Росс Кинг - Экслибрис

• Название: Экслибрис
• Автор: Росс Кинг
• Жанр: Романтическое фэнтези

Лондон, 1660 год. Только-только, после "враждебных вихрей" революции, реставрирована монархия. Труп Кромвеля выкопан из могилы, повешен, а затем и обезглавлен. Исаак Инчболд, владелец букинистической лавки "Редкая Книга", получает странный заказ: отыскать герметический трактат "Лабиринт мира", который не вошел в корпус сочинений Гермеса Трисмегиста, переведенный Марсилио Фичино на латынь для флорентийского правителя Козимо де Медичи, и существует в единственном экземпляре. Букинистический поиск оборачивается детективным расследованием, распутыванием клубка интриг, ниточки которых ведут к штурму Праги войсками Католической лиги в 1620 году и к загадочной южноамериканской экспедиции сэра Уолтера Рэли.

---

Кончина Сайласа Кобба была в числе самых таинственных. После тридцати минут поисков я нашел его имя почти в конце книги, на страницах, отведенных декабрю, который, судя по всему, был особо опасным месяцем для прихожан Святого Олава. Но имеющиеся сведения разочаровали меня. Чья-то неуверенная рука просто записала, что Сайлас Кобб был «обнаружен мертвым в Темзе ниже Йорк-хауса». И больше ничего. Ни рода его занятий, ни места жительства, ни ближайших родственников. Никаких зацепок относительно его личности.

Потерянное время, решил я. Закрыв приходскую книгу, я поблагодарил служащего, но уже в дверях вдруг вспомнил вчерашний рассказ Биддульфа и его упоминание о том, что Йорк-хаус принадлежал Фрэнсису Бэкону, вероятному проектировщику «Филипа Сидни», который в конечном счете продал дом герцогу Бекингему, а тот, в свою очередь, хранил там книги и картины, пока его сын не был вынужден продать их, пригласив в качестве посредника (согласно словам Алетии) не кого иного, как Генри Монбоддо.

Я так разволновался, что у меня пощипывало баки… но вскоре решил, что, скорее всего, это просто мои странные фантазии. Если между Коббом и Бэконом или Бекингемом или Коббом и Монбоддо и могла быть какая-то связь, то лишь самая отдаленная. Да и связь Кобба с Йорк-хаусом и хранившимися там картинами – вероятно, лишь случайное совпадение, ведь приливы и отливы могли отнести труп и вверх, и вниз по течению, прежде чем его вытащили из реки поблизости от Йорк-хауса. Он мог свалиться в Темзу – или его сбросили в нее мертвым или живым – практически в любом месте от Челси до Лондонского моста. Ведомости рассылавшиеся по подписке, в те дни были полны историями о подобных коротких плаваниях; об отчаявшихся людях, которые прыгали с ограждений моста, но обязательно всплывали через несколько дней в трех или четырех милях ниже по течению.

Перед выходом из церкви я надумал спросить служку о надгробии Кобба, которое выглядело значительно новее соседних, значительно новее, подчеркнул я, чем те, что были изготовлены в 1620 году. Но служка только пожал плечами и пояснил, что это обычное дело – ставить новые надгробия над старыми могилами. Более того, получившие богатое наследство люди зачастую исправляли себе родословную, выбирая для могил своих предков местечко получше, – дело доходит даже до того, рассказал он, что эксгумируют кости из каких-нибудь мрачных отдаленных участков и перезахоранивают их в более почетное место, например в церковные нефы или склепы, а там уж место нового упокоения украшают дорогой мраморной плитой или даже бюстом или статуей. Вот порой так и получается, объяснил он, что в замечательной компании герцогов и адмиралов среди величественных памятников, изваянных в мраморе или отлитых в бронзе, вдруг, лет через пятьдесят после смерти, оказывается скромный лодочник или торговец рыбой. Но, по словам служителя, в церкви не ведется никаких официальных записей о таких улучшениях.

– Вы можете расспросить на сей счет плиточника или каменотеса, они занимаются резьбой по камню, – посоветовал он. – Обычно они записывают имена или гербы на обратной стороне плит.

Но мне не хотелось плестись при свете дня к могиле Кобба – как, впрочем, не хотелось и заходить в шумный и пыльный камнерезный двор, – с одной стороны, из-за полуденной жары, а с другой – из-за последствий употребления Биддульфова ромбольона. И поэтому я вернулся в «Редкую Книгу», размышляя, что же полезного для моих поисков есть в этих новых сведениях; если вообще в них есть хоть что-то полезное.

Остаток дня я занимался обычными делами среди моих книжных полок и в случае надобности обслуживал покупателей. Ах, славный целительный бальзам привычного распорядка, то, что Гораций называет laborum dulce lenimem , «сладостное успокоение напряженных трудов». Потом я подкрепился приготовленным Маргарет ужином, выпил пару бокалов вина и выкурил трубочку, а затем в десять вечера, мое обычное время, отправился в кровать, решив отложить вчерашнего «Дон Кихота» и водрузив вместо него на живот Вольфрамова «Парцифаля». Уснул я, должно быть, вскоре после того, как стража возвестила об одиннадцати часах.

Я никогда не мог похвастаться хорошим сном. С детства я был известным лунатиком. Мои странные гипнотические состояния и полуночные прогулки постоянно беспокоили моих родителей, наших соседей, и, наконец, господина Смоллпэйса, который однажды привел меня обратно в «Редкую Книгу», босоногого и растерянного, после того как я добрел уже до южных ворот моста. С возрастом мое лунатическое беспокойство превратилось в приступы бессонницы, преследующей меня и по сей день. Я подолгу лежал без сна, то и дело поглядывая, как стрелки часов пробегают круг за кругом переворачивая и взбивая подушку, отчаянно крутясь на тюфяке, словно сражался с врагами, прежде чем сон наконец наваливался на меня, чтобы прерваться чуть позже, когда его вспугнет легчайший шум или зазубренный осколок не оставшегося в памяти сновидения. Год за годом я выискивал разных фармацевтов, которые прописывали всевозможные лекарства от бессонницы. Я выпил множество пинт отвратительно пахнувших сиропов, сделанных из адиантума и семян мака (цветка, который, по словам Овидия, растет возле самой Обители Сна), или за час перед отходом ко сну в соответствии с рекомендацией натирал виски другой бурдой, составленной из сока салата-латука, розового масла и бог знает чего еще. Но ни одному из этих дорогостоящих эликсиров так и не удалось даже на минуту ускорить приход желанного сна.

В довершение всего с наступлением темноты «Редкая Книга» становится каким-то странным и даже пугающим местом (в особенности я стал замечать это, видимо, после смерти Арабеллы) – в просторном помещении лавки обитает гулкое эхо, половицы скрипят и ворчат, ставни дребезжат, камин завывает, крыша издает булькающие звуки, жуки топочут, крысы скребутся и попискивают, выдолбленные из стволов вяза трубы содрогаются и стонут, когда в них замерзает или оттаивает вода. Я считал себя здравомыслящим человеком, но долгие месяцы после кончины Арабеллы обычно просыпался совершенно внезапно, охваченный ужасом, по нескольку раз за ночь и дрожал под покрывалом, как перепуганный до смерти ребенок, слушая, как сонмы враждебных привидений и демонов нашептывают мое имя, как они бродят по моим комнатам и коридорам, занимаясь своими тайными делами.

В эту ночь я внезапно проснулся, испугавшись одного из таких звуков. Резко сел на кровати и нашарил на прикроватном столике кремневый пистолет. Я намеревался держать его под подушкой – так, по моим предположениям, делают все, кто боится взломщиков, – но вдруг мне представилось, что он выстреливает в меня, когда я поворачиваюсь во сне на другой бок, да и в любом случае оружие это было слишком большое и неудобное для того, чтобы пристроить его под моей тощей подушкой из гусиного пера. Поэтому я держал пистолет на ночном столике, зарядив дробью и порохом, но ствол направлял в сторону от изголовья кровати. Остальные боеприпасы находились в ящике, в том нагрудном патронташе, что одноногий ветеран продал мне вместе с оружием: тридцать свинцовых пулек, которые выглядели на редкость безвредными, словно окаменевший помет маленького грызуна.

После нескольких секунд суматошных поисков я наконец нащупал свой пистолет, сразу сжал его в руке и, стараясь не дышать, прислушался к этим раздражающим звукам. Они напоминали какое-то слабое дребезжание или позвякивание пары шпор. Но стало тихо. Эти звуки мне приснились, сказал я себе. Или прошла стража со своим колокольчиком.

Звяк-позвяк, звяк-позвяк, звяк …

Едва задремав, я вновь проснулся, услышав на сей раз определенно странные звуки, отличавшиеся от обычного домового репертуара: казалось, позвякивал тихий обеденный колокольчик или связка ключей на цепочке. Таким мог бы быть и отзвук колес или цоканье копыт, если не считать того, что вечерний звон уже давно миновал, а значит, и ворота должны быть заперты, и вряд ли какая-то карета могла сейчас катить по мостовой.

Я вновь приподнялся на кровати, опять-таки схватившись за пистолет. Зажег свечу и прищурившись взглянул на часы, которые тоже нашарил на ночном столике. Третий час ночи. Внезапно шум прекратился, как будто преступник спохватился и мгновенно затих. Спустив ноги на пол, я представлял себе, как этот злоумышленник стоит, прижавшись к стене, затаив дыхание и прислушиваясь.

Звяк-позвяк-позвяк-ЗВЯ-Я-АК!

Звуки становились более громкими и частыми, пока я крался по коридору и потом, затаив дыхание, спустился по лестнице первые пару ступенек. В темноте я хожу неуверенно – и все-таки я умудрился пропустить третью скрипучую ступеньку – решив застать неосторожных взломщиков врасплох, – а также пятую ступеньку, которая была на четыре дюйма выше, чем остальные. Мне не хотелось тревожить Монка, ведь он перепугался бы до смерти, увидев, как я с пистолетом крадусь по дому. И не хотелось также спугнуть грабителя, который – теперь я был в этом уверен – уже либо внутри лавки, либо еще пытается открыть входную дверь: поскольку источником странных звуков, как я понял, было звяканье отмычек.