Джон Ирвинг - Последняя ночь на Извилистой реке

• Название: Последняя ночь на Извилистой реке
• Автор: Джон Ирвинг
• Издательство: ООО «Издательство «Эксмо», ООО «ИД «Домино»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-46833-1

Впервые на русском — новейшая эпическая сага от блистательного Джона Ирвинга, автора таких мировых бестселлеров, как «Мир от Гарпа» и «Отель Нью-Гэмпшир», «Правила виноделов» и «Сын цирка», «Молитва по Оуэну Мини» и «Мужчины не ее жизни».

Превратности судьбы (например, нечаянное убийство восьмидюймовой медной сковородкой медведя, оказавшегося вовсе не медведем) гонят героев книги, итальянского повара и его сына (в будущем — знаменитого писателя), из городка лесорубов и сплавщиков, окруженного глухими северными лесами, в один сверкающий огнями мегаполис за другим. Но нигде им нет покоя, ведь по их следу идет безжалостный полицейский по кличке Ковбой со своим старым кольтом…

Джон Ирвинг должен был родиться русским. Потому что так писали русские классики XIX века — длинно, неспешно, с обилием персонажей, сюжетных линий и психологических деталей. Писать быстрее и короче он не умеет. Ирвинг должен рассказать о героях и их родственниках все, потому что для него важна каждая деталь.

Time Out

Американец Джон Ирвинг обладает удивительной способностью изъясняться притчами: любая его книга совсем не о том, о чем кажется.

Эксперт

Ирвинг ни на гран не утратил своего трагикомического таланта, и некоторые эпизоды этой книги относятся к числу самых запоминающихся, что вышли из-под его пера.

New York Times

Пожалуй, из всех писателей, к чьим именам накрепко приклеился ярлык «автора бестселлеров», ни один не вызывает такой симпатии, как Джон Ирвинг — постмодернист с человеческим лицом, комедиограф и (страшно подумать!) моралист-фундаменталист.

Книжная витрина

Ирвинг собирает этот роман, как мастер-часовщик — подгоняя драгоценные, тонко выделанные детали одна к другой без права на ошибку.

Houston Chronicle

Герои Ирвинга заманивают нас на тонкий лед и заставляют исполнять на нем причудливый танец. Вряд ли кто-либо из ныне живущих писателей сравнится с ним в умении видеть итр во всем его волшебном многообразии.

The Washington Post Book World

Всезнающий и ехидный постмодернист и адепт магического реализма, стоящий плечом к плечу с Гюнтером Грассом, Габриэлем Гарсиа Маркесом и Робертсоном Дэвисом.

Time Out

---

Глава 12. Голубой «мустанг»

От района Роуздейл[178], где стоял трехэтажный и вполне просторный дом, в котором повар жил со своим сыном-писателем, до ресторана на Янг-стрит[179], где он работал, было не слишком далеко. Но в его семьдесят шесть лет (а семнадцать лет хождения по торонтским тротуарам изрядно сказались на его хромоте) Доминик Бачагалупо, вернувший себе прежние имя и фамилию, ходил очень медленно.

Повар ковылял по скользкому тротуару. Зима никогда не была для него любимым временем года. Сегодня к обычным тяготам передвижения прибавились тревожные мысли, вызванные строительством двух новых высотных кондоминиумов. Эти здания строили почти рядом с задним двором их дома. Из окон кабинета Дэнни (сын называл его просто писательской комнатой) открывался вид на Саммерхиллскую башню с часами. Эта башня была составной частью старого железнодорожного вокзала, в котором теперь помещался большой винный магазин[180]. Что, если один из кондоминиумов заслонит собой башню?

— Если я перестану видеть часы Саммерхилла, нам придется искать другое жилье, — сказал отцу Дэнни.

Трудно сказать, говорил ли сын это всерьез, но повар без энтузиазма относился к идее очередного переезда. За свою жизнь он сменил более чем достаточно мест обитания. Доминика не заботило, какой вид открывается из окон их дома на Клуни-драйв. Сам повар вот уже пятьдесят шесть лет не брал в рот спиртного. Если строящиеся кондоминиумы загородят вид на Саммерхиллскую башню, он сожалеть об этом не будет.

А вот у Дэнни трезвый период жизни закончился. Может, поэтому сыну было так важно видеть из окна Саммерхиллскую башню — символ крупнейшего в городе винного магазина? Повара заботило другое: ну сколько еще времени эта стройка будет мозолить глаза? (Доминик достиг возраста, когда все, что нарушало привычное течение жизни, вызывало раздражение.) И все же ему нравилось жить в Роуздейле и нравился ресторан, где он работал.

В теплое время года, когда окна дома на Клуни-драйв были открыты, Доминик Бачагалупо с удовольствием слушал стук теннисных мячей. Неподалеку находились корты, принадлежавшие Торонтскому клубу лаун-тенниса. Летом к перестуку теннисных мячиков добавлялись голоса детей, плавающих в бассейне. Даже зимой, при закрытых окнах, отец с сыном спали под звуки поездов, медленно идущих по эстакаде через Янг-стрит. Эстакада, как и вся улица, переливалась рождественскими огоньками, расцвечивая серенький короткий зимний день.

Был конец декабря — время праздничных иллюминаций, нарядных улиц и покупательской лихорадки. Доминик стоял на тротуаре, дожидаясь, когда красный свет светофора соизволит измениться на зеленый. Он вдруг вспомнил, что на Рождество должен приехать Кетчум. Повар так и не мог привыкнуть к его приездам в Торонто. Появление Кетчума в городе до сих пор воспринималось им как нечто неестественное.

Четырнадцать лет назад писатель Дэнни Эйнджел и его отец в последний раз ездили к Джо в Колорадо, чтобы вместе встретить Рождество. (Кетчум туда не ездил. Ехать из Нью-Гэмпшира в Колорадо на машине было занятием долгим и утомительным, а летать самолетом Кетчум упорно отказывался.)

Джо учился в Боулдере (он все-таки выбрал Колорадский университет). На зиму Дэниел арендовал лыжный дом в Уинтер-парке[181]. В зимние месяцы дорогу, идущую от озера Грандлейк через национальный парк «Скалистые горы», закрывали. Путь от Боулдера до Уинтер-парка увеличивался и занимал почти два часа. Ехать приходилось вначале по федеральному шоссе 70, а затем по национальной автостраде 40, идущей через перевал Бертуд[182]. Однако Джо обожал кататься на лыжах в Уинтер-парке, и отец баловал сына. (Во всяком случае, так думалось повару, пока он стоял на Янг-стрит и ждал зеленого сигнала светофора.)

Рождественские праздники в Колорадо были просто великолепны, однако дом в Уинтер-парке представлял собой слишком большое искушение для Джо. Отец с дедом возвращались в Торонто, лыжный сезон продолжался, а дом оставался в полном распоряжении Джо и его друзей. Естественно, парень пропускал занятия и наведывался в Уинтер-парк едва ли не всякий раз, когда выпадал свежий снег. Одно то, что неподалеку есть место, куда можно приехать и покататься на лыжах, затуманило бы мозги любому студенту в Боулдере. Но когда в твоем полном распоряжении уютное пристанище буквально в двух шагах от лыжных подъемников… по сути, это и погубило Джо. («Дэниел, о чем ты думал?» — мысленно спросил сына Доминик Бачагалупо.)

Наконец вспыхнул зеленый свет, и повар похромал через Янг-стрит. Но даже сейчас он внимательно глядел по сторонам. Перед Рождеством число водителей с заячьими мозгами заметно возрастало. Они лихорадочно искали место стоянки возле Саммерхиллского винного магазина и Пивного центра. Как сын однажды назвал этот район? Повар стал припоминать. Кажется, «покупательским раем для гедонистов».

Магазины и рынки поражали воображение, это правда. Тут продавались отличные продукты, свежая рыба, громадные колбасы и окорока, но по баснословным ценам. Повару казалось, что перед Рождеством весь город торопится запастись спиртным, забыв о правилах движения! (Возвращения сына к выпивке повар не осуждал, понимая, какие причины заставили его это сделать.)

По Янг-стрит гулял ледяной ветер. Даже в перчатках у Доминика озябли руки, пока он возился с ключами, открывая запертую дверь ресторана. Официанты и большинство кухонных работников заходили через другую дверь, со стороны Краунс-лейн — улицы, параллельной Янг-стрит. Но у повара был свой ключ. Стоя спиной к ветру, Доминик силился открыть дверь.

В округе Коос бывали зимы и похолоднее. Да и в округе Уиндем — тоже. Но здешний холод был промозглым. Доминик Бачагалупо вспомнил, как он мерз в бостонском Норт-Энде. Правда, Кармелла всегда отогревала его. Это ему тоже вспомнилось. Он тосковал по ней — только по ней одной, по своей Кармелле. Однако его ничуть не угнетало, что сейчас у него нет женщины. Он понял, что в этом возрасте вполне может обходиться без женщин.

«Но почему я перестал тосковать по Рози?» — думал он.

— А знаешь, Стряпун, я вдруг поймал себя на мысли, что не тоскую по ней, — как-то признался ему Кетчум. — Можешь себе представить такое?

Теперь и повар поймал себя на той же мысли. Может, всему виной напряженные отношения, сложившиеся тогда в их «треугольнике»? Или жесткое суждение Джейн? Или то, что они с Кетчумом долго дурачили Дэниела, рассказывая сказку про вторгнувшегося медведя? Может, поэтому они оба вдруг перестали тосковать по женщине, которую так любили?

На пути к ресторанной кухне Доминика приветствовал аромат телячьей подливы, которую молодой повар Сильвестро называл «матерью всех соусов». Он не преувеличивал. Готовить ее начали еще вчера вечером. Подлива прошла первое и второе закипание и теперь медленно доходила до нужного состояния. Двумя другими «материнскими соусами» Сильвестро были томатный соус и соус бешамель[183]. Пока Доминик вешал пальто, разматывал шарф и пытался расчесать волосы, плотно примятые любимой лыжной шапочкой Джо, его нос ощущал ароматы всех соусов сразу.

«Старый профи» — так называли Доминика на ресторанной кухне, хотя сам он вполне довольствовался ролью помощника изобретательного Сильвестро, готовящего соусы, подливы и все мясные блюда. Кристина и Джойс занимались супами и рыбой. До сих пор ему не приходилось работать вместе с женщинами, владевшими поварским искусством. Еще один достаточно молодой повар по имени Скотт ведал выпечкой и десертами. Доминик называл себя «полуудалившимся отдел». Он занимался тем, что требовалось в данный момент: начинал приготовление блюд, заканчивал начатые другими, поражая Сильвестро обширным знанием соусов и мясных кушаний. Доминика еще называли «мастером на все руки». Он был старше всех остальных, а не только порывистого Сильвестро, которого Доминик просто обожал. Сильвестро был ему как второй сын, но этим сравнением он никогда не делился со своим любимым Дэниелом.

Доминик по-отцовски относился к Сильвестро, но хранил это в тайне, не говоря даже Кетчуму, — отчасти потому, что старый сплавщик теперь превратился в рьяного отправителя факсов. Факсы, посылаемые Кетчумом повару и его сыну, были длинными и непонятными. (Иногда, прочтя несколько страниц очередного послания из Нью-Гэмпшира, оба так и не могли понять, о чем же этот факс.) Факсы от Кетчума приходили в любое время суток, и оставалось только гадать, спит ли когда-нибудь их отправитель. (То, что он тревожит сон получателей, Кетчума не волновало.) В конце концов Дэнни перенес факс-аппарат на кухню их дома на Клуни-драйв.

Кетчум зацепился за Сильвестро: имя молодого повара казалось ему слишком итальянским. Посему Кетчуму вовсе не нужно знать, что его давний друг Стряпун считает Сильвестро «вторым сыном». Доминик не жаждал получить дополнительную лавину факсов. Обычных ежедневных порций было более чем достаточно.