Джон Ирвинг - Последняя ночь на Извилистой реке

• Название: Последняя ночь на Извилистой реке
• Автор: Джон Ирвинг
• Издательство: ООО «Издательство «Эксмо», ООО «ИД «Домино»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-46833-1

Впервые на русском — новейшая эпическая сага от блистательного Джона Ирвинга, автора таких мировых бестселлеров, как «Мир от Гарпа» и «Отель Нью-Гэмпшир», «Правила виноделов» и «Сын цирка», «Молитва по Оуэну Мини» и «Мужчины не ее жизни».

Превратности судьбы (например, нечаянное убийство восьмидюймовой медной сковородкой медведя, оказавшегося вовсе не медведем) гонят героев книги, итальянского повара и его сына (в будущем — знаменитого писателя), из городка лесорубов и сплавщиков, окруженного глухими северными лесами, в один сверкающий огнями мегаполис за другим. Но нигде им нет покоя, ведь по их следу идет безжалостный полицейский по кличке Ковбой со своим старым кольтом…

Джон Ирвинг должен был родиться русским. Потому что так писали русские классики XIX века — длинно, неспешно, с обилием персонажей, сюжетных линий и психологических деталей. Писать быстрее и короче он не умеет. Ирвинг должен рассказать о героях и их родственниках все, потому что для него важна каждая деталь.

Time Out

Американец Джон Ирвинг обладает удивительной способностью изъясняться притчами: любая его книга совсем не о том, о чем кажется.

Эксперт

Ирвинг ни на гран не утратил своего трагикомического таланта, и некоторые эпизоды этой книги относятся к числу самых запоминающихся, что вышли из-под его пера.

New York Times

Пожалуй, из всех писателей, к чьим именам накрепко приклеился ярлык «автора бестселлеров», ни один не вызывает такой симпатии, как Джон Ирвинг — постмодернист с человеческим лицом, комедиограф и (страшно подумать!) моралист-фундаменталист.

Книжная витрина

Ирвинг собирает этот роман, как мастер-часовщик — подгоняя драгоценные, тонко выделанные детали одна к другой без права на ошибку.

Houston Chronicle

Герои Ирвинга заманивают нас на тонкий лед и заставляют исполнять на нем причудливый танец. Вряд ли кто-либо из ныне живущих писателей сравнится с ним в умении видеть итр во всем его волшебном многообразии.

The Washington Post Book World

Всезнающий и ехидный постмодернист и адепт магического реализма, стоящий плечом к плечу с Гюнтером Грассом, Габриэлем Гарсиа Маркесом и Робертсоном Дэвисом.

Time Out

---

Нетерпимость к отклонениям от норм морали не была для Новой Англии чем-то новым, во всяком случае в 1942 году. И хотя большинство людей предпочли бы Бостон захолустному поселку на реке Извилистой, решения, принимаемые молодыми парами, чаще зависят от эмоционального состояния в данную минуту, нежели от продуманности и здравого смысла. Семья Бачагалупо понимала, что едет в захолустье с примитивно обустроенным бытом, но зато там не будет вони бумажных фабрик. До приезда Доминика повара в поселке, где жили лесорубы и рабочие лесопилки, менялись через каждые несколько месяцев. Школы в Извилистом тоже не было, зато имелась возможность открыть школу в соседнем поселке на реке Филипс-Брук. Поселки разделяли всего несколько миль лесовозной дороги. По размерам Париж (в недавнем прошлом Западный Даммер) уступал Извилистому, но в нем ощущалось какое-то постоянство. Извилистый был грязнее и напоминал временный лагерь. Лесозаготовительная компания отказывалась строить там здание столовой, считая, что жители вполне обойдутся передвижной кухней и обеденными ваниганами. Однако все это ничуть не обескуражило Доминика и Рози Бачагалупо. Извилистый привлекал их перспективами новой жизни, хотя и отличающейся от городской.

Переезд не был спешным. Каждый из молодых супругов основательно подготовился к работе на новом месте. А потом молодой повар, молодая учительница и их совсем маленький сын поплыли по Андроскоггину до Милана. Дальнейший их путь лежал на северо-северо-запад, по лесовозной дороге до Понтукского водохранилища. Место, где Извилистая впадала в Понтук, тогда называлось просто тесниной. Лесопилку там еще не построили, а примитивная, неукрепленная плотина пока оставалась безымянной (плотиной Покойницы ее назвали потом). Вспоминая те времена, Кетчум обычно говорил: «Затей тогда было меньше».

К новому месту жительства молодые супруги добрались, когда начало смеркаться, и комарье еще не так зверствовало, как вечером. Сейчас в Извилистом уже мало кто помнил их приезд. Хромой парень, его симпатичная жена, которая выглядела старше мужа, и их совсем маленький ребенок — все это казалось обнадеживающим знаком. Супруги приехали налегке. Весь основной багаж прибыл раньше и дожидался их под брезентом в кузове грузовика.

Кухня и обеденные ваниганы нуждались не просто в основательной уборке. Они требовали полномасштабной реконструкции. Так заявил повар, поставив это условием своей дальнейшей работы в Извилистом. А если компания хочет, чтобы он доработал здесь хотя бы до следующей весенней распутицы, пусть изволят построить нормальное здание столовой с нормальными жилыми комнатами на втором этаже для повара и его семьи.

Требования Рози были скромнее. Ей для школы вполне хватило одного классного помещения. Как-никак это был 1942 год. В Париже (в недавнем прошлом Западном Даммере) семьи с детьми школьного возраста можно было пересчитать по пальцам (в Извилистом хватило бы пальцев одной руки). Но это пока. Кончится война, мужчины вернутся домой, поселки начнут разрастаться, и тогда… Однако Рози Бачагалупо (урожденной Калоджеро) не суждено было ни увидеть вернувшихся с войны мужчин, ни учить их детей.

Молодая учительница погибла в мартовские дни 1944 года — вскоре после того, как ее сыну Дэнни исполнилось два годика. Матери он не помнил и знал ее лишь по хранившимся у отца фотографиям. Еще от нее остались книги с подчеркнутыми фразами и целыми абзацами (как и Нунци, Рози любила читать романы).

С тех пор в поведении Доминика появилась заметная отстраненность, отрешенность, а черты лица обрели какую-то меланхоличность. Его пессимизм отмечали даже не слишком проницательные люди. Казалось, он так и не оправился после трагической смерти своей двадцатисемилетней жены. Единственным утешением для него оставался любимый сын. Впрочем, Доминик Бачагалупо получил и то, о чем просил: еще при жизни Рози для него построили здание столовой с жилыми комнатами наверху.

Здесь не обошлось без помощи «Парижской промышленной компании». Жена одного из управляющих была проездом в Берлине. Она слышала о замечательном поваре, и ей не терпелось отведать его кулинарных изысков. Оказалось, что повар теперь работает в поселке лесозаготовителей и кормит людей настоящей едой, а не варевом. Но вот условия, в которых ему приходится готовить… Словом кухню ему оборудовали не хуже, чем в Берлине. Теперь собрать вещи и уехать было бы проявлением неблагодарности. И Доминик с сыном остались… на десять лет.

Конечно, не это было главной причиной. Кое-кто в Извилистом (и прежде всего Кетчум) знал настоящую причину, удерживавшую повара здесь. Доминик, овдовевший в двадцать лет, считал себя главным виновником гибели жены. Его жизнь на берегу Извилистой была чем-то вроде сурового покаяния. В этом он был не единственным (достаточно вспомнить Кетчума).

В 1954 году Доминику Бачагалупо было всего тридцать. Редко у кого из мужчин в таком возрасте уже есть двенадцатилетний сын. Доминик производил впечатление человека, давно смирившегося с судьбой. Он был настолько спокоен и невозмутим, что его приятие жизни многие ошибочно считали пессимизмом. Однако в его внимании и заботе о Дэниеле не было ничего пессимистического. Только из-за сына повар вечно сетовал на трудности и ограничения жизни в Извилистом, где до сих пор так и не построили школу.

А в школе на реке Филипс-Брук, построенной «Парижской промышленной компанией», все еще пользовались тем, что осталось после Рози Бачагалупо. Качество преподавания было низким. В конце сороковых школу немного расширили, оборудовав несколько классов. Но хулиганский дух остался неистребимым. Всем заправляли ребята постарше, второгодники и третьегодники. Никто и не пытался их осадить: пожилая многострадальная учительница не обладала характером Рози. Великовозрастные оболтусы постоянно задевали Дэнни, и не только потому, что он жил в Извилистом и его отец хромал. Они не могли простить мальчишке, что речь его непохожа на их речь. Дэнни говорил правильно: он не проглатывал согласных и растягивал гласные, за что ему доставалось от парижского хулиганья. «Шантрапа Западного Даммера» — так называл их Кетчум.

— Держись, Дэниел, и главное — не погибни, — твердил сыну повар. — Обещаю тебе: в один прекрасный день мы отсюда уедем.

Но даже эта отвратительная и небезопасная школа была единственной известной Дэнни школой. Сама мысль о том, что он перестанет туда ходить, наполняла тревогой душу Дэниела Бачагалупо.

— Эйнджел Поуп… ну куда такому зеленому мальчишке валить деревья? И на ряжах[26] ему делать было нечего, — бормотал лежащий на раскладушке Кетчум.

Повар с сыном знали про обыкновение Кетчума говорить во сне, особенно после крепкой выпивки.

Ряж, построенный на берегу, вблизи лесовозной дороги, обычно делался чуть выше платформы лесовозов. Он служил двоякой цели: подъезжавшие сюда лесовозы могли разгружаться и нагружаться. Во втором случае ставили пандус и применяли лебедку (в прошлом конную, теперь — вращаемую трактором). Останься Эйнджел жив, Кетчум ни за что не пустил бы его на ряжи.

Дэнни Бачагалупо занялся своей утренней кухонной работой.

— Ему бы доски лепить. Согласен, Стряпун?

Повар машинально кивнул. Вопрос не требовал ответа, поскольку Кетчум по-прежнему спал.

Складированием досок (на жаргоне рабочих это называлось «лепкой») обычно занимались новички. Опасность покалечиться здесь была минимальной. Наверное, даже повар счел бы эту работу вполне посильной для Эйнджела. Доски укладывались слоями: слой вдоль, слой поперек. Слои разделялись деревянными рейками, чтобы воздух циркулировал и высушивал доски. Такой работой мог бы заниматься и Дэнни.

— Непрерывно возрастающая механизация, — буркнул Кетчум.

Если бы сплавщик захотел повернуться на другой бок, он шлепнулся бы на пол или опрокинул раскладушку. Но он неподвижно лежал на спине. Поврежденная правая рука покоилась на груди, а левая касалась пола. Он был чем-то похож на умершего моряка, приготовленного к погребению в пучине. Спальный мешок заменял традиционный в таких случаях флаг.

— Знакомая песня, — сказал повар, улыбнувшись сыну.

«Непрерывно возрастающая механизация» была больным местом Кетчума. К пятьдесят четвертому году в лесу начали появляться трелевочные трактора на резиновых шинах. Трелевку крупных деревьев теперь отдали им, а конным трелевщикам стали платить сдельно, учитывая заготовленную ими древесину в кордовых или досочных футах[27]. Их работа все больше становилась вспомогательной: подтащить лес к трелевочной дороге и оставить для тракторов. На смену гусеничной технике приходила колесная. Кетчум понимал, что это заметно ускоряло лесозаготовки. Но его натура не выносила ускорения.

Дэнни открыл расхлябанную входную дверь и вышел наружу помочиться. (Отец не одобрял подобных занятий, но Кетчум показал мальчишке всю прелесть отправления малой нужды на воздухе.) Еще не рассвело. Со стороны шумящей реки наползал промозглый холодный туман.