Ганс Рефельд - В ад с «Великой Германией»

• Название: В ад с «Великой Германией»
• Автор: Ганс Рефельд
• Издательство: Яуза-пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9955-0180-0

Уникальный фронтовой дневник ветерана танкового корпуса «Великая Германия» (Panzer-Korps «Großdeutschland»). Беспощадная «окопная правда» Восточного фронта. Всю войну немцы использовали это элитное соединение как «пожарную команду», бросая на самые опасные и угрожаемые участки. Украина и Литва, Венгрия, Румыния и Восточная Пруссия — автор прошел через самые жестокие и кровопролитные бои Второй Мировой, о которых рассказал в своей книге.

---

Надо искать новую огневую позицию. Я собираюсь выходить вместе со связным. Но это не так просто! Русские обстреливают все, что появляется между домами, и даже в одиноких солдат стреляют из противотанкового орудия. Многие уже лежат без движения на земле. Наконец я проскакиваю между домами, и тут перед носом раздается взрыв. Осколки летят рядом. Страх глубоко сидит у меня в печенках! За следующим домом я останавливаюсь, чтобы передохнуть. Гюнтер уже за последним домом: «Давай! Беги сюда! — кричу ему я. — Здесь тихо!» Он осторожно выглядывает из-за угла. Раздается короткий хлопок. Снаряд застревает в крыше дома, за которым я укрываюсь. Гюнтер уже здесь. Он все делает правильно, как опытный «старый воин»! Сразу после взрыва снаряда надо бежать, пока иван заряжает орудие для следующего выстрела. Гюнтер смеется надо мной, но затем мы вздрагиваем оба! Снаряд застревает в передней стене дома, и кирпичи сыплются прямо на нас. Мы выжидаем одно мгновение, а затем рвемся вперед к следующему дому, который может послужить убежищем. Бежать приходится по глубокому снегу. Я не жалуюсь на холод, потому что русские умело «обогревают» меня. Мы видим, как наши люди прячутся за домами, а затем медленно пробираются к нам. Меня терзает страх за каждого из них, особенно когда один за другим они делают скачок, чтобы пробежать от одного дома к другому. Стрельба из противотанковых орудий становится все более частой. Некоторые дома уже горят, мы видим разлетающиеся в небе искры и обрушивающиеся крыши. Я думаю, что это, собственно, безумие с нашей стороны — днем пытаться занять новые, еще не оборудованные позиции при таком страшном обстреле. И все же это необходимо. По снегу пробирается один из моих людей, в каждой руке у него по ящику с минами, а на спине минометная плита почти 25-кг веса! В настоящий момент никакой минометчик не готов открыть огонь. Лишь бы русские не начали теперь атаковать. Я не вижу обоих командиров отделения. Никто не знает, где они. Хорошо хоть, что вопреки стрельбе все минометчики вроде бы целы. Теперь мне хотелось бы найти хоть одного из них, который был бы готов открыть огонь. Правда, связь с наблюдательным пунктом отсутствует. Кто знает, где находится командир батальона? Приходится действовать самостоятельно. Я в ярости от того, что ни один из командиров отделения меня не поддерживает! Наконец вижу командира роты 7-го батальона пехоты и с ним несколько солдат, которые выскакивают из-за дома. Я спрашиваю, где, вообще-то, 7-й батальон? «Наш командный пункт здесь, у вас в деревне, — говорит он. — Командир 7-го батальона отправил сюда людей для обороны деревни». Я объясняю ему создавшееся положение и показываю мои огневые позиции. Теперь русские стреляют из всех минометов. Беспрерывно рвутся снаряды противотанковых орудий. Так как враг не знает, в каком из домов находятся немецкие солдаты, он время от времени посылает в каждый из них несколько снарядов. Фасады почти всех домов уже разбиты. В заботе о моих людях я выхожу из укрытия и собираю минометчиков. Это, кажется, почти невозможно сделать. За домами, в укрытии, скрываются отдельные люди, выжидают или же перебегают от дома к дому. Чтобы иметь сейчас под рукой минометчика, готового открыть огонь, я сразу требую принести мне опорную плиту, двуногий лафет и трубу, неважно, собраны ли они вместе или находятся в разобранном виде, а также столько мин, сколько возможно притащить. Первым решается на рывок командир миномета ефрейтор Блеуэль. Он выходит из-за школьного дома с плитой. Мне подносят также двуногий лафет и трубу. Минометчик быстро собирает оружие, и теперь оно уже полностью готово открыть огонь. Вслед за минометом мне подносят мины. Парни ползут на брюхе, и, к счастью, все обходится без потерь. Снова и снова я сожалею, что ни один из моих унтер-офицеров не явился. Мой человек сообщает: «Они спустились в глубокий подвал, нашли там водку и пьют ее». Я возмущен! Вместо того чтобы помочь, они заставили своих парней лежать здесь! Тихая ярость овладевает мной. Я со своим связным (ефрейтор Гюнтер Лоренц, убит в феврале 1945-го) вышел наружу, подвергая его и себя большой опасности, между тем как эти парни пьянствуют! И все же я доволен, что миномет наконец готов к бою. Я искренне благодарен ефрейтору Блэуэлю за его мужество. «Есть ли у Блэуэля Железный крест 2-го класса?» — спрашиваю я у минометчиков. «Нет, господин унтер-офицер!» — отвечают они. То, что его нет у ефрейтора, это вполне понятно. Вражеские минометы продолжают вести огонь. Мы прислушиваемся. Все это внушает опасения. Русские пулеметы и автоматы щелкают. Снаряды продолжают рваться, стремительно несутся к лесу, крушат деревья, кусты и стены домов. Я осторожно, из-за угла дома, засекаю минометы на опушке. Ага, они прибывают туда! Отдельные солдаты противника в белых маскхалатах с винтовками или автоматами несутся к нашей деревне, стреляя на ходу. К моему старому наблюдательному пункту они уже подходят совсем близко. Наши солдаты стреляют из всех окон. Теперь выстрелы звучат рядом со мной. Я поднимаю пистолет-пулемет, целюсь тщательно, прислонившись к углу дома, когда вижу двух подбежавших русских. Я беру обоих на мушку. Рядом со мной кто-то стреляет из автоматической вражеской винтовки в пулеметчика. Я наблюдаю в бинокль, как рвутся в снегу мины. Рядом слышатся звуки: «Пенг! Пенг! Пенг!» Они раздаются два-три раза, с четвертым выстрелом иван спотыкается и падает лицом вниз. Больше не слышно свиста пулеметных пуль! Я признательно смотрю на нашего стрелка. Он высовывает голову в окно, осклабившись на меня, и кричит: «Следующий, пожалуйста!» Затем снова стреляет. Всего в моем убежище раздается 15 выстрелов. Солдаты противника с хриплыми криками «ур-ра!» несутся на нас. Нам, казалось, оставалось только наблюдать за этой дьявольской атакой. Но русские так и не дошли. Из-за всех углов мы ведем огонь из пулеметов, автоматов и винтовок. В моем старом наблюдательном пункте слышны типичные «щелчки» пистолетов. Должно быть, противник все-таки туда добрался или совсем близко. В соседнем доме разрываются два снаряда противотанкового орудия. Прямое попадание! Наш крупнокалиберный пулемет, который беспрерывно стрелял, замолк. Я поднимаю к глазам бинокль. Проклятье, они схватили пулеметчика и расстреляли его! Мы, к сожалению, остались без крупнокалиберного пулемета. В общем хаосе я внезапно слышу выстрелы своего миномета. Удивленно возвращаюсь за угол дома. Минометчик ведет огонь самостоятельно! Я внимательно смотрю, куда летят мины. Безупречно! Они попали точно в цель, но теперь необходимо продолжение. Я кричу Блэуэлю: «Точно! Стреляй дальше!» Меня радует, как легли мины. Молодец, юноша! Однако он больше уже не стреляет. И из леса не слышно выстрелов. Нет больше боеприпасов. Затем раздается свист снарядов где-то позади меня. «И-и-и! Румм!..» Это стреляют наши легкие орудия пехоты. Но и у них тоже, кажется, почти совсем не осталось боеприпасов, так как стреляют они редко и только по одному снаряду. Целенаправленный огонь ограничивается несколькими выстрелами в сторону противника. Затем и этот огонь прекращается. Теперь мы вынуждены защищать всю деревню всего лишь с 50 солдатами от трижды превосходящего нас врага, у которого имеется в распоряжении тяжелая артиллерия. Теперь каждому приходится защищать свою шкуру! Мы позволяем приблизиться противнику на 50–100 м! Потом открываем ураганный, прицельный огонь. Каждый выстрел без промаха! Все больше русских разбегаются по сторонам или же бросаются в снег и ползут по-пластунски. Но это им не помогает. С тремя солдатами мы одновременно стреляем в одного русского, который хочет скрыться в снегу. Только на короткое время он еще пытается подняться на руках, но потом неподвижно лежит на снегу.

Теперь мы кладем одного за другим. Кое-кто пытается убежать, но наши пули догоняют их. Мы стреляем еще некоторое время. На снегу уже лежит несколько человек. Белые халаты их хорошо маскируют. Некоторые солдаты еще шевелятся. Поднимают то руку, то ногу. Один пытается с трудом встать. Щелчок выстрела — и он уже больше не поднимется с земли. Вздохнув, мы прекращаем стрельбу. Атака отбита! «Чудесно. Ведь вы стреляли с одним минометчиком. Безупречные прямые попадания! Смотрите, там лежат „канаки“, более 15 мертвецов!» — кричит мне обер-лейтенант Хиннерк. Я смотрю в ту сторону, куда он показывает, и действительно, это сделал один выстрел из миномета! Молодец, Блэуэль! Я не сомневаюсь теперь, что он получит Железный крест 2-го класса! Атака отбита, но что дальше? Боеприпасы для моих минометов, а также для орудий пехоты израсходованы полностью. При этом наше положение отнюдь не розовое. Я позволяю разобрать миномет и сдать его в обоз. Теперь мы должны ориентироваться на оборону в ближнем бою. Каждый солдат должен иметь винтовку или хотя бы пистолет. Следует использовать все имеющиеся ручные гранаты. Я распределяю моих минометчиков по точкам обороны. Первый ряд разрушенных домов мы разбираем вплоть до старого наблюдательного пункта, чтобы избегнуть лишних потерь. Дни становятся длиннее. Скорей бы начиналась ночь, тогда бы нам могли подвезти боеприпасы. Посылать за ними кого-либо днем совершенно невозможно: его бы сразу убили с легкостью. Я держу автомат между коленями, каска в руке. Мы сидим вместе с командиром 7-го батальона. Лицо его очень серьезно. У него в батальоне всего 22 солдата. Он охотно поговорил бы с нашим командиром (8-го батальона). Но пока тот так и не появлялся на наблюдательном пункте. Комбат-7 встает, чтобы идти к наблюдательному пункту, но тут дверь открывается и входит наш командир батальона. «Слава богу! Прошел! Иван стреляет из противотанкового орудия в каждого, кто пытается бежать». Он садится на диван, вытирает пот со лба и снимает каску. Спутанные волосы командира свисают на лицо. Борода спускается ниже подбородка. Теперь оборону деревни еще раз обсуждают оба офицера. Тема одна — недостаток боеприпасов! Оставшиеся ящики распределяются по-новому. Два, с патронами, пойдут рядовым стрелкам. Все кратко, и никто из них не подает вида, что мы оказались почти в безнадежном положении. Еще существует проводная связь с полком (с командованием 2-го полка рядовых моторизованной пехоты «Великой Германии»), что само по себе чудо! Наш командир хочет говорить с батальонным. Я звоню, и вот, пожалуйста, он у аппарата. Именно в этот момент противник начинает артиллерийскую атаку. Русские совсем не так глупы. Там дела идут «чин-чинарем» по части руководства боем. Я вызываю комбата еще раз, но по тому, как легко крутится ручка, уже понимаю, что линия порвана. Я бросаю трубку и говорю, как пострадавший в аварии, с сожалеющей улыбкой: «Связист — марш!» Произнося это, я знаю, что означают мои слова: последняя надежда пополнить наши боеприпасы, чтобы отразить русские атаки, сейчас в руках связиста, который должен найти обрыв, мокрыми замерзшими пальцами скрутить два провода и снова ползти назад. До этого один из телефонистов уже не возвратился после попытки восстановить связь. Оба телефониста вскакивают, но командир батальона приказывает отправиться по линии только одному. Мы должны беречь людей! Оба связиста обмениваются инструментами, а затем один из них уходит. Я следую за ним, однако останавливаюсь в дверях. Сначала он идет согнувшись, прячась за домами с проводом в руках. Затем внезапно подпрыгивает несколько раз, однако мчится дальше, несмотря на обстрел. Камуфляж хорошо маскирует его. Я проверяю его, подтягивая провод. Связист останавливается на мгновение. «Крах! Бумм!» Маленькое черное облако грязи в ту же секунду поднимается над ним. Связист неподвижно лежит в снегу. Я с волнением произношу про себя: «Встанет ли? Или убит?» Нет, он осторожно поднимает голову, осматривается и готовится к новому рывку. Неужели ему удастся найти обрыв! Теперь связист бежит, поднявшись во весь рост, вдоль линии. «Крах! Бумм!» Снова проклятое орудие. Снаряд ушел перед ним в снег. Только бы ничего не произошло с ним. Но нет, он жив, только взрывная волна сваливает его с ног. Он бежит дальше, этот смелый юноша! Русские понимают, как телефонист сейчас важен для нас. Либо они считают его наблюдателем, либо связистом. В того, на которого мы возлагаем все надежды, стреляют еще раз. Если связист погибнет, мы останемся без связи. Теперь он лежит, как мертвый! Убит? Больше противотанковое орудие не стреляет. «Жаль мальчика», — думаю я. Однако бойцы кричат мне: «Он двигается! Он жив! Он возвращается!» Я смотрю в ту сторону, откуда идет телефонист. Он с трудом пробирается по глубокому снегу. Мы боязливо смотрим на него, но вот связист уже скрывается под защиту одного из домов. Там он бросается в снег, затаив дыхание. Несколько солдат подбегают к связисту и несут его в дом. В командном пункте батальона телефонист докладывает: «Господин старший лейтенант, связь восстановлена!» Командир хватает трубку и требует, как можно скорее, подкрепления, боеприпасов и саней для отправки раненых. Он говорит так, что я его просто не узнаю: почти умоляет командира полка. Тот обещает сделать все возможное. Усталым движением руки комбат кладет трубку на полевой телефон и, вздыхая, падает в кресло: «Если нам срочно что-либо не пришлют, то мы здесь все сдохнем до завтра. Затем они запишут в толстый журнал боевых действий: они погибли во славу родины и ее знамен. Фигня! Фигня!» Последнее он говорит, повысив голос, чтобы его не заглушал грохот, раздающийся снаружи. Затем он поворачивает голову к моему связисту и спрашивает: «Фельбермауер, дай мне сигарету, или у нас уже нет ни одной?» Связист ухмыляется, раскрывает свой планшет и подает батальонному коробку сигареты «Норд». Командир предлагает сигареты всем присутствующим. Я подаю ему свою зажигалку. «Чистейший огнемет», — смеется он и, смакуя, втягивает дым в легкие. Затем он спрашивает: «Каков все же дом, в котором мы обосновали свой штаб? Можно ли чувствовать себя в нем спокойно?» Едва он произнес эти слова, как раздается отвратительно сильный грохот, взрывная волна давит на уши и сжимает легкие. Потом наступает тишина. Командир батальона сидит молча и не меняет выражение своего лица. Моя рука слегка дрожит, когда я закуриваю. Медленно, преувеличенно спокойно встаю и выхожу посмотреть, какие разрушения вызвал снаряд. Когда я выхожу в прихожую, то вижу, что осыпавшаяся штукатурка покрыла весь пол. Известь, кирпичи, стекло и картины валяются на полу. Стекло трещит под моими ногами. Я приоткрываю дверь и смотрю в соседнюю комнату на опасной стороне. Там большая дыра в стене рядом с окном. Снаряд пробил наружную стену и разорвался в комнате. Только маленькая дыра осталась на противоположной стене. «Мое счастье, — подумал я, — что не оказался в тот момент в этой комнате». Внезапно в комнату ввалились два моих офицера. Не успели они войти, как за дверью взвыли мины. Один миномет, затем другой! «Мой дорогой унтер-офицер», — пьяно смеются оба, долго слушают, что делается снаружи, а затем бегут дальше. Русские, пожалуй, заметили оживление в доме. Орудия стреляют все чаще. Теперь их уже несколько. Горят соседние дома. А затем минометы открывают яростный огонь, после грохота разрывов слышен хриплый крик «ур-ра!». Большевики продолжают атаку. Они, пожалуй, узнали, что мы не имеем тяжелого оружия. Снова снаряды и мины барабанят по нашей деревне. Мы едва успеваем спрятать головы. Появляется командир батальона. Он снимает с головы каску, горящая сигарета по-прежнему зажата у него между зубами. Он поспешно снимает с предохранителя пистолет. «Мальчуган» Фельбермауер, вопреки серьезному положению, шутит: «Не хотите ли, господин старший лейтенант, выстрелить из зенитной пушки в человека?» Комбат поворачивает к нему лицо с горькой улыбкой: «Все-таки это лучше, чем игрушечный пистолет». При этом он рассматривает свой 7,65-миллиметровый пистолет. Между тем каждый ищет себе укрытие и хорошее поле видимости. Я проверяю еще раз свой магазин и снимаю с предохранителя пистолет-пулемет. Глядя в бинокль, я вижу примерно в 800 м от себя упряжку с прицепленным к ней зенитным орудием. Это цель для нас, если бы только у меня было достаточное количество боеприпасов. Наш последний крупнокалиберный пулемет трещит, выбрасывая пулю за пулей. Я вижу, как брызжет снег при каждом выстреле, пули все ближе к упряжке! Отлично! Лошадь падает, и вслед за ней летит с облучка кучер. Но прислуга орудия уже бросается к нему. Наш пулемет стреляет неистово! Парни работают превосходно. Но затем… Русское орудие уже снято с передка и приведено в боевую готовность. И вот уже рвутся снаряды! Снег и грязь кружатся, поднимаются высоко в воздух. Прямое попадание в дом, где расположена позиция наших пулеметчиков. Оттуда — ни одного выстрела. Выведены из строя? Я смотрю, как наши солдаты берут винтовки наперевес и готовят ручные гранаты. Их лица строги и бледны. Только если снаряды взрываются слишком близко и осколки летят во все стороны, шлепая и визжа, они вздрагивают и наклоняют головы. Потом становится тихо. Опасная тишина! Первые русские приближаются в своих длинных маскхалатах к нашему дому. У них в руках винтовки с примкнутыми трехгранными штыками. Иваны медленно приближаются, как бы не доверяя противнику. Я поднимаю свой пистолет-пулемет, целюсь и нажимаю на курок. Иван, который уже в 30–40 м от меня, падает на землю, успевая обрушить очередь автоматного огня. Его ушанка слетает головы. Я опускаю пистолет-пулемет и ищу следующую цель. Как по команде, наши солдаты посылают выстрел за выстрелом уже на более дальние расстояния. Стреляем только точно в цель, так как должны экономить боеприпасы. У меня еще три полных магазина — это от 90 до 100 выстрелов! Однако на каждую очередь автоматного огня уходит от 10 до 15 выстрелов. Итак — стрелять надо реже, но точнее. Я уже слышу щелкание пистолетов и справа от нас глухие взрывы. Это — ручные гранаты. Бой становится все более жарким. Появляются пятеро русских, беспрерывно стреляющих из пистолетов. Глядя на нас, они убеждаются, что мы находимся в хорошем укрытии за стенами и забитыми окнами. Но они продолжают стрелять. Снаряды стучат в стены дома. Я быстро упираю в плечо пистолет-пулемет, и сразу 30 выстрелов, весь магазин, направляю прямо в ивана. Появляются еще двое и сразу же падают с криками и визгом. Остальные также, по-видимому, ранены: они лежат в снегу и еле передвигают ноги. Выстрел точный! Правее кто-то угрожающе кричит: это оба буйных русских. На этом фланге я бросаю на землю еще пару иванов. Начинается беспорядочное скрипение всех окон, дверей и досок в углах дома. К деревне приближается множество русских, однако они еще не вошли в нее. Нервы надо успокоить. Тяжелое оружие противника бьет уже не так точно. Артиллеристы боятся, что снаряды будут ложиться на своих. К борьбе с противником присоединяется один солдат за другим, так как может начаться уже борьба в рукопашную. Из-за отсутствия боеприпасов мы не можем стрелять в отдельных русских солдат, поэтому в основном идет стрельба из пулеметов и минометов, а также, целенаправленная, из карабинов. Мы ведем огонь из окон или укрываясь за развалинами. Из-за отсутствия боеприпасов, без укрытия, только лежа в снегу, у нас мало шансов на выживание. Однако необходимо стоять — бороться и не сдаваться! Враг появляется внезапно, мы рассеиваем его нашими ручными гранатами и пулеметным огнем. Есть шансы ворваться в Кёнигсберг с юга на плечах противника. Тогда русские вынуждены будут вести войну на два фронта. Опять сверкает автоматный огонь, бревна от домов летят во все стороны, снопы пуль щелкают по забору, за которым я лежу. Молниеносно отпрыгиваю в сторону в новое укрытие. У меня остался только один магазин. И все. Никаких боеприпасов больше! Я испуганно поворачиваюсь и вижу, как мой наблюдатель Гюнтер поднимается из снега, протирает мой пистолет-пулемет и заряжает новый магазин. Последние патроны! Я снова беру свое оружие. «Последний магазин, Гюнтер!» Затем я бросаю взгляд на предполье. Всюду коричневые фигуры, лежащие в снегу. Судорожно сжимаются плечи. Я еще раз осматриваю отдельные заряды в своем карабине. Противник перестает стрелять, становится тише. Русские прекратили атаку и возвращаются. Я вижу здесь и там только одну-две одинокие фигуры и больше никого с ними рядом. Они идут назад, ковыляя в снегу. Не имея достаточного количества патронов, я не стреляю. У меня остался всего один неполный магазин. Гюнтер поднимает винтовку, целится и стреляет. Во все глаза смотрит на своего противника. «Лежит», — говорит он. И что теперь? Мой радист имеет еще 20 патронов, он отдает Гюнтеру пять из них. После штурма воцаряется спокойствие. Я устанавливаю новые пункты наблюдения и направляю туда наблюдателей. По возможности равномерно распределяю боеприпасы и возвращаюсь на свою позицию. Три легких ручных гранаты со свистом летят в моем направлении со стороны отступающих русских. Это были последние попытки открыть огонь. Кто знает, где они разорвались? В комнате, на командном пункте, сидят друг против друга два командира батальона. Они волнуются, так как связи с полком опять нет. Я снимаю каску и докладываю о положении с боеприпасами. «Вместе с тем вы знаете, что на днях к нам не поступят боеприпасы. До вечера мы должны безусловно продержаться». Появляется связной. Он не может сообщить ничего хорошего. Убитые, раненые, недостаток боеприпасов, у легкого пулемета сломана муфта и неисправность не устранена. Все это мы знаем, дела обстоят хуже некуда. Из нашего наблюдательного пункта прибывает один из моих командиров отделения, обер-ефрейтор Ганс Эссер, и сообщает, что в доме много раненых. Он весь простреливается. Хорошо лишь, что прошлой ночью оттуда убежали все жители. У него осталось не более трех солдат. Справа от дома проник иван, и он все время контролирует развалины, вопреки сильной контратаке. «Что? Русский в нашей деревне? Его надо выбить оттуда сразу!» Из окна раздается грохот от взорвавшейся ручной гранаты, которая попала прямо в дом. Мы вслушиваемся, но потом быстро успокаиваемся. Внезапно нас пугает пронзительный звонок телефона. Я хватаю трубку: «Рехфельд здесь! 8-я рота, командир минометной батареи!» Я слышу доносящийся откуда-то свыше взволнованный голос: «Кто-кто? Унтер-офицер Рехфельд? Живой? Вы занимаете еще старые позиции? Продолжают ли русские атаки? Хватает ли вам боеприпасов? Деревню надо безусловно удержать! Слышите! Безусловно! Здесь как раз был командир полка. Он выражает вам благодарность, однако вы должны держаться!» — «Есть, господин капитан! Я передаю трубку господину обер-лейтенанту Хиннерксу!» Командир батальона встает и берет трубку. Я слышу время от времени его голос: «Есть! Есть! Но, однако…» — «Никаких однако!» Командир полка говорит как по писаному. Наш батальонный устало улыбается, потом внезапно его лицо напрягается. Он, кажется, радостно поражен тем, что услышал. Мы смотрим на него вопросительно. «Есть, господин капитан, конец связи!» Батальонный буквально падает в кресло: «Юноши, сегодня вечером мы получим подкрепление!» Раздался страшный удар, и если камень от радости свалился с наших сердец, то реальные камни посыпались на пол. Снаружи кто-то шел к нам. Дверь прихожей была вышиблена, и поэтому мы сразу же услышали грохот тяжелых сапог у себя в комнате. Появилось двое солдат со вспотевшими красными лицами. Они тащили между собой офицера, который сжал зубы от боли.