Михаил Черненко - Чужие и свои

• Название: Чужие и свои
• Автор: Михаил Черненко
• Издательство: Издательство «Текст», Издательство «Дружба народов»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-7516-0274-9

Документальный, полный ярких подробностей рассказ о том, как автор, тогда еще подросток, оказался в числе угнанных в Германию советских людей. После освобождения он стал переводчиком советской контрразведки, действовавшей на оккупированной немецкой территории, участвовал в арестах и допросах немцев, но в конце концов сам попал под подозрение и был отправлен в Советский Союз.

---

Через много лет после войны в кино не раз изображалось, как Красная Армия занимала берлинский зоопарк. И еще какой-то поэт сочинил про это поэму. В отличие от правдивых рассказов и кадров кино про вывешенные на улицах полотенца и простыни, там все вранье.

Остановились после зоопарка на какой-то большой площади. Как и везде в последние дни, вокруг много разрушений, но были и уцелевшие дома. Ощущалось какое-то расслабление; мы ведь уже несколько часов, можно сказать, были без дела. И теперь ждали, что прикажут дальше, и слонялись вокруг своего «шевроле».

В это время из дома на углу отходящей от площади улицы несколько раз выстрелили. Туда сразу побежали автоматчики. И довольно скоро вытащили на улицу наполовину одетого немолодого мужчину и его солдатский мундир. Он его сбросил и там, в этом доме, переодевался в гражданское. Появился начальник «Смерша» капитан Полугаев. Меня позвали к нему, и мы стали прямо на улице допрашивать этого немца. Он был сильно напуган и повторял, что жил недалеко отсюда, что его мобилизовали в фольксштурм, а теперь все разбежались, и он тоже пробирался домой. А в этот дом спрятался, чтобы не попасться эсэсовцам, которые грозились расстреливать паникеров и дезертиров, сдающихся русским. И что у него не было оружия, а был только мундир, а ни сапог, ни солдатских штанов ему не выдали — это он особенно настойчиво повторял, показывая на свои перепачканные брюки. А кто стрелял, он не знает...

Удивительное дело, капитан, попугав немца сначала расстрелом, а потом Сибирью, вскоре махнул рукой и велел кому-то из офицеров идти с автоматчиками искать получше.

Шли вторые сутки, как мы ни минуты не спали, и я чувствовал в голове как бы гудение или слабый звон. Но спать не хотелось. Наступал вечер, водители стали включать фары. Почти у всех они были с затемнением, и лица людей, на кого падал этот свет, казались неестественно синими. А у водителя, который еще днем посадил попугая на руль, оказались последователи. Особенно здорово выглядели птицы в открытых кабинах «виллисов» и транспортеров. Потом какой-то офицер стал бегать от машины к машине и грозно приказывал «убрать немедленно!». Кричал, что это гвардейская воинская часть, а не цирк. Сидоров сказал, что он из политотдела: «Им там, вишь, не ... делать».

И тут нашлось дело мне.

Мне приказали ехать с офицером, который отправляется «привести тылы». То есть показать дорогу находящимся там, где фронт проходил несколько дней назад. Им велено прибыть сюда.

Капитан недоверчиво покосился на мое вооружение, спросил про карабин: «Она хоть стреляет?» — и сказал, что возьмет еще автоматчика. «А твое дело — улицу искать. Если заблудимся!» И мы вчетвером — шофер, капитан, сержант-автоматчик и я — уселись в легковой «опель» и поехали. У шофера тоже был автомат. Легко нашли зоопарк, обогнули его. Потом узнали места, где вроде были накануне. С полчаса медленно ехали «назад от указок» нашей части, а капитан еще сверялся по карте и несколько раз посылал меня искать название улицы.

Вокруг никого. Разбитые дома, завалы. Темно. И тишина. Полная тишина, будто никакой войны и не было. Какая-то фантастическая картина, словно мы на Луне или что-то в этом роде. Наконец выбрались на широкую и совершенно пустую улицу, которой я не помнил. Нашли ее название. Капитан сказал, что это была «ось наступления», а раз так, то все правильно и — «давай, газуй!». И шофер погнал машину, что называется, полным ходом, словно и не по чужому разбитому городу...

Я проснулся от дикого скрежета тормозов, успел увидеть перед собой круто задранную вверх обрывающуюся дорогу. Машину разворачивало, било боком об остатки каких-то перил. Потом она дернулась и осталась стоять.

Это мы на полном ходу влетели на взорванный мост; шофер за рулем тоже заснул...

Пришли в себя, сменили погнутое колесо. Светила луна, было хорошо видно: еще метр-полтора, и свалилась бы машина вместе с нами в канал.

Неподалеку нашли переправу, там охрана долго проверяла у нас документы. Дальше поехали уже помедленней. «Тылы» отыскали без приключений, там, конечно, все, кроме часовых, мирно спали. Капитан передал приказ, всех подняли как по тревоге — собираться. А нам дали часок поспать в каком-то их помещении. Это был хороший немецкий дом, мне опять достался диван. А перины на этот раз не было.

Скоро нас разбудили, и колонна машин затемно двинулась к новому месту. Я первый раз в жизни ехал в «виллисе». К своим вернулись, когда стало уже светло. Они находились теперь в другом месте, наверное далеко от зоопарка. Сержант Тихомиров, который всегда знает новости раньше всех, объяснил: нас «выводят» во второй эшелон фронта!

А война вот-вот кончится, все понимают, хотя и не говорят об этом, потому что на войне не положено гадать о том, что будет.

Нескончаемая колонна машин с Красной Армией катит по хорошей асфальтированной дороге. По сторонам зеленеют садики, все цело, только не видно людей. Попадаются немецкие указатели со знакомыми мне названиями юго-западных окраин города. Вот на въезде в поселок аккуратная таблица; это Кляйн-Махнов. Колонна втягивается в узкие улочки, они сплошь из особняков с садиками. Незнакомый офицер командует, кому куда двигаться; машины расходятся в разные стороны. Местных жителей не видно.

«Шевроле» останавливается. Мы слезаем, разминаем ноги. За невысокой оградой-сеткой, перед двухэтажным домом зеленеют кусты. Пригревает солнце, в палисаднике верещит птичка. Здесь будет наше расположение. Разгружаем машину, у ворот становится часовой.

Совсем близко слышны крики. Напротив соседнего дома какой-то майор распекает сержанта с двумя медалями на груди: гимнастерка у того застегнута не на все пуговицы. Сержант никак не становится по стойке «смирно». Даже отсюда видно, как ему противно, но он молчит. Козыряет майору, а воротничок не застегнул. Тот орет...

Сидоров опять поминает добрым словом политотдел, а Тихомиров раздумчиво добавляет: «Еще и строевым погонят. На политподготовку! Вот ты, Черненко, небось не кумекаешь политику? Тут научат!»

Никакой это уже не фронт, этот второй эшелон...

Глава восьмая. Оккупация

Какой же это фронт? Что с того, что везде стоят часовые. Что с того, что нас стараются держать «в боевой готовности»? Все знают, что это — только для порядка; войны ведь здесь нет. И дело теперь совсем в другом — что дальше? Когда объявят капитуляцию? И почти для всех, для солдат во всяком случае, главное — когда отпустят домой? А мне, может быть, и возвращаться некуда. Если и придет ответ на мое письмо, то нескоро, и еще неизвестно какой... Вот у солдата Саши, который всего на полгода старше меня, немцы сожгли деревню, но он получает письма из дому: его родители устроились жить где-то поблизости.

Солдаты постарше уверяют, что нас переведут на тыловую норму, но пока что я отъедаюсь: каждый день густой суп или каша, перемешанная с мясом, хороший черный хлеб. А курево — махорка, ее заворачивают в обрывок газеты. У многих есть еще и личный запас, трофейные сигареты. Иногда откуда-то берутся и трофейные лакомства. Бывает, угощают. В общем, подольше бы так. А вот предсказания Тихомирова понемногу сбываются. Нас «гоняют», пока, правда, не очень. Каждый день, «как положено», подшиваю к гимнастерке чистую белую тряпочку, подворотничок; из бывшего немецкого «белого флага», конечно. Чуть не по два раза на дню чистят автоматы; я драю промасленной тряпкой карабин. Занятия устраивает по большей части политотдел, а остальные — так, лишь бы видимость была. Тоже понятно — командиры, офицеры-фронтовики, сыты войной по горло. Играть в «шагом марш!» да «кр-р-у-гом!» душа у них не лежит.

Через несколько дней этой тыловой жизни произошла военная премудрость, которой на фронте быть никак не могло: пристрелка личного оружия. Мы всем взводом отправились на опушку леса, вывесили сигналы, что здесь опасно, стреляют. И помкомвзвод, который, оказывается, чуть не снайпер, сам давал по самодельной мишени очередь из каждого автомата. Если попаданий было меньше, чем «положено», подправлял (подбивал) мушку, проверял ствол и стрелял опять. Так до тех пор, пока пробоины в мишени получались близко одна к одной, с малым рассеянием.

Дошло дело и до моего карабина. Помкомвзвод осмотрел его, сказал, что с такой мушкой только огород караулить, но все же прицелился лежа и выстрелил, раза три, наверное. Пошли смотреть, пробоин не нашли. Под общие смешки пострелял он еще. Две дырки нашлись, только не в мишени, а в деревьях метрах в двух или трех от нее. И тогда помкомвзвод сказал, что завтра сдаст «эту пукалку» оружейникам: на списание.

А мне наконец-то дали автомат, не новый, конечно. Только зачем он теперь...

Утром нас послали охранять дорогу. Сказали — союзники, американцы и англичане, поедут по ней в Берлин. И мимо нас катили покрашенные в маскировочные серо-желто-зеленые разводы легковые машины, шли и шли «виллисы» и «доджи» с офицерами и солдатами союзных армий. Форма на них была получше нашей, а знаки различия видны плохо, так что догадаться, кто полковник или генерал, а кто капрал, было трудно. Мы углядели в кавалькаде явно генеральского вида высокого пожилого человека, который приветственно махал рукой стоящим вдоль дороги, и решили, что это Эйзенхауэр. (Потом, когда в армейской газете было напечатано про подписание капитуляции, узнали, что его там не было. Я еще долго потом думал, что если не Эйзенхауэр, то, наверное, Монтгомери, британский командующий. Еще не скоро узнал, что его там тоже не было.)