Джеймс Риз - Книга колдовства

• Название: Книга колдовства
• Автор: Джеймс Риз
• Издательство: Издательства: Эксмо, Домино
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-41453-6

Геркулина, двуполый адепт мистического ведьмовского сообщества, волею трагических обстоятельств переселившаяся из Франции в Америку, получает приглашение на Кубу от ведьмы Себастьяны д'Азур. Но вместо «мистической сестры» в Гаване ее встречает монах по имени Квевердо Бру. Геркулина и не подозревает, что стала жертвой хитроумной интриги и ее ждет участь живого «герметичного андрогина», предназначенного для создания философского камня…

Энн Райс, создательница знаменитых «Вампирских хроник», назвала ведьминские хроники Джеймса Риза «глубоким проникновением в суть готического романа» и поставила их на равное место с лучшими образцами жанра.

---

Там была не лаборатория, не молельня и не жилое помещение в общепринятом смысле этого слова. Может быть, сочетание того, другого и третьего? Не совсем; однако я сразу поняла, на что это похоже — на кабинет таксидермиста. Однажды мне довелось побывать в подобной вонючей берлоге, когда я жила во Флориде. Хозяин ее по основной профессии был дубильщиком, а таксидермистом, наверное, по призванию. На мой взгляд, такое увлечение было странноватым и довольно грубым, хотя, конечно, не мне судить. В его мастерской валялось множество лезвий всех форм и размеров, на стенах плотно висели шкуры и шкурки, а те из них, которые еще предстояло выскоблить, лежали грудой у двери. То был истинный рай для мух. Он даже показал мне банку, наполненную стеклянными глазами. Да, точно: в самом маленьком из шатров Бру все говорило о занятиях таксидермией или о чем-то вроде того. Однако что за ремесло могло напомнить ремесло таксидермиста? Работа хирурга? Палача? Живодера?

Нельзя сказать, что в шатре смерть царствовала безраздельно. Иначе я бы почуяла ее. Но как еще объяснить запах, который веял там и казался еще гуще, чем где-нибудь на руинах, в склепе либо на кладбище, куда меня однажды угораздило нечаянно попасть? Неужто созданные Бру твари не умирали, но приобретали некоторые свойства мертвых, раз он желал их сохранить и отыскивал для этого средства? Он явно занимался здесь именно этим. Однако то была не консервация как таковая, а скорее… очищение.

Я не слишком встревожилась, когда внимание Бру переключилось на его белого питона Уробороса. Я не сразу поняла, что он намерен сделать. Но как только до меня дошло… Ой, mon Dieu! Если алхимик настолько безжалостен даже к своей змее, это не предвещает ничего хорошего для всех остальных, кто встанет между ним и его ремеслом.

Удав лежал, вытянувшись во всю длину, на двух составленных торцами друг к другу столах, сколоченных из толстых досок. Рядом находилась железная стойка, похожая на скелет, держащий в «руках» пузатые стеклянные лампады с горящим ароматическим маслом. Это, однако, не могло отогнать запах смерти, который исходил неясно откуда. Питона удерживали на столах кожаные ремни — правда, лишь в двух местах. Затем Бру занес большой нож, каким разделывают мясо, и разрубил Уробороса на четыре приблизительно равных куска. Два из них, что оказались под кожаными полосками, вышли длиннее других. Эти части были привязаны и лежали неподвижно, а остальные две принялись извиваться и корчиться. Я прежде не имела возможности изучить внутренности змей — один вид этих рептилий был мне противен, — но все же достаточно прочла в свое время Галена, Везалия[133] и других знатоков анатомии, чтобы понимать: всякое живое создание, получившее такие раны, не может не истекать кровью. Но, как и в случае с летучей мышью, крови не было. Я предполагала, что порубленная тесаком плоть — змеи либо другой твари, живая или нет, — должна быть серовато-красной или хотя бы розовой. Но ничего похожего тоже не наблюдалось: разрезанная плоть змеи оставалась бесцветной и разве что более тусклой, чем белая кожа питона, почти не изменившаяся.

Я смотрела, как Бру занимается аутопсией или некропсией,[134] и молчала — обстоятельства не располагал и к разговорам. При этом я постоянно чувствовала, как наливается тяжестью обретенная мной книга, висящая на плече в мешке, и задавала себе один и тот же вопрос: почему я должна была залезть так высоко, подняться над всей Гаваной и любоваться тошнотворным зрелищем, становившимся все ужаснее?

Нет, постойте, последнее не совсем верно. Все-таки ужаснее всего был тот миг, когда Бру разрубил удава на части. Теперь же он собирал эти куски, каждый длиной с его руку, и клал их в тростниковую корзину, словно собирал в лесу хворост. В корзину отправились все четыре обрубка толстенной змеи, причем на самый верх легла «головная» часть, еще разевавшая пасть, откуда высовывался раздвоенный трепещущий язычок. Мне показалось, что удав просит молока. Похоже, события развивались по шкале от плохого к наихудшему. Особенно жутко мне стало, когда Бру взял в руки верхний обрубок удава, поцеловал его в чешуйчатую морду и молниеносным движением, достойным самого стремительного мангуста, ухватил высунувшееся змеиное жало маленькими щипчиками, а затем вырвал. Да, вырвал клочок извивающейся белесой плоти!

Положив змеиный язык на стол — тот сразу мелко задергался, как лихорадочно пишущее перо, — Бру повернулся ко мне и сказал таким тоном, словно требовалось пояснить это действие:

— Для стены в Комнате камней.

— Понятно, — произнесла я, сглатывая желчь, поднявшуюся по пищеводу. И еще сильней сжала книгу в моем полотняном мешке. Бежать! О, как мне хотелось бежать.

Два обрубка змеи Бру швырнул в бочонок, стоявший в углу палатки. Ах, лучше бы мне не видеть его содержимого; mais hélas… Внутри бочонок на три четверти был полон… белизны. Содрогающейся, не то живой, не то мертвой живой белизны. Это плоть медленно отдавала свои кости, которым предстояло превратиться в украшения. От этого бочонка, как и от еще одного, рядом, и шел упомянутый ранее запах.

Остальные обрубки змеи — с головой и хвостом — Бру перенес через крышу дома в лабораторию, подав мне знак следовать за ним. Атанор он разжег заранее, о чем свидетельствовали волнообразные колебания воздуха вокруг печи. Теперь он опустил обрубки змеи в тинажон — чан с дождевой водой, помещавшийся на крыше рядом с шатром. Вскоре я услышала шипение дождевой воды, закипавшей от соприкосновения с горящей змеиной плотью. Это Бру бросил в печь последние останки Уробороса — змеи, которую он выучил лакать молоко из блюдца, как котенок.

Возвратившись в маленький шатер (тот самый, похожий на логово таксидермиста), я отерла рукавом пот со лба: по правде сказать, меня сильно мутило и стало мутить еще больше, когда я увидела, как Бру раскладывает по местам свои инструменты и приводит их в порядок — стирает, например, белесое вещество с тесака. Я стала думать о том, что может последовать за четвертованием удава. Может быть, Бру возьмет что-то вроде того наперстка, только побольше, и начнет кромсать дальше змеиное тело на мелкие куски, пока не найдет свой камень? Нет — слишком много плоти, чтобы в ней что-то найти. И тогда я догадалась, что сделает Бру: он испепелит Уробороса, сожжет его — ведь это любимейшее занятие алхимиков! — а потом просеет или провеет остывшую золу, чтобы найти камень.

Однако я не могу вам сказать, удалось ли Бру найти какие-либо камни в останках удава. Такая большая тварь вполне могла дать много камней, пусть и не вполне совершенных, ибо, как сообщил или предупредил Бру, «совершенство ищет высоких существ — высших». Мне же ничего не известно о судьбе злосчастной рептилии, потому что к тому времени, когда атанор остыл и можно было просеивать золу, я сама…

Постойте. Мне надо объяснить, почему я сделала то, чего не сделал бы самый последний глупец.

Ночь уже настала, но там, наверху, стояла влажная жара. Кроме того, мне отчаянно хотелось поскорее ускользнуть от Бру, дабы прочесть книгу Себастьяны, и я решила выполнять все его распоряжения. Потому я взяла тот кубок и выпила его залпом. Не знаю, что именно Бру подмешал к питью, но его сладкий вкус я отнесла на счет фруктов. Обратите внимание: он тоже пил вместе со мной. Конечно, в его кубке не было сонного зелья. Что же он туда добавил? Может быть, травы, роpuleum,[135] некий эликсир или зелье, купленное у кого-то из сестер, готовивших такие зелья? Понятия не имею. Знаю только, что напиток обладал воистину мощным действием.

Вскоре все поплыло у меня перед глазами, и сам воздух вокруг атанора стал колебаться. Я не знаю, когда успела сесть, не могу вспомнить самого движения, зато хорошо помню, как откинулась на спинку дивана, ощущая спиной твердую обложку книги Себастьяны в полотняном мешке, и повторяла:

— Зачем? Какой «человеческий род»?

Я боялась, что Бру скажет «homo sapiens»; он должен был это сказать. Безумец, он перебрал множество менее совершенных видов, он выводил из них светоносные существа, а теперь искал человека, чтобы внедрить в него семя своего камня, прибегнув к алхимическим ухищрениям, и растить это семя, пока он или она не подарили бы ему тот самый, единственный камень. Для этого ему и понадобился большой атанор.

— Род человеческий, — лепетала я. — Камень…

Увы, я лежала пластом на спине, прямо на книге. Все птицы поднялись в воздух, кружились и кричали, устремлялись вниз и долетали до самых шатров, отчего могло показаться, что Гавана празднует что-то, запуская в небо странные фейерверки. Я так жаждала получить ответ — хотя задать вопрос мне уже было не по силам, ибо мышцы рта перестали повиноваться, — что не чувствовала ни страха, ни удивления от этого буйства птиц, а ведь оно явно не предвещало ничего хорошего. Я хотела знать: неужели Бру решился использовать в своих опытах человека?