Реймонд Пристли - Антарктическая одиссея. Северная партия экспедиции Р. Скотта

• Название: Антарктическая одиссея. Северная партия экспедиции Р. Скотта
• Автор: Реймонд Пристли
• Издательство: Гидрометеоиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1985

Реймонд Пристли – участник антарктической экспедиции английского полярного исследователя Р. Скотта (1911-1914 годы). Однако, если Южной партии этой экспедиции, трагическому финалу похода к Южному полюсу посвящены десятки книг, то о Северной партии, судьба которой сложилась также достаточно драматично, хотя и не столь роковым образом, наш читатель не знает практически ничего. Эта книга заполняет не освещенные еще страницы экспедиции Р. Скотта.

Для широкого круга читателей.

---

Как только повар объявлял, что похлебка будет готова через пять минут, я вылезал из спального мешка и осторожно открывал ящик с сухарями. Некоторые из них проделали на санях шестинедельное путешествие по пересеченной местности, все подверглись небрежному обращению при погрузке на судно и выгрузке на берег; немудрено, что они поломались. В начале месяца еще удавалось извлечь из ящика шесть, а иногда и двенадцать целых сухарей и разложить на коробке из-под сахара, служившей столом, но к концу было трудно найти для образца хотя бы один уцелевший и приходилось складывать сухари из кусочков, как детскую головоломку. Остальные пятеро в это время пожирали их голодными глазами и гадали, какие они на сей раз недосушенные или пересушенные? Последние были желанным лакомством в санном походе – хрустящие, ароматные, они легко разжевывались. Но теперь все изменилось, и если распакованный в начале месяца ящик содержал сухари порою даже слегка подгоревшие, на голову булочника сыпались громкие проклятия. Если ему случалось несколько месяцев сидеть на половинной порции безвкусного мяса, не слишком вкусного сала и одном сухаре в день – тогда он на нас не обидится. Сухари же недосушенные обещали в грядущем месяце по крайней мере тридцать ярких пятен. Каждое утро мы предвкушали полчаса блаженства, но только невозможность легко разгрызть ежедневное лакомство мешала заглотить его с неподобающей поспешностью. Однажды я обсасывал подобный сухарь с краев до полного его исчезновения, так ни разу и не почувствовав во рту кусок таких размеров, чтобы его можно было раскусить зубами. Получив от еды максимальное наслаждение, я влез обратно в мешок и с час испытывал полное удовлетворение, пока сосущее чувство под ложечкой не напомнило мне, что еды было все же недостаточно и что следующей придется ждать несколько часов.

Но вернемся к раздаче сухарей. Вот шесть маленьких кучек – всегда страшно маленьких – аккуратно выложены на ящик, теперь надо их распределить по справедливости. Даже целые сухари слегка различаются по величине. Если раздатчик станет выдавать их сам, то, как бы он ни старался быть беспристрастным, не только он, но и все остальные непременно подумают, что порции неравны, просто не могут быть равными. Чтобы отбросить подобные мысли, требуется приложить некое усилие. А ведь наша партия, как никакая иная, нуждалась тогда в полном единодушии. Во избежание каких бы то ни было осложнений мы прибегали к жеребьевке, которая получила признание во всех санных походах. Подготовив кучки и закрыв ящик, я тыкал в кого-нибудь пальцем и просил повернуться спиной. Он поворачивался, закрывал глаза, я же, указав на одну из порций, вопрошал: «Кому?» Он отвечал, и порция переходила в руки владельца. Так произносилось все шесть имен. С этим способом дележки продуктов связано довольно комичное проявление глубоко укоренившейся в сознании людей флотской дисциплины. Я расскажу о нем, зная, что мои товарищи на это не обидятся.

Когда в начале зимы я просил Абботта, Браунинга или Дикасона называть имена, то как бы я ни раскладывал сухари, они, отвечая, неизменно придерживались порядка старшинства: лейтенант Кемпбелл, доктор Левик, Пристли, а уже затем остальные в порядке алфавита.

Пришлось разъяснять, что такая последовательность возлагает на мои плечи чрезмерную ответственность. Только тогда они стали вести себя иначе, но и то в начале жеребьевки часто можно было услышать: «Лейтенанту Кемпбеллу, то есть Браунингу, сэр!» Получив сухарь, каждый сам решал, где и когда лучше его съесть, и этот важный вопрос на протяжении зимы неоднократно являлся предметом обсуждения.

К 17 марта работы по сооружению нашего будущего жилища в снегу настолько продвинулись вперед, что Кемпбелл, Дикасон и я решили переселиться в пещеру и перенести туда все вещи. Там уже можно было ночевать и есть, а также работать, даже в очень плохую погоду, какая-никакая, а все же крыша над головой. Утром мы свернули лагерь и весь день перетаскивали снаряжение. Вряд ли кто-нибудь из нас захотел бы повторить этот денек! Я приведу запись о нем в дневнике:

«Семь часов вечера. – Весь день дул сильный юго-западный ветер, ночью усилившийся до бури. День выдался ужасный – надо было перенести в наше временное жилище все необходимые вещи. Ни разу за время совместного пребывания наши нервы не были так напряжены, но мы успешно выдержали испытание. После завтрака Абботт и Браунинг начали перетаскивать в пещеру ящики с сахаром и шоколадом, я же отнес в их палатку сухари и шоколад на три-четыре дня, а обратно захватил банку керосина и кое-что из приборов. К тому времени, как я вернулся, мои товарищи уже сняли лагерь и нагрузили его на сани, которые мы по краю ледника подтянули как можно ближе к пещере. Когда я, на несколько минут опередив остальных, спускался с грузом к пещере, затихший было ветер оживился и вскоре превратился в неистовый снежный буран. Мой громоздкий груз – спальный мешок, рюкзак, сумка с записными книжками и т.д. – через первые сто ярдов [92 м] стал казаться мне еще более неудобным, особенно когда спальный мешок отвязался и вывалился. Я завернулся в него как в мантию и таким образом закончил переход».

«Не хотел бы я еще когда-нибудь совершить три такие ходки, как сегодня. Стоило ветру внезапно ослабить свои усилия, и я падал в наветренную сторону. Каждый его яростный порыв заставлял меня склоняться в противоположном направлении, не меньше десяти раз он отрывал меня от земли и кидал наземь или на негостеприимные валуны. Обоим моим товарищам тоже пришлось туго. За две ходки Дикасон расшиб колено и лодыжку и потерял матросский нож, а Кемпбелл лишился компаса и нескольких зарядов для револьвера. Счастье наше, что мы вообще сумели пройти. Абботту и Браунингу, например, пришлось спрятать ящики на полпути к пещере, хотя сами они дошли до нее, чтобы взять примус и кухню. Было уже поздно, и они успели сходить только за морской водой и салом. Тем не менее самое необходимое у нас было под рукой, и вскоре мы отметили новоселье вполне хорошей похлебкой, хотя и в недостаточных количествах. Надеюсь, и дальше у нас будут похлебки не хуже, ибо, по моему глубокому убеждению, нет ни малейшей надежды на приход судна. Затем мы расстелили тюленью шкуру, уселись на нее, чтобы теплом своего тела растопить несколько ледяных бугорков под ней, поверх положили в два слоя линолеум, заткнули входное отверстие палаткой, чтобы не проникал снег, и улеглись спать.

Хорошо, конечно, лежать в мешке и не слышать хлопанья палатки над головой, но, пока мы не сделали хорошей изоляции, в пещере очень холодно. Я съел сегодня целую банку сала, нарезанного крупными ломтями, и чувствую себя потому намного лучше, но с нетерпением ожидаю завтрашней раздачи сухарей. Их пришлось переносить в открытом виде, а это сильно подрывает твердость характера. Вечером спели несколько псалмов, но больше не припомнили».

Восемнадцатого буран продолжался, не прерываясь ни на минуту, весь день, но это не мешало нам работать над улучшением пещеры. Довели ее до окончательных размеров – 12 футов на 9 [3,66х2,75 м], – осталось еще добавить фута два [0,61 м] в высоту.

Мы смогли целиком посвятить работе не только этот, но и следующий день, что оказалось большой удачей, так как вечером девятнадцатого Левик, Абботт и Браунинг, совершенно обессиленные, без вещей, появились в пещере. Рано утром буря, разъярившись, переломила три бамбуковые стойки с наветренной стороны, как если бы это были камышинки. Палатка рухнула на головы людей, и острые концы стоек прорвали брезент. Рассказ Левика о происшествии и последующих злоключениях их троицы заслуживает того, чтобы быть воспроизведенным дословно:

«Ветер бушевал всю ночь, а к 8 часам утра достиг ураганной силы. На входном клапане, бешено развевавшемся во все стороны, зияла огромная дыра, и Абботт принялся ее латать, но вдруг бамбуковые стойки подались, затрещали, и через минуту палатка обвалилась, под воздействием огромной силы ветра так прижав нас к земле, что мы едва могли пошевелиться.

Положение было отчаянное. Абботт с большим трудом умудрился пробраться к своему мешку и влезть внутрь. Некоторое время мне казалось, что самое разумное в нашем положении – лежать спокойно и ждать, чтобы ветер спал. К этому времени снег и льдины, наваленные на стенки палатки с внешней стороны, смерзлись в плотную массу, не дававшую ветру проникнуть под палатку и унести ее. Мы не ели двенадцать часов, нас мучил голод. Попытались было жевать находившийся в палатке большой кусок тюленины, но мясо примерзало к губам, к тому же оно поддавалось зубам только по краям мороженая сердцевина по твердости не уступала железу. На всякий случай все надели ветрозащитную одежду.

К полудню, видя, что буря не успокаивается, я решил действовать. Браунинга оставили лежать на мешках, а Абботт и я не без труда нашли выход и вылезли наружу. Ветер дул с такой силой, что мы не могли ни на секунду выпрямиться во весь рост. Я хотел найти место где-нибудь в затишке и поставить запасную палатку. На четвереньках мы обогнули кучу моренных камней, но и здесь, с подветренной стороны, было ничуть не лучше. Ветер задувал сверху и с боков, ничто от него не защищало. Устав от борьбы с ним, мы снова заползли под палатку. Влезли в мешки и лежали часов до четырех. К счастью, у меня сохранились две плитки шоколада и один сухарь, мы разломали их на три части, и это была вся наша еда за целый день.