Лао-цзы - Дао дэ цзин

• Название: Дао дэ цзин
• Автор: Лао-цзы
• Жанр: Философия

В настоящем издании публикуется перевод самого читаемого и перечитываемого во всем мире даосского канона «Дао дэ цзин», который выполнен известным отечественным китаеведом Владимиром Малявиным с учетом новейших научных данных и снабжен подробными примечаниями и комментариями.

Книга рассчитана как на специалистов-китаеведов, так и на широкий круг читателей, интересующихся философией и культурой Востока.

---

5. В некоторых списках в 7-й строке отсутствуют слова: «эти три суждения». По мнению Чжу Цяньчжи, остающемуся, впрочем, чисто гипотетическим, эта строка первоначально представляла собой нечто вроде заметки на полях, которая была ошибочно сочтена частью основного текста. Ван Би понимает эту фразу в том духе, что писаное слово не может выразить целиком тот смысл, который в себе заключает (см. комментарии к наст. гл.). Тем самым Ван Би фактически дезавуирует антиконфуцианскую направленность всего пассажа. Между тем в годяньском списке вместо слова «текст» («суждение») стоит другой знак, который китайские публикаторы текста трактуют как «рассуждения», а Р. Хенрикс – как «долг», «обязанность», то есть высказанные выше три суждения еще недостаточны для выполнения миссии мудрого правителя.

6. В 9-й строке исходное значение слова «безыскусность» – «некрашеный шелк», а понятия «первозданной цельности», уже встречавшегося выше, – «необработанный, цельный кусок дерева». Хэшан-гун поясняет: «Быть безыскусным означает “являть безыскусность, хранить подлинность, не ценить украшательство”. Хранить первозданную цельность означает блюсти свою первородную цельность и являть ее нижестоящим, устанавливая тем самым законы и правила».

7. Разъяснение Хэшан-гуна к 10-й строке гласит: «Будь прям и бескорыстен, будь доволен тем, что знаешь». Цзяо Хун поясняет: «Как будто есть ум (сердце), а в действительности ум не действует». Некоторые комментаторы без должных оснований предлагают заменить слово «себялюбие» на сходно звучащее слово «размышлять».

8. И. С. Лисевич безосновательно «поэтизирует» последнюю строку главы: «Немногие мысли, единственное желание…»

9. В главе рифмуются строки 2, 4, 6 и 7 – 11.

10. В первых семи строках списка из Годяня имеются существенные отличия от традиционного текста, так что целесообразно привести их здесь отдельно:

Устраните знание, отбросьте различения,
И выгода людям будет стократная.
Устраните искусность, отбросьте выгоду,
И не станет ни воров, ни разбойников.
Устраните воспитание, избавьтесь от размышлений,
И люди вернутся к почтению и любви.
Три эти суждения, рассматриваемые как исполнение долга, недостаточны…

Комментарии

При всей своей нелюбви к прописной морали Лао-цзы – большой моралист. Говоря современным языком, основоположник даосизма предлагает радикальную критику морали, которая призвана выявить бытийные корни нравственности, примирить нравственность с жизнью. Отказаться от одного – значит с неизбежностью принять другое. Тот, кто познал тщету людских мнений, открывает правду в самом себе. И наоборот: отвернувшийся от подлинного в жизни будет жить иллюзиями света. Требования Лао-цзы очень строги и даже невыносимы для ленивого и развращенного ума. Но они столь же последовательны и разумны, потому что совершенно естественны. В них нет нигилизма: как указывает даосский наставник Цао Синьи, отрицание абстрактных ценностей и связанного с ним субъективного «я» сопровождается раскрытием и даже, точнее, самораскрытием в каждом человеке его «подлинного облика». Многие китайские толкователи «Дао дэ цзина» с удовольствием подчеркивают положительное содержание проповеди Лао-цзы.

Комментарий Ван Би: «Мудрость и многознайство – это высшее достижение таланта. Человечность и справедливость – это высшее достижение поведения. Ловкость и выгода – это высшее достижение в делах. Здесь же открыто говорится о том, что их надо отринуть и что письмена не выражают всего, что в них содержится. Невозможно постичь смысл (понятий), поэтому и сказано: “Эти три суждения недостаточны, и к ним следует добавить кое-что сюда относящееся. А относятся сюда безыскусность и цельность, а также отсутствие желаний”».

Комментарий Ли Сичжая: «Премудрый сам не считает себя мудрым, знающий сам не считает себя знающим. Поэтому устранить мудрость и знание еще не значит вовсе искоренить их. Ибо это на самом деле не-мудрость и не-знание. Сущность премудрого человека нельзя постичь из его писаний, ее следует постигать вне их, и она не имеет видимого образа. Обыкновенные же люди видят только ее подобия и потому извращают ее подлинную природу. Не имеющее образа приносит выгоду вещам, а вещи о том не ведают. Желания заслоняют исток нашей жизни и не позволяют нам свободно проистекать из самих себя. Когда же люди прозревают безыскусность и хранят первозданную цельность, они не осмеливаются посредством писаний вводить в заблуждение себя и других».

Разъяснение Цао Синьи: «Когда не применяют способностей и отказываются от хитроумия, люди живут сами по себе и соперничают между собой в знании и умении. Это будет для них стократ выгодней. Когда не говорят о человечности и отказываются от справедливости, люди, сами о том не ведая, не думают о пустых понятиях человечности и справедливости и возвращаются к почтительности и любви. Когда не думают об искусности и отказываются от выгоды, люди сами собой перестают быть алчными и лукавыми, а воры и разбойники исчезают. Однако премудрые правители считали, что эти три истины, высказанные на бумаге, превращаются в пустой звук, и с их помощью невозможно образумить Поднебесный мир. Поэтому они дополнили их наставлениями, которые помогают людям обнаружить в себе свой изначальный облик: хранить подлинность своей первозданной цельности, искоренить субъективные желания и не иметь корыстных вожделений».

XX

Отбрось ученость, и не будешь знать печали.
«Конечно!» и «Ладно!» – далеки ль друг от друга?
Красота и уродство – что их разделяет?
Страхи людские – нельзя их не страшиться.
Темное! Пустынное! Не достать его дна!
Все люди исполнены радости,
Словно празднуют великую жертву или весной восходят на башню.
Я один покоен, ничем не выдаю себя, как младенец, еще не улыбнувшийся,
Бессильно влачащийся путник – и некуда возвращаться!
Все вокруг имеют в избытке,
Я один как будто лишен всего.
У меня сердце глупца – смутное, простодушное!
Обыкновенные люди так скоры на суд,
Я один пребываю в неведении.
Обыкновенные люди судят так тщательно,
Я один отрешен и бездумен.
Покоен в волнении! Словно великое море.
Мчусь привольно! Словно нет мне пристанища.
У обыкновенных людей на все есть причина,
Я один прост и прям, словно неуч.
Я один не таков, как другие,
Потому что умею кормиться от Матери!

Примечания к переводу

1. Уже некоторые старые комментаторы обратили внимание на то, что первая фраза главы XX, возможно, изначально относилась к предыдущему речению: она продолжает тему последнего, написана тем же четырехсловным размером, что и две ее последние строки и даже рифмуется с ними. Р. Хенрикс считает логичным предположить (без видимых оснований), что, поскольку первая часть главы XIX представлена тремя суждениями, то и «дополнительных» – а, по сути, положительных – высказываний Лао-цзы о мудрой жизни тоже должно быть три. Тем не менее в списке из Годяня эта фраза стоит именно в начале 20-го речения и притом следующее высказывание касается как раз различий в речи, прививаемых учением, поэтому здесь сохранена традиционная композиция. «Ученость», о которой говорит Лао-цзы, относится в первую очередь, конечно, к знанию правил этикета, то есть – условностям жизни в обществе, которые калечат «первозданную цельность» человеческой природы.

2. Во 2-й строке в оригинале фигурируют знаки вэй и а, которые обычно считаются выражением соответственно вежливого и грубого ответа на обращение, что-то вроде: «Слушаюсь» и «Чего еще?». Согласно разъяснению Чэн Сюаньина, первое слово следовало употреблять младшим в разговоре со старшими, а второе, напротив, – старшим в разговоре с младшими. В мавандуйском тексте во втором случае говорится о «сердитом возражении». Несмотря на сходство в формальном значении и даже звучании этих слов, правила этикета противопоставляли одно другому. Это противопоставление, как и различие между хорошим и дурным, красивым и безобразным, культивировалось тем самым образованием, которое Лао-цзы считал источником лжи и несчастий в человеческой жизни.

3. В 3-й строке в традиционном тексте значится: «добро и зло…». Я следую годяньскому, мавандуйским и ряду других древних списков как более предпочтительной версии оригинала.

4. В 4-й строке в традиционном тексте сказано буквально: «Того, чего боятся все люди, нельзя не бояться». Ван Би предлагает самую естественную и наиболее влиятельную в комментаторской традиции трактовку этой фразы: «Чего боятся люди, я тоже боюсь и не смею этим пользоваться». Комментаторы видят в этом суждении иллюстрацию жизненной мудрости Лао-цзы с ее принципами «уподобляться праху» и «иметь одно сердце с народом». Правда, такая трактовка не объясняет не менее существенной в учении Лао-цзы темы непохожести мудрого на «обыкновенных людей», которая вводится как раз после данной фразы. Один из ответов дают списки из Мавандуя и Годяня, где эта строка выглядит иначе: «Тот, кого опасаются люди, не может по той же причине не опасаться других». Такое высказывание в известной мере соответствует контексту главы. Наконец, возможно еще одно прочтение традиционной формулировки: мудрый должен с осмотрительностью относиться к самому факту того, что люди чего-то боятся, и превозмогать этот страх. Именно так трактует данную фразу наставник Цао Синьи (см. ниже), а среди академических исследователей – У И. По-видимому, следующая далее строка разъясняет источник людских страхов – или, можно сказать, природу «метафизического ужаса» – который замалчивает цивилизация с ее благодушной «ученостью». Тема «большого страха» появляется ниже в гл. LXX.