Аллен Курцвейл - Шкатулка воспоминаний

• Название: Шкатулка воспоминаний
• Автор: Аллен Курцвейл
• Издательство: АСТ, ACT Москва, Транзиткнига
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-030132-4, 5-9713-0162-4, 5-9578-2072-5

Клод Пейдж. Одно из самых таинственных имен бурного XVIII века Загадочный авантюрист – или великий изобретатель?

Жизнь его была полна приключений и крутых поворотов – от нищеты и безвестности к богатству и славе, от покоя – к смертельной опасности…

По слухам, он обладал поистине сверхъестественной властью над механизмами и… женщинами.

Согласно легенде, одно из его изобретений сыграло поистине мистическую роль в судьбе Марии-Антуанетты…

В чем заключалась его тайна?

Современный исследователь снова и снова пытается отыскать ускользающую истину!

Разгадка скрыта в старинной шкатулке…

---

– Прибывающей. В этот период коренья очень сильны.

– Ах да… Твой отец тоже был первопроходцем, хотя ты еще не мог этого понять. Он совершенствовал свое мастерство для дела и для семьи. Ты наверняка по достоинству оценишь те часы, что нам прислали с Востока.

– Я был так растерян, когда покидал поместье, что забыл их здесь.

– Я знаю. – Аббат пробежался пальцами по кожаному ремешку, привязанному к жилету, и потянул за него. – Держи. – Граф протянул часы Клоду, и тот повертел их в руках, пытаясь развязать узел. – Мне пришлось продать все свои лучшие репетиры, и я пользовался часами твоего отца. Они связывали меня с тобой, полагаю. Знаешь ли, я часто о тебе думал. – Оже похлопал Клода по плечу, как делал это сотни раз.

Клод поинтересовался, о чем конкретно аббат думал (так всегда делают взволнованные любовники).

– Ни о чем конкретном. Вот сейчас я смотрю на тебя, держащего в руках отцовские часы, и это лишь подтверждает мои сомнения. Я вспомнил, как однажды остановился в таверне неподалеку от Сумисвальда. В этой таверне на стене висел маленький ящик. Его отделения были заполнены дешевыми безделушками. Я спросил хозяина таверны, что это такое. Он посмотрел на меня как на дурака и ответил: «Это коробка жизни! Моя дочь сделала ее». Увидев, что такое объяснение мне ни о чем не говорит, он продолжил: «Это история ее жизни». Коробка, известная под именем memento hominem, хранила в себе таинственный крошечный мирок – таинственный для всех, кроме дочери хозяина. Я точно помню все предметы, хранившиеся в ней: шелковая ленточка, деревянный барашек, пивная кружка – символизирующая ее отца, хозяина таверны, – ключ, пуговица, щетка и кукла. Каждый предмет в своем отделении.

По дороге домой я только и думал что об этом причудливом образе. Я решил создать свою собственную memento hominem вскоре после того, как привык к ритму жизни в поместье. Целую неделю я разгуливал по дому, лаборатории и библиотеке, собирая предметы, заряженные энергией личных воспоминаний. Правда, когда я взглянул на эти вещи, мне стало не по себе. Я узнал горькую правду о жизни Жана-Батиста-Пьера-Роберта Оже, аббата, кавалера королевского ордена Слонов, графа Турнейского. Там было так много предметов, идей, формул и рисунков, что мне понадобилась бы дюжина ящиков для хранения всех моих поверхностных пристрастий.

Тут Клод прервал аббата:

– Вы недооцениваете свою энциклопедическую страсть. Я всегда считал, что многообразие ваших интересов – достоинство, а не недостаток.

– Страсть и похоть, как тебе известно, – грех.

– Странно слышать такое заявление от человека, переосмыслившего понятие греха и презревшего церковь.

– Touché![97]

– Я не собираюсь выигрывать спор. Я просто хочу заставить вас признать то, что вы не желаете видеть.

– Мое зрение сильно ухудшилось за последние годы. – Аббат постучал по очкам.

– Вы никогда не замечали в себе таланта учителя. И вы можете давать отличные инструкции.

– А как насчет конструкций? – ответил аббат. – Я даже не смог собрать собственную коробку жизни! Все, что я когда-либо делал, я делал с кем-то. И никогда – один!

– Ну и что? Вы частенько говорили мне, что даже человек, творящий в одиночестве, так или иначе участвует в совместной деятельности.

– Я говорил?

Клод не мог вспомнить, делал ли аббат когда-нибудь точно такое замечание, но он явно имел это в виду.

– Да, я уверен.

– Значит, я ошибался.

– Вы не ошибались.

– Нет, ошибался. С возрастом приходит понимание. Я понял, что ничем не отличаюсь от всяких там Стэмфли, с их боготворимыми склянками, или от Ливре, с их бесценными переплетами.

– Когда-то учитель объяснил мне, что мы не всегда все понимаем правильно.

– Ну, хватит спорить. Пожалуйста, дай мне закончить. Целую жизнь я пытался перемещаться из камеры в камеру, но безуспешно. Я не то чтобы неправильно выбрал метафору. Нет, она вовсе никуда не годилась! Недавно я узнал в ходе переписки с голландским специалистом в малакологии, что камеры наутилуса не соединяются друг с другом! Я горько ошибся, наделив сверхъестественным значением создание спиралевидной формы. Как я мог так промахнуться с метафорой, ведущей меня по жизни?!

– Хватит жалеть себя! – сказал Клод. – Истина в том, что вы мне нужны. Мне необходимы ваши наставления! Я скучаю по вашим странным суждениям и разрозненным интересам. Возможно, вам не удалось достигнуть желаемого. Мне тоже. И что с того? У нас еще есть время.

– Время для чего? – спросил аббат.

– Для чего?! – Клод задержал дыхание и собрался с мыслями. Затем громко выдохнул: – Я вам скажу для чего!

Наконец юноша раскрыл карты, обрисовав в общих чертах свою тайную идею. Она была воплощением самого Клода – такая же честолюбивая, философичная, причудливая, ошеломляющая! Глаза аббата горели так, как уже давно не горели. Он раздумывал о мечте своего юного ученика. Наконец, смочив горло глотком токая, он произнес:

– Ты сможешь!

– Нет, – поправил его Клод. – Мы сможем!

Аббат вытер нос рукавом.

– В любом случае я познакомлю тебя с величайшими умами – и руками! – Европы. Они помогут тебе, я уверен. – Оже опустил очки на нос и выхватил откуда-то пыльный свиток с фамилиями. В нем снова проснулся учитель. – Сейчас мы посмотрим и составим список…

Он замолчал на мгновение.

– Я должен исправить одно замечание, которое однажды сделал. Давным-давно я говорил, что мы все выбираем себе метафоры. Я ошибался. Не мы выбираем метафоры. – Аббат вновь помолчал, чтобы придать высказыванию драматический эффект. – Метафоры выбирают нас.

Катрин, судомойка, рассказала Клоду, как поместье пришло в упадок.

– Счетовод, – объясняла она, упершись ногами в камин на кухне, – заставил аббата продать все его вещи. По крайней мере те, что еще можно продать.

Сначала лишения были вполне безболезненными. Аббат избавился от шести витражей и резной церковной мебели, которую еще не успел переделать. Их приобрел торговец, купивший замок, землю и титул в сорока лигах от Турне. Однако другие продажи стали расстраивать аббата. Продан был отличный планетарий, привезенный из Лондона, на котором уже был изображен Уран, недавнее открытие Гершеля (планету называли Georgium Sidus,[98] в честь короля Георга III). Проданы были новый пневматический насос, клавесин и лучшие образцы из коллекции раковин моллюсков. Счетовод даже попытался продать громоотвод на свалку, но никто не позволил ему это сделать. Самые ценные книги из библиотеки, не исписанные вдоль и поперек аббатом, сейчас стояли на полках в книжном магазине Женевы. А краски! Все бутылочки упаковали в обитые железом бочки. Это сделало Анри еще большим увальнем, чем он был. (Аббат по этому поводу сказал: «Бедный Анри. Ему предначертано судьбой быть живым доказательством закона инерции».)

Изменения чувствовались и за спиралевидными воротами поместья. Изменилось добродушное отношение ко дню собраний. Аббат теперь не мог выгодно меняться с населением. Счетовод сам следил за гроссбухами, подсчитывал необходимые расходы и соотносил их с цифрами в таблицах о доходах.

– Единственное, что осталось прежним, так это кухня, – сказала Катрин.

Она имела в виду себя и Марию-Луизу, следившую за единственным горшком на плите.

– Но и здесь кое-что изменилось, – заметила повариха. – Нет гостей. Нечего готовить! Взгляни-ка! – Она выглядела печальной, поднимая крышку с горшка, в котором кипел говяжий бульон. – От этой его подагры одни расстройства!

Позже, пока Пьеро сидел в библиотеке, аббат подтвердил сказанное судомойкой. Усевшись подле огня, с завернутыми в войлок ногами, он стал жаловаться на боль в суставах, хотя и всячески отрицал причастность к этому токая. Затем Оже поведал о своих планах:

– Ты дал мне стимул для борьбы с расточением средств. Если ты возьмешь меня с собой, я бы хотел отправиться в Париж. Там мы позаботимся о продаже Турне и твоего дома, если хочешь. С выручки от продажи владений мы купим мне жилье, а на оставшиеся деньги оплатим твои исследования.

Клод сначала отказывался, но в конечном итоге принял предложение и обнял аббата.

– Вы очень щедры, – сказал он.

– Чушь!

– Вы даже слишком щедры, чтобы согласиться с этим.

– Я бы так не сказал. Я ведь извлеку выгоду из предприятия.

Земля замерзла, и, как предсказывал Клод, похоронить погибших в пожаре не представлялось никакой возможности – оставалось лишь ждать ближайшей оттепели. Юноша решил, что не будет терять времени и воспользуется библиотекой поместья или тем, что от нее осталось, на сто процентов. Хотя многие из лучших книг пропали, все же ему удалось сделать несколько приятных открытий среди царивших в комнате запустения и грязи. Изучая одну из заброшенных пирамид, он обнаружил залитого супом Бэтти, а внизу другой стопки – Берту, с загнутыми уголками страниц. Перечитав книги, Клод заметил, что испытывает некую смесь нетерпения и предвкушения. Однако другие исследования не стали источниками вдохновения для юного мастера. Поэтому он решил, что в дальнейшем ограничится исписанными вдоль и поперек свитками аббата. Тем временем Пьеро увлекся библиотекой, перерывая заброшенные груды книг. Делал он это не из любви к чтению – вряд ли венецианец вообще читал. Оказалось, что в свое время аббат использовал тяжелые фолианты в качестве прессов для засушивания насекомых Долины. Передвигая книги, Пьеро чувствовал себя словно в раю, где обитали в основном засохшие бабочки и мотыльки. Пока он исследовал чешуекрылых, калиф и визирь беседовали о шестеренках и блоках. Хотя поначалу Клод выражался не совсем точно, вскоре ему удалось добиться ясности терминов. С помощью учителя он набросал plan d'études.[99]