Иоганн Фосс - «Черные эдельвейсы»" СС. Горные стрелки в бою

• Название: «Черные эдельвейсы»" СС. Горные стрелки в бою
• Автор: Иоганн Фосс
• Издательство: Яуза-Пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9955-0108-4

Хотя горнострелковые части Вермахта и СС, больше известные у нас под прозвищем «черный эдельвейс» (Schwarz Edelweiss), применялись по прямому назначению нечасто, первоклассная подготовка, боевой дух и готовность сражаться в любых, самых сложных условиях делали их крайне опасным противником.

Автор этой книги, ветеран горнострелковой дивизии СС «Норд» (6 SS-Gebirgs-Division «Nord»), не понаслышке знал, что такое война на Восточном фронте: лютые морозы зимой, грязь и комары летом, бесконечные бои, жесточайшие потери. Это — горькая исповедь Gebirgsäger'a (горного стрелка), который добровольно вступил в войска СС юным романтиком-идеалистом, верящим в «великую миссию Рейха», но очень скоро на собственной шкуре ощутил, что на войне нет никакой «романтики» — лишь тяжелая боевая работа, боль, кровь и смерть…

---

Особенно мы были не готовы к тем великим событиям, которые ожидали нас в ближайшем будущем. Всего через несколько дней обстановка в Финляндии приняла совершенно непредсказуемый оборот.

В плену в Германии

Со сторожевой вышки нашего нового поста прозвучали звуки горна. Торжественная красота этого звукового сигнала приглашала к сбору всех обитателей лагеря, американских военнослужащих и немецких пленных, навевая спокойные и меланхоличные мысли. Наступил май второго года моего плена.

Два месяца назад я закончил работу над предыдущей главой, в которой рассказывал о боях в районе Сеннозеро. Госпитальную клетку в Ромильи закрыли вскоре после того, как лагерь опустел. Говорят, что большую часть пленных передали французам, других отпустили на свободу — больных и тех, кто имел какой-нибудь привилегированный статус. Например, Вальтеру каким-то удивительным образом восстановили его австрийское гражданство и быстро отпустили. Большинство из нас, тех, кто относился к больничному персоналу лагеря, отправили в училище военной полиции США, которое находилось на территории Германии.

Фактически мы были придворными королевского двора, набранными из заключенных лагеря для военнопленных в Ромильи: лакеями, официантами, санитарами, поварами и кухонными рабочими, всевозможными ремесленниками, садовниками, музыкантами (имелся настоящий оркестр), кучерами (водителями), уборщиками и так далее. Мы даже имели ливреи в виде аккуратной формы армии США, украшенные огромными буквами «PW», «военнопленный» от английских слов «prisoner of war».

Новым местом заключения должны были стать бывшие казармы ныне несуществующего люфтваффе неподалеку от Бремена. Удивительно, но бомбардировки англо-американской авиации почти не разрушили этот город в отличие от других крупных населенных пунктов к северу и югу от него. Казармы люфтваффе были построены из привычного нам красного кирпича и внешне выгодно отличались от невзрачных казарм французской армии. Здесь, как я уже говорил, размещалось училище военной полиции США. Мы, пленные, разбили палатки внутри огромной прямоугольной клетки, обтянутой колючей проволокой и охранявшейся часовыми у входа и на двух сторожевых вышках. В общем, все как обычно.

Мысль о том, что я вернулся в родную страну, но все еще не свободен, еще больше усиливала тяготы моего плена. Когда поезд, наконец, выехал из Ромильи, это показалось мне многообещающим началом. Будущее представлялось не таким уж безрадостным. Мы ехали домой, и одной мысли об этом было достаточно для того, чтобы наполнить нас радостным ожиданием. Чем глубже мы въезжали на территорию Германии, тем большее воодушевление я испытывал. Вскоре мы увидели вершины Гарца, возникавшие из легкой дымки на востоке. Затем мы повернули на север, и пейзаж изменился. Все чаще на глаза попадались ужасные раны на многострадальном теле моей родной страны, оставленные в последние годы войны. Мы ехали все дальше и дальше и видели на своем пути разрушенные вокзалы, города и промышленные зоны. А что еще мы ожидали увидеть? Какое-то чудо? Мы миновали Маннгейм, Кассель, Ганновер и Бремен. Никакого чуда не было. Нам пришлось столкнуться с суровой реальностью послевоенных дней.

Между островками разрушения возникали деревни и сельскохозяйственные угодья, которые были в полном цвету, так как уже наступил май. Это были своего рода символы надежды на возрождение. Придет время, и наша страна восстанет из руин, расцветет, как эти поля и сады, и счастье придет в каждый дом под красной черепичной крышей. Мне почему-то вспомнились довоенное детство и урок французского языка в школе. Это было в 1940 году, в те дни, когда мы одержали победу над Францией. Наш учитель предложил для анализа цитату из речи маршала Петэна. Слова французского командующего тогда произвели на меня глубокое впечатление. Я попытался представить себе чувства, которые испытывала побежденная нация. Это было обращение к народу, который призывали не терять бодрости духа. Я попытался вспомнить их, это было примерно следующее: «Французы!.. Страна не отвергнет нас. Она остается нашим пристанищем, наша страна как таковая. Невозделанное поле — это часть Франции, которая умирает. Вспаханное заново поле — это та часть Франции, которая возродится…»

Слова надежды и ободрения. Если бы только мы сейчас были свободны и могли помочь нашей стране возродиться из пепла…

Вопросы свободы мы совсем недавно обсуждали в разговоре, в котором принимали участие Петер, наш капеллан и я. Это было после церемонии освящения нашей новой часовни, располагавшейся также в палатке, куда меня затащил мой товарищ. Во время проповеди капеллан пытался успокоить прихожан рассказом о надежде и вере, убеждал верить всех — и тех, кто на свободе, и тех, кто пребывает в неволе. Он говорил о том, что надежда сродни лучу спасительного маяка.

Петер похвалил проповедь и признался, что она воодушевила его. Я решил, что тоже должен выразить свои чувства.

— Извините, святой отец, — сказал я, — но дома я редко посещал храм. Но я могу понять, какое значение для верующих имеет утешение. Надежда окрыляет людей, придает им силы.

— А как же вы сами? — с улыбкой поинтересовался священник.

— Боюсь, что я не питаю радостных надежд. Должно быть, тому виной моя некрепкая вера. Мне почему-то кажется, что я попал в ловушку.

— Мне жаль вас, сын мой, — сказал он. — Но вы хотя бы согласны с моими рассуждениями о свободе?

— Я понимаю, что вы имели в виду свободу воли и свободу почитания Бога как последнее утешение нам, страждущим. Это верно. Прошу простить меня, святой отец, но мне кажется, что наша главная проблема здесь — желание поскорее выбраться отсюда. В этом, по-моему, и заключается свобода — возможность распоряжаться собственной судьбой.

— Все правильно, и все же я настаиваю на своей точке зрения. Даже за стенами лагеря вы не будете таким свободным, как думаете. Всегда существуют моральные обязательства, или требования закона, или простое «хочу», которое ограничивает вашу свободу. Осмелюсь заметить, что в этой клетке свободы больше, чем вы имели в последние годы, когда были солдатом. Разве не так? Я без колебаний пойду в рассуждениях даже дальше: вы даже можете сказать в свою защиту, что были освобождены.

Хотя подобные утверждения я слышал и раньше, меня все-таки потрясло услышанное.

— Как вы можете говорить такое? Я должен напомнить вам о жителях Бремена, лишившихся крова в результате бомбежек вражеской авиации, о миллионах людей, изгнанных с востока. Как, по-вашему, они чувствуют себя освобожденными? Что же касается меня, то я пошел на военную службу добровольно.

— Именно это я и имею в виду. Вы были связаны моральными обязательствами, вашей собственной волей, подобно тому, как другие связаны обычаями или религиозными догмами. Именно в духовной сфере возникают самые строгие ограничения личной свободы. Но поскольку теперь вы свободны от прежних обязательств, то вы обрели большую свободу, которой спокойно можете пользоваться здесь.

— Насколько я вас понимаю, обязательство моего личного выбора было заменено обязательством, которое моим выбором отнюдь не являлось.

— Главный выбор — выбор между жизнью, обращенной к Господу и отвращенной от него. В нем вы совершенно свободны, поступайте, как хотите. Тот, кто действительно верит, всегда свободен в желании вести жизнь, угодную Богу. Вот что самое главное.

— Всегда ли? А что вы скажете о жизни под игом большевизма? Разве люди, страдающие от него, свободны в том смысле, который вы вкладываете в свои слова? Я сомневаюсь в этом, очень сильно сомневаюсь. Хотя, давайте предположим, что вы все-таки правы, но в таком случае нам придется примириться с большевизмом. Что вы на это скажете?

— Мой дорогой друг, это всего лишь вопрос веры.

Если только ваша вера крепка, то главным в вашей жизни будет только она. Вера способна двигать горы.

Я не смог найти утешения в убежденности священника. В конечном итоге такая вера заканчивается подчинением тем обстоятельствам, в которые вы попадаете волей судьбы. Вера обещает духовное спокойствие, подобно тому, как величавые звуки горна навевают торжественные мысли. Она приводит вас в состояние согласия, покорности. Кажется, будто она призывает вас замолчать, не беспокоиться, смириться с происходящим, убеждает, что все не так уж плохо. Когда-нибудь тебя освободят, а пока спи и верь мне, сон — великий утешитель.

Однако наши дни в лагере были главным образом наполнены бытовыми проблемами и в значительно меньшей степени — спорами о свободе и смирении. Оказывается, жизнь при королевском дворе более полезна, чем мы сначала предполагали, по крайней мере, в отношении тех обязанностей, которые мы с Петером должны были исполнять. В то время как мой товарищ по-прежнему работает помощником американского дантиста — это занятие ему очень нравится, — моим господином и властелином является юрист из Чикаго.