Джеймс Олдридж - Герои пустынных горизонтов

• Название: Герои пустынных горизонтов
• Автор: Джеймс Олдридж
• Издательство: Издательство иностранной литературы
• Жанр: Современная проза
• Год: 1958

Романы Олдриджа тяготеют к жанру героической эпопеи, они реалистически отражают и сложный путь личности к новым горизонтам, и трагедию индивидуалиста, утратившего их.

В романе «Герои пустынных горизонтов» тесно сплетены две главные сюжетные линии — повествование о судьбе англичанина Гордона и о восстании кочевых племен Бахраза (вымышленное название государства, управляемого английскими марионетками).

---

— Но, Гордон, вы же сами понимаете, что восстание раздирает страну. Хорошо, пусть борьба племен в какой-то мере оправдана, но ведь вы несете гибель всему Бахразу…

— Уиллис! — крикнул Гордон. — Принесите мне полотенце.

Уиллис вмиг явился, как будто он сторожил за дверью с полотенцем в руках, и Гордон сказал ему: — Принесите еще таз воды для Смита. — Но Смит испуганно отказался, и тогда Гордон сел на место и принялся вытирать полотенцем свои капризные, чувствительные ноги.

— Гибель Бахразу несет его феодальный строй, который насквозь прогнил, генерал, — возразил он, энергично растирая себе щиколотки. — Не только племена пустыни восстали против него, он сам против себя восстал. Распад начался изнутри — в городах, среди крестьян. Правительство уже не в состоянии управлять. Тайные общества, мелкие бунты, антимонархические заговоры, правонарушения, стачки — вот что сулит Бахразу гибель, а не мы. Нам дела нет до Бахраза. Племена добиваются лишь того, что им принадлежит по праву. Судьбы Бахраза нас не интересуют.

— Вы хотите сказать, что никак не связаны с революционным движением в Бахразе, которое именует себя восстанием города и деревни?

— Ха! — с искренним презрением вскричал Гордон. — Город и деревня! Народное восстание! Много они там смыслят в восстаниях! Страна, созревшая для революции, готова упасть к ним в руки, а они? Наплодить еще тысячу тайных обществ, устроить политическую демонстрацию, остановить десяток поездов, подстрелить десяток министров — вот и все, на что они способны! Пусть себе восстают на здоровье. Можем даже пожелать им успеха. Но к племенам пустыни это никакого отношения не имеет, так что не просите меня спасти Бахраз от его собственного злосчастного народа!

— Речь идет сейчас не об этом, а о восстании племен, — внушительно сказал генерал. — Прекратить восстание племен — вот о чем я прошу вас.

— А как, генерал? Скажите, как?

— Ступайте к эмиру Хамиду и другим главарям и объясните им, что ничего хорошего из этого восстания не выйдет. Что если они будут упорствовать в своих мятежных действиях, то на окраине пустыни их встретит хорошо вооруженный и хорошо обученный Бахразский легион. И что исход этой встречи для них предрешен: они будут разбиты наголову.

— Вздор! Неужели вы думаете, что какая-то несчастная бахразская армия может оказаться сильнее, чем вся пустыня, поднявшаяся во имя правого дела? Надеюсь, генерал, в решающий день, когда хорошо обученный легион пойдет в бой, вы будете неподалеку. А я возьму горсточку бедуинов Хамида и покажу вам, что вы говорите вздор. Впрочем, мы никогда не сражаемся, а потому нас нельзя разбить. Сражения — дело генералов, которые уже проиграли войну и хотят доказать это.

Все это было сказано с такой уничтожающей иронией и так умно был взят прицел на психологию военного, что генерала проняло. И в то же время он чувствовал, сколько страсти и сколько мысли вложено в слова Гордона, и потому не только не возмутился его выходкой, но даже в известной мере был польщен. Впервые в жизни к нему обращались с таким откровенным и дерзким вызовом. И впервые в жизни он видел перед собой словно бы олицетворенный обвинительный акт, но на какой-то миг за воинственным выражением этого лица, этих глубоко запавших голубых, как небо, глаз генералу вдруг почудилось страшное одиночество человека, разобщенного с другими людьми подчеркнутой нелепостью своего поведения, человека, в ком душа горит, не находя себе выхода. Обвинительный пафос Гордона был лишь внешней оболочкой, сухой и тонкой но непроницаемо твердой, под которой металась эта безнадежно заблудившаяся душа. Невольно генерал почувствовал жалость и смягчился.

— То, что вы говорите, отчасти верно, — сказал он Гордону. — Может быть, даже справедливо.

— Ха!

— Но это лишь одна сторона дела. Я покажу вам другую сторону, Гордон, и вы поймете, почему восстание обречено на неудачу. До сих пор все шло у вас хорошо оттого, что вы сталкивались лишь с небольшими сторожевыми отрядами и в условиях пустыни вашим кочевникам ничего не стоило окружить и уничтожить такой отряд. Но теперь вы будете иметь перед собой Бахразский легион с налаженной связью, с разработанной системой обороны, а окраинные районы оборонять нетрудно, заметьте себе.

— Хамида не интересуют окраинные районы, генерал.

— Кроме того, ваши кочевники плохо вооружены, у них не хватает боеприпасов, не хватает, вероятно, и продовольствия. А у Бахразского легиона к весне будет еще больше броневиков — таких же, как тот, что вам удалось украсть, — больше самолетов, больше современных перевозочных средств.

— Ах, весна, заветная пора влюбленных и полководцев! — воскликнул Гордон так весело, что генерал, только что пожалевший его, счел себя оскорбленным в своих лучших чувствах. — Пожалуйста, генерал, не вздумайте затевать против нас весенний поход. Он никому не нужен и заведомо обречен на поражение.

— Запомните мои слова, Гордон: при первой же встрече с хорошо снаряженным войском ваши бедуины будут попросту перебиты. Ваши селения в пустыне беззащитны против бомбардировочной авиации. Повторяю: здесь, в окраинных районах, в Джаммарской пустыне, на территории нефтяных промыслов восстание захлебнется либо от потери живой силы, либо от потери темпа наступления.

Гордон пожал плечами, спор уже стал надоедать ему. — Что ж, увидим.

— Но мне не хотелось бы увидеть это, — настойчиво возразил генерал. — Я вовсе не жажду физического истребления племен — не больше, чем вы, уверяю вас. А между тем, если восстание будет продолжаться, это неизбежно, и виноваты в этом будут только сами бедуины, больше никто. Еще раз спрашиваю вас, Гордон: согласны вы прекратить восстание?

— Нет! — крикнул Гордон, и за этим слышалось недоговоренное «дурак вы». Он надел сандалии и отошел к окну. Длинная лента усыпанной гравием дороги уходила на юг, к зыбучим пескам. Где-то там, на юге, начиналась полоса земли, которая не была пустыней, а просто дикой, необитаемой глушью. Гордону вдруг стало нестерпимо тяжко в четырех стенах этого тесного дома. Он встряхнулся и отрывисто бросил: — Мне пора!

— Но ведь мы не…

— Не огорчайтесь, генерал. Мы встретимся снова — в тот самый, решающий день. — Он протянул руку.

— Одну минуту! — генерал взял его руку, но удержал ее в своей. — Есть еще один важный вопрос, который мне необходимо выяснить, прежде чем вы исчезнете.

— Ну, выкладывайте — хоть я и знаю, о чем идет речь.

Но выкладывать генералу не пришлось, потому что в эту минуту за окном поднялась суматоха, послышались выкрики, сперва по-арабски, потом по-английски. Прежде чем генерал и Смит успели опомниться, Гордон уже выскочил во двор и помчался по мощеной дорожке, которая вела к воротам. Когда они нагнали его, он стоял, повернувшись спиной к пустыне, счастливый, что наконец ушел, избавился от давящей близости стен, словно дом был какой-то пастью, разинутой, чтобы проглотить его. Его безумный страх миновал, и через секунду он уже смеялся.

— Уиллис, вы болван! — говорил он. — Я велел моим людям стрелять, если кто-нибудь подойдет близко, Какого черта вы вздумали соваться?

Уиллис стоял возле часового-бахразца. — Ваши люди мучили этого парня, мистер Гордон, — сердито сказал он. — Я должен был вступиться.

Солдат, полумертвый от ужаса, жался к караульной будке (Букингемский дворец и все прочее, подумал Гордон). Его винтовка валялась рядом, на земле. По искаженному страхом лицу текли слезы.

— Они бы его убили, — говорил Уиллис.

Гордон понял, что произошло. Минка и Бекр, первый из озорства, второй по склонности к кровожадным забавам навели на бахразца не только пулемет, но и сорока-миллиметровое башенное орудие. На расстоянии в двадцать ярдов этого одного было достаточно, чтобы испугаться, а тут еще Минка поддавал жару, изощряясь в отборнейшей брани, на какую только был способен его язык уличного мальчишки. А затем Бекр подверг испытанию последние остатки мужества несчастного солдата, принявшись швырять в него камнями и отсчитывать вслух минуты, оставшиеся до того, как он вместе со своей будкой взлетит над станцией.

— Удивительно, что они вас обоих не убили, — сказал Гордон Уиллису.

— Чистейшее хулиганство! — продолжал сердиться Уиллис. Он был довольно хрупкого сложения, и его нордическая физиономия, как и у Смита, обгорела и сморщилась от солнца. — Эти люди — трусы. Прошу извинить, мистер Гордон, но это именно так.

— Вы совершенно правы, — весело сказал Гордон. — К сожалению, вы правы, Уиллис. Но теперь уж я здесь, и вы можете быть спокойны за своего солдата. Да, вот еще что: нельзя ли у вас разжиться бензином? А то мы весь свой запас израсходовали, пока добрались сюда. Устройте-ка своему нефтепроводу маленькое кровопускание. Мы даже можем помочь, если нужно.