Эрнест Лависс - Том 2. Время Наполеона. Часть вторая. 1800-1815

• Название: Том 2. Время Наполеона. Часть вторая. 1800-1815
• Автор: Эрнест Лависс
• Издательство: ОГИЗ
• Жанр: История
• Год: 1938

---

2 ноября, на следующий день после битвы у Ганау, великий герцог Гессен-Дармштадтский подписал аналогичный договор, но лишь после долгого сопротивления советам своих министров; 20-го то же сделал великий герцог Вадепский, выразив, однако, предварительно Наполеону «живейшее и искреннее свое сожаление»; 23-го то же сделал герцог Нассауский; 24-го — Саксен-Кобургский. От Рейнского союза не осталось камня на камне.

ГЛАВА XI. КАМПАНИЯ ВО ФРАНЦИИ И КРУШЕНИЕ ИМПЕРИИ. 1814

1. Нашествие и первые битвы

Франкфуртская декларация. В октябре 1813 года один французский дипломат, Сент-Эяьян, задержанный союзниками, сослался на свое звание и был ввиду этого препровожден в главную квартиру союзных монархов, во Франкфурт. Министры этих моаархов поручили ему передать Наполеону условия, на которых они готовы вступить в переговоры: ограничение Франции ее «естественными границами» — Рейном, Альпами и Пиренеями; независимость Германии, Голландии и Италии; возвращение Испании Бурбонам. Сент-Эяьян прибыл в Париж 14 ноября 1813 года. 16-го Наполеон велел герцогу Бассано передать ему, что Коленкур готов выехать в Мапгейм для переговоров с уполномоченными, как только Меттерних сообщит ему день, назначенный для открытия конгресса. 25 ноября Меттерних прислал герцогу Бассано письмо с просьбой категорически высказаться о «главных и общих условиях». Тем временем министром иностранных дел, вместо Бассано, стоявшего за войну, был назначен Коленкур, сторонник мира. 2 декабря он отвечал Меттерниху: «С чувством живейшего удовольствия сообщаю вашему сиятельству, что его величество принимает главные и общие условия». Но союзники твердо решили продолжать войну. Дипломатическая переписка Меттерниха и Кэстльри и Депеши Гентца доказывают, что франкфуртские предложения были только уловкой с целью ввести в заблуждение и Европу и Францию. Союзники не стали и дожидаться ответа, которого Меттерних требовал от французского правительства. 1 декабря они издали Франкфуртскую декларацию, в которой в неясных выражениях объявляли, что их мирные предложения отвергнуты. Декларация сводилась к двум основным положениям: мир — Франции, война — Наполеону.

Франция в начале 1814 года. Континентальная блокада, запустение полей, закрытие фабрик, полный застой в торговле и общественных работах, 25-процентные вычеты из жалования и пенсий всех гражданских чиновников, наконец, огромное увеличение налогов — заставляли людей состоятельных сокращать расходы, а бедняков довели до нищеты. Рента упала с 87 до 50,5 франка; акции Французского банка, котировавшиеся раньше в 1430 франков, стоили теперь 715 франков; размен дошел до 12 франков за 1000 на серебро, 50 франков за 1000 на золото. Звонкой монеты стало так мало, что пришлось приостановить до 1 января 1815 года действие закона, согласно которому процент по ссудам не мог превышать 5 и 6 франков за 100. В Париже 1 января ничего нельзя было достать, кроме необходимейших съестных припасов и кое-каких сластей. В провинции суда стояли в гаванях, лавки были полны товаров, подвалы — вина. Виноторговцы, правда, имели должников в Германии; но когда они могли рассчитывать получить свои деньги? А пока приходилось нести в ссудную кассу серебро, мебель, белье. Участились банкротства. По лесам рыскали летучие отряды, разыскивая уклонявшихся от военной службы; сыщики располагались на постой в жилищах матерей неявившихся рекрутов; во многих округах полевые работы исполнялись женщинами и детьми.

И весь этот разоренный народ, вся обезлюдевшая Франция жили одной мыслью, одной надеждой, одним желанием — заключить мир. От городов и деревень, даже от военных штабов эта единодушная мольба, робкая, трепетная, неслась к ступеням императорского трона. Франция была слишком измучена войной. Березинский и лейпцигский разгромы и приближение врага к ее границам убили ее мечты о славе, как пятнадцать лет назад гекатомбы террора и неурядицы Директории рассеяли ее грезы о свободе. После двадцатипятилетнего периода революций и войн Франция желала покоя; но огромное большинство французов, четыре пятых народа, отнюдь не хотело падения Наполеона; оно и не думало об этом.

Правда, старое дворянство и либеральная буржуазия иначе смотрели на дело. Несмотря на то что множество дворян примкнуло к Империи, дворянство в целом никогда не примирилось с ней окончательно. Двенадцатилетнее господство абсолютизма и двенадцатилетнее безмолвие в законодательных собраниях и в печати, разумеется, не обезоружили либералов. Перерыв сессии Законодательного корпуса (31 декабря 1813 г.) и резкие слова, обращенные императором к депутатам на их прощальной аудиенции (1 января 1814 г.), усилили недовольство буржуазии; с другой стороны, известие о переходе союзников через Рейн и обнародованные ими прокламации придали смелость роялистам. Манифест Шварценберга, проникнутый тем же духом, что и Франкфуртская декларация, сводился по существу к той же формуле: мир — Франции, война — Наполеону. Недовольные не замедлили использовать выставленную союзниками мысль о разграничении между страной и монархом. Они сопоставляли это заявление с фактом отсрочки заседаний Законодательного корпуса: распустив собрание народных представителей, говорили они, император сам засвидетельствовал свой разрыв с Францией.

В это молчаливое соглашение между либералами и роялистами либералы, еще не имея определенной программы, вносили только свое раздражение против деспотического режима Наполеона; роялисты, ставившие себе вполне определенные задачи, возлагали на это соглашение надежды. Для них входившие в коалицию союзники были не врагами, а освободителями. Прежде всего они постарались напомнить французам забытое имя Бурбонов. Ежедневно в разных городах расклеивались прокламации; в них народу разъяснялось, что союзники воюют за Бурбонов и не тронут домов роялистов; с возвращением законного короля народу сулили мир, отмену косвенных налогов и рекрутских наборов. «Французы, — говорилось в одной из прокламаций Людовика XVIII, — не ждите от вашего короля ни упреков, ни сетований, ни напоминаний о прошлом. Вы услышите от него лишь слова мира, милосердия и прощения… Все французы имеют равное право на почести и отличия. Король не может править без содействия народа и его выборных представителей. Примите дружески этих великодушных союзников, отоприте им ворота ваших городов, предотвратите бедствия, которые неминуемо навлекло бы на вас преступное и бесцельное сопротивление, и да будут они при своем вступлении во Францию встречены радостными кликами». «Французы, — гласила прокламация принца Конде, — Людовик XVIII, ваш законный государь, только что признан европейскими державами. Их победоносные армии приближаются к вашим границам. Вы получите мир и прощение. Неприкосновенность собственности будет гарантирована, налоги уменьшены, ваши дети вернутся в ваши объятия и снова смогут возделывать поля».

Мир, отмена налогов и рекрутчины — лучших аргументов в пользу основанной на божественном праве монархии при данном настроении народа нельзя было и придумать. Но приверженцы Бурбонов, конечно, не ограничивались этой словесной пропагандой. Скоро они, в лице Витроля, д'Эскара, Полиньяка, начинают осведомлять военные штабы союзников относительно умонастроений общества и оборонительных средств Парижа; другие, как, например, Ленш, возведенный Наполеоном в графы, предают Бордо англичанам; третьи, как «шевалье» де Ружвиль, «всей душой преданный союзникам», и «шевалье» Брюнель, «готовый умереть за казаков», становятся во главе неприятельских колонн, чтобы вести их против французской армии.

Сами Бурбоны также не сидели сложа руки. Окрыляемые известиями из Франции, статьями английских и немецких газет, восхвалявшими реставрацию, открытым сочувствием английского принца-регента и двусмысленным поведением прочих монархов, которые, не обещая им ничего определенного, не разрушали их надежд, они готовились личными своими стараниями поддержать происки роялистов. 1 января Людовик XVIII составил свою вторую Гартуэльскую прокламацию и подписал ее: король Франции. В этом же месяце герцог Беррийский прибыл на остров Джерсей, где ему было рукой подать до Бретани, а граф д'Артуа и герцог Ангулем-ский отплыли из Англии, первый — с целью добраться до Франш-Конте через Голландию и Швейцарию, второй — чтобы попасть в главную квартиру Веллингтона, находившуюся уже по сю сторону Пиренеев. Вторжение союзников открыло Бурбонам доступ во Францию.

Призывы к восстанию, бездействие администрации и особенно известия о продвижении неприятеля, проникавшего все дальше в глубь страны, довершили всеобщую растерянность; всюду воцарились возбуждение и анархия. В южных и западных департаментах наборы в армию и в национальную гвардию встретили ожесточенное сопротивление. Жандармы, сыщики, летучие отряды были бессильны: количество дезертиров и уклоняющихся от воинской повинности возрастало с каждым днем. Такой же отпор встречало и взыскание податей. Несмотря па то что прямые налоги были почти удвоены, в первую треть 1814 года они дали казначейству всего 33 743 000 франков, тогда как в соответствующую треть 1810 года их было собрано на сумму 75 500 000 франков. В Париже Шатобриан уже писал свою брошюру Буонапарте и Бурбоны. Недовольство росло, и в салонах, в кафе, на бирже, в фойе наполовину опустевших театров, не стесняясь, говорили все, что думали. Двадцать раз на день повторяли приписываемые Талейрану слова: «Это — начало конца», обсуждали шансы Вуроонов, утверждали, что задача союзников — восстановить старую монархию и что король будет короноваться в Лионе, уже находившемся во власти неприятеля. Из рук в руки ходила карикатура, изображавшая «казака», вручающего Наполеону визитную карточку русского царя. Однажды утром на цоколе колонны Великой армии оказалась приклеенной бумажка с надписью: «Просят проходить скорее: колонна готова упасть».