не видеть. Казаки, окружив, уже вели небольшую толпу пленных в станицу. Митю несли на носилках: комиссара надо было допросить. Фриц, бледный, потерянный, с болью в душе, шел, повесив голову, в отдалении и думал о том, как бы спасти несчастного…

XXI СВОИМИ СРЕДСТВИЯМИ

Перебитые матросы так и остались валяться в поле, и за ночь их обглодали волки степные да лисы, а пленных привели в станицу и заперли в сарай, где уже сидело человек тридцать прежде взятых красных. Казаки порешили тут же до сведения высшего начальства о пленных не доводить: не по нраву была суровым казацким душам та канитель, которую начальство считало нужным в таких случаях разводить, выматывая и без того усталых станичников. Сперва оно допрашивало этих красных чертей, потом со всяческой процедурой вешало двоих-троих, а остальных под конвоем тех же казаков отправляло куда-нибудь, отрывая станичников то от дела, а то и просто от теплой печи. Ну их всех ко псу под хвост, решили, старики, и тут же постановили покончить дело своими средствиями.

Рано поутру они повели всех пленных в степь в камыши — чтобы добровольцам из станицы не было видно, — а там заставили их копать длинную и очень узкую канаву почти в рост человека. Пленные — человек двадцать красноармейцев, матросы и несколько китайцев, страшных в своей нечеловеческой невозмутимости и похожих на старых обезьян, — копали этот ров в мерзлой земле и не понимали, что это придумали казаки: на братскую могилу похоже не было. Но добра все же все эти приготовления не обещали…

С ноющими страхом душами они рыли мерзлую землю, а казаки с винтовками стояли, переговариваясь лениво, поодаль. Тут были и старики, и молодятина, и женщины, и даже дети. И в душах их яркими кострами полыхала злоба на этих чужих людей, разоривших дотла и опозоривших их благодатный край. Красные насиловали женщин, девушек и даже маленьких девочек, они грабили все, что только могли, а чего не могли, то просто губили так, зря, на смех. Велели, например, их комиссары согнать со всех станиц скот для прокормления Красной армии, но о кормах забыли, и вот десятки тысяч овец так зря и погибли в голодной и холодной степи. И тяжело болела хозяйственная душа казака: она не могла простить чужакам ни разорения края, ни позора, ни всего того ада, в который превратили они когда-то сытую, веселую, разгульную казачью жизнь…

Пленные рыли мерзлую землю, а казаки выжидательно молчали, затаившись в злой думе. С бледно-голубого неба смотрело зимнее солнышко, и по белоатласной степи весело крутились алмазные шелестящие вихри, последнее дыхание затихающего бурана — точно какие-то белые духи степи веселились в сиянии солнца. И хорошо, весело пахло свежевы-павшим снегом…

— Ну ладно, думай… — сказал старый великан-конвоец Ерофеич, заглянув в канаву. — Хватит…

— Добре… — кивнул головой другой, невысокого роста, статный, с золотыми усами казак, у которого красные осквернили молодую красавицу жену.

— Зачищай! — строго приказал станичный атаман, суровый, очень смуглый старик с разбитым германской пулей подбородком.

Красные торопливо стали выкидывать из канавы свалившиеся сверху комья мерзлой земли и выравнивать дно. Казаки оживились и незаметно подтянулись к канаве, страшно черневшей на белизне степи среди густых желтых камышей, заплетенных следами волков и всяких других степных хищников.

— Ну, а теперь прыгай все в канаву… — слегка задохнувшись, сурово сказал атаман. — Все прыгай…

Красные замялись. Они не понимали, что это будет, они опасались…

— Ну?.. — суровее повторил атаман. — Задумались? Ерофеич подмигнул молодым, и те сухо и четко защелкали затворами винтовок. Китайцы первыми равнодушно спустились в канаву и смотрели оттуда на казаков своими обезьяними глазками, в которых нельзя было прочесть никакого человеческого чувства. За ними неловко стали спускаться и остальные. Митю с перебитыми ногами спустили казаки сами. Рядом с ним стал Кирюша-матросик. И вот над землей встал ряд голов: белобрысые, черные, курчавые, бледные, истощенные, косоглазые, распухшие от пьянства и разврата, всякие… И была в глазах их смертная жуть…

— Ну? — коротко обрубил опять атаман.

Несколько казаков и казачек схватили брошенные красными лопаты и стали засыпать красных. Те, оцепенев от страха, все еще не совсем понимали — боялись понимать, — что это будет. И у некоторых мелькнула надежда, что вот закопают так до плеч и уйдут. Но свои недалеко, тут же по степи болтаются, можно будет закричать и выбраться. Несладко, конечно, но все же лучше, чем расстрел на месте. Обессилевший от потери крови и от страшного нервного напряжения при допросе, когда он поносил казаков и издевался над ними, как только мог, Митя совсем опустился и стоял в яме бледный, с закрытыми глазами. Но стоявший рядом с ним веселый красноармеец — молодой парень с чрезвычайно революционным хохлом — не выдержал и вдруг схватил старую Петчиху за лопату. Старуха была совсем разорена красными, которые сожгли у нее хату и все хозяйство за то, что сын ее ушел от них в горы, в зеленые. Петчиха яростно вырвала у него лопату и ударила острым краем ее прямо в лицо его и рассекла и нос, и обе губы. Кровь сразу обильно залила перемешанную со снегом землю, и лопату, и стоптанные башмаки старой. И замутилось у всех в душах красным злым туманом…

Зарыли быстро. Холодная земля точно железом сковывала эти молодые, жаждущие жизни тела, и стройный ряд голов, как кочаны капусты, встал на этой гряде. И ровно, ровно, точно вот на смотру… Были которые высокие, так их ударами лопаты в темя заставляли приседать, чтобы все были как один. И лица зарытых были серы, и в глазах стоял ужас, и, запекаясь, текла кровь с молодого, искаженного ужасом лица вихрастого парня.

— Ну так вот и сдыхайте… — опять точно задохнувшись, сипло бросил атаман. — И сидите так… злодеи… изменники… христопродавцы… — еще глуше просипел он и завязал непотребное ругательство.

Старая Петчиха не вытерпела и, подлетев к гряде, захлебываясь гнусными ругательствами, снова ударила острием лопаты в окровавленное лицо вихрастого парня, еще и еще. И опять точно вино какое темное ударило всем в головы, томя душу нестерпимой и буйной нудой…

— Айда, ребята! — злорадно сказал атаман.

Казаки, закинув за плечи винтовки и захватив лопаты и кирки, потянулись в камыши. Маленький сухощавый красный, с порочными глазами, рабочий из-под Костромы, вдруг исступленно выкатил глаза и завыл страшным воем… И безумие страшно потрясло души зарытых. Они думали, что это легче немедленной смерти, ибо тут все же оставалась надежда, но этот волчий вой человека открыл им, что это страшнее смерти.

И вдруг где-то за гранью степи, все курящейся алмазными вихрями, едва слышно застучали беспорядочные выстрелы. Казаки, уже уходившие в камыши, приостановились и прислушались.

— Нет, так оставлять их не дело… — сказал Ерофеич. — Не ровен час, вернутся те сволоча, откопают, и тогда будет дело… Сидеть нам на их месте тогда беспременно… Прикончить надо…

— Вернее было бы… — послышались голоса со всех сторон. — Порубить головы и спокойно…

— Что же, рубите… — согласился атаман. — В самом деле, лучше сразу от сволочей отделаться…

Казаки снова вышли из желтых камышей и подтянулись к страшной гряде, где по-прежнему жутким воем надрывно из последних сил выл худосочный рабочий. Некоторые обнажили свои длинные шашки, серебристо блестевшие по отточенному лезвию.

— Стой, погоди… — сказал Ерофеич с улыбкой. — Пусть лутче молодятина учится, как надо шашкой работать. Эй, хлопцы, идить сюда!..

Мальчишки-подростки, стесняясь, подошли к казакам.

— Ну вот нате вам шашки и покажите, какие вы есть казаки… — сказали старики. — Ну, живо!

И они передали детям свои тяжелые шашки. Те, кто с неловкой улыбкой, кто нахмурив бровенки, — уж и ненавидели же они этих сукиных сынов, красных! — подошли к гряде человеческих голов и — замялись.