Леонид Соболев - Капитальный ремонт

• Название: Капитальный ремонт
• Автор: Леонид Соболев
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-280-00534-7

Действие романа «Капитальный ремонт» известного советского писателя Леонида Соболева (1898–1971) развертывается в самый канун первой мировой войны.

Огромный линейный корабль «Генералиссимус Суворов Рымникский» предстает как своеобразное олицетворение царской империи перед неизбежным революционным взрывом, когда герою романа — будущему морскому офицеру Юрию Ливитину — предстоит сделать выбор «с кем быть» в надвигающихся событиях.

Роман «Капитальный ремонт» — одно из лучших произведений известного советского писателя Л. Соболева (1898–1971). Посвящен жизни русского дореволюционного флота.

---

У посольства раздался взрыв криков, и по воде ясно долетели до места первые такты «Марсельезы». Она играла в трубах оркестра, как шампанское, искрясь фанфарами и потрескивая барабанной дробью, как электрическими разрядами. И полковник и казачий есаул невольно расправили плечи, слушая её победный рефрен, воинственный и блестящий, как атака гусаров. Это был замечательный гимн, лучший национальный гимн во всем мире, подымающий сердца, горячащий умы, зовущий к победе.

Этот замечательный гимн прошел за столетие престранный путь. Когда-то горячая, как кровь баррикад, и сверкающая, как нож гильотины, «Марсельеза» вела революционные войска против аристократической коалиции. Она взрывала замки феодалов и швыряла их в ворох королевских лилий вместе с головой Людовика XVI. Конвент накинул на её мятежные крылья плотный шелк трехцветного знамени, и «Марсельеза» из гимна революции сделалась гимном нации, подобно тому, как родившее её третье сословие из революционного народа стало реакционным правительством. Вот она ведет армию «патриотов» к Седану в тщетной попытке укрепить трон Второй империи. Вот уже под героические её звуки версальцы вступают в горящие улицы Парижа, приканчивая коммунаров. Вот бравурные её фанфары вместе с саблями экспедиционных армий и крестами миссионеров врезаются в колонии, прокладывая дорогу ростовщическому капиталу Третьей республики. И вот — в Тунисе, в Алжире, в Индокитае, в Марокко, в Гвиане, на Мадагаскаре, на Таити — везде через серебряные трубы военных оркестров она лжет на весь мир о свободе, равенстве и братстве в республике концессионеров и рантье, лжет так, как могут лгать только французские адвокаты с депутатской трибуны: звонко, красиво, с гасконской героикой, с патриотическим пафосом.

А здесь, под хмурой сенью российской короны, тебя поет еще русская революция под залпами карательных отрядов, поет, готовясь к первому этапу борьбы, к разрушению абсолютизма, поет на баррикадах Пресни, на Путиловском шоссе, — поет, уже прислушиваясь к иному гимну, еще малоизвестному, еще не заменившему ритма твоих восьмушек неуклонной поступью широких своих четвертей, как не заменил еще Февраля — Октябрь… Будет время — и ты сшибешься с этим новым гимном в решительной схватке, как два жестоких врага, — ты, увядшая, изменившая смысл, отставшая в беге историй и потому обреченная на гибель революционная когда-то песня!..

Но знойный июль тысяча девятьсот четырнадцатого года еще обволакивает столицу дымом своих лесных пожаров, дымом салютов на Неве и залпов на окраинах, и столица зовется еще Санкт-Петербургом, а огромная нищая страна Российской империей, и армия стоит еще против народа.

«Марсельеза» вспыхнула на углу Финского переулка ярко и неожиданно, как язык пламени из притушенного костра, колыхнулась, качнулась, охватила всю Нижегородскую улицу, сливая кучки в плотную толпу, и, опережая её медленное движение, врезалась в полицмейстерский мозг сквозь седую старческую поросль больших и вялых ушей. Полковник Филонов шевельнулся в седле и изумленно поднял брови: цепь городовых распалась, беспрепятственно пропуская к мосту толпу. Что они — с ума сошли?..

Глава восьмая

Запоздало, но аппетитно позавтракав в непривычно пустынном просторе столового зала, Юрий Ливитин вышел из корпуса в отличном настроении. День расстилался перед ним ровными торцами праздничного города. Он пошел было к трамвайной остановке, но, с досадой вспомнив, что трамваи так и не ходят, остановился в раздумье. Зевавший в стороне извозчик тотчас подобрал вожжи и подкатил к нему, наклоняясь с козел:

— Прикажите, вашсиясь, прокачу?!

Ливитин посмотрел на дутые шины с опаской: лихач был из тех, что обычно стоят на Невском, и сюда, на Васильевский остров, его занесла, очевидно, волна сегодняшних торжеств. Такие брали втридорога.

— Литейный, возле Бассейной, — сказал он нерешительно.

— Зелененькую извольте, вашсиятельство!

— Обалдел, дурак, — сказал Ливитин с сердцем и пошел вперед.

— Два с полтиной, ради союзничков, вашскородь!

— Восемь гривен… — начал было Юрий, оборачиваясь к нему, но вдруг замолк: шагая журавлем, помахивая ему рукой, сзади поспешно нагонял его граф Бобринский. Палаш его, длинный, как он сам, стучал по панели, брякая спущенным в ножны для звона гривенником. Неужели он слышал эту мещанскую торговлю с извозчиком?.. Юрий смутился.

— Ливитин, вам в какую сторону? Прихватите меня, — попросил граф, подходя. — На Литейный? Отлично… Ну, ты, борода, давай!.. Позвольте мне справа?

— Ради бога, — ответил Юрий тоном хозяина.

Они сели, уперев палаши в скамеечку для ног.

— Вот удачно, а то представьте положение: дома не знают, что милостью начальства я в Петербурге, да и звонить бесполезно, отец, наверно, с утра из автомобиля не выходит, а мамахен, вероятно, и лошадей забрала, а тут вдруг ни одного извозца!.. Смотрю, а вы около этого размышляете…

— Меня это украшение уж очень смутило, — соврал Юрий, кивая на дугу: два трехцветных флажка были привязаны к ней, развеваясь при езде. Бобринский, выглянув на них из-за спины извозчика, рассмеялся:

— И тут альянс, подохнуть негде! Черт с ними, с флагами, поедем, как в деревне на свадьбу!

Лихач с места взял крупную рысь, покрикивая на публику, запрудившую мостовую. Дамы отшатывались, подбирая длинные платья; офицеры, их сопровождавшие, недовольно отвечали на небрежное козыряние гардемаринов. На мосту по-прежнему стояла густая толпа, наблюдая снующие между пристанью и французскими миноносцами катера. Гостей свозили на парадный обед: офицеров в Думу, матросов — в Народный дом.

— Вот так ведь и будут зевать до ночи, — сказал Бобринский, откидываясь на пружинных подушках сиденья. — Удивительно падкий до зрелищ народ! И отчего это петербуржцы по всякому поводу устраивают толпу, вы не знаете? Лошадь упала — толпа, маляр дом красит — толпа, студент с красным флагом прошел — толпа… По-моему, оттого, что у нас очень мало публичных развлечений, а потому всякий пустяк превращается в событие. Отец правильно говорит: толпе нужно немного — хлеба и зрелищ, а потому, мол, надо почаще устраивать крестные ходы и парады…

— А хлеб? — спросил Юрий, тонко улыбнувшись. Отец Бобринского был черносотенным думским депутатом, и Юрий хотел своим язвительным вопросом показать, что он сам тоже не лыком шит.

— А хлеба, дорогой мой, в России на всех не хватает, это ни для кого не секрет, — засмеялся Бобринский. — Впрочем, сегодня зеваки кстати: пусть французы принимают их за народное ликование… Эй, дядя, лево на борт, по набережной повезешь! Прокатимся, посмотрим, что у посольства, правда?

Юрий не успел еще согласиться, как извозчик обернулся:

— Нельзя по набережной, вашсиясь, не пущают…

— Как не пускают, что за вздор?

— Полиция не пущает. Околоточный вчерась объявлял на дворе, собственным выездом только можно, а кто ежели с жестянкой — так потом красненькую штрафу.

— Ну, черт с тобой! А по Невскому можно?

— По Невскому можно, отчего нельзя? Где ж тогда ехать, коль по Невскому нельзя?.. Нельзя, где президента возят. Объявляли, что бомбы опасаются.

— Вот дуб! — искренне восхитился Бобринский. — А кому ж в него бомбы кидать? Что он кому сделал?

— Что сделал, кто его знает, а только опасаются, — сказал извозчик, с удовольствием поддерживая разговор. — Время-то вон какое: бастуют кругом, трамвай — и тот стал, тут только поглядывай… Найдется кому бомбу бросить! Околоточный сказывал — немецкие шпиёны.

— Il a raison, cet homme[23], - сказал Бобринский и продолжал дальше по-французски.

Юрия мгновенно кинуло в пот; французские его познания были не слишком ровно в меру, чтоб читать без словаря пикантные романы. Однако, прикрывая напряженное внимание рассеянной улыбкой, он все же сумел понять почти все, что сказал граф Бобринский. Тот передал установившееся в свете мнение, что все эти длительные забастовки были организованы Германией.

— Вы понимаете, она озабочена нашей позицией в этом сараевском скандале… Война на носу, дорогой мой, более, чем когда-либо. Им важно теперь подорвать наше внутреннее спокойствие. Отец говорит, что мы танцуем сейчас на острие меча: слева — революция, справа — война. Но благодарите бога за приезд Пуанкаре, между нами говоря, государь до его приезда сильно колебался в вопросе войны. Твердая помощь Франции как нельзя более кстати… А на Пуанкаре безусловно охотятся. Знаете, ведь раут в Елагином дворце отменен.

— Неужели? — удивился Юрий, хотя он ниоткуда не мог знать, что такой вечер вообще предполагался.

— Как же, отменен! Вендорф упросил. Он сказал, что до посольства у него городовых хватит, а строить из них забор на шесть верст по Каменноостровскому — выше его сил и возможностей… Конечно, он прав: Германия не пожалела бы денег за удачный выстрел, чтобы развалить эти флажки (Бобринский кивнул на дугу) в разные стороны…